In this shirt

Просто в тот вечер страдающий от похмелья Ральф отворяет дверь своей комнаты и обнаруживает на диване одетого в его рубашку Стервятника. Примерно так. Глаза Большой Птицы прикрыты; он кажется дремлющим, но кому, как не Ральфу знать, что это лишь видимость. Стревятник ждёт от него первого хода. Ральфу не хочется пустых вопросов из серии как-ты-сюда-попал: ответ ему очевиден, а терзать себя воспроизведением банальностей кажется ему сейчас идеей для пытки. Тем более, есть более интересные поводы разродиться вопросом – он уверен, сил хватит только на один. Стервятник, свернувшийся в нечто клубкообразное, занимает какую-то часть его дивана. Из одежды на нём – некогда, очевидно, угольно-чёрное, а сейчас застиранное до оттенков серого бельё и фланелевая клетчатая рубаха Ральфа. В красно-чёрную клетку с еле заметными прожилками серых полосок; с нашивкой на правом нагрудном. Она велика даже Ральфу – и он совершенно не помнит, как и где её купил; помнит лишь, что она просто есть у него последние лет десять, а то и больше. На менее габаритном Стервятнике, наверное, она висит как халат. Или смирительная рубаха, - добавляет, ухмыляясь про себя, Ральф. Шутка совсем не смешная – потому что это не шутка. - Что ты -? – натужно спрашивает Ральф у торчащего из клубка (локти, колени, клетка рубашки) пепельноволосого затылка. «Клубок» подтягивает тощие колени выше, лицо Стервятника Ральф почти не видит – смутно угадывает его выражение лишь по доступному его взгляду уголку губ. - Болит, - и голос Птицы одновременно могильно глух и от боли звонок. Он скребёт рукой костлявую грудь и повторяет уже более надрывно: - Болит. - Где? Стревятник резко хватает его за руку, прижимает большую горячую ладонь к груди – «клетка из ребер», ведь так говорится? - Почему ты в таком виде? – наконец, находятся у Ральфа слова. И силы, чтобы их произнести. - Я шёл спать. Р Первый смотрит, наконец, в его глаза. Зрачок перелился на радужку и агонизирует, агонизирует. Ральфу кажется, что нечто тёмное сейчас вывалится из этих зрачков, чья ширина переходит все рамки приличия. Опять наглотался какой-то дряни. - Рекс, - Ральф собирается с силами, чтобы от души отчитать воспитанника, наложить полнейший запрет на это его наркосадоводство и попытки дегустации взросшего. Тонкие пряди подметают обивку дивана: Птичий Папа склоняется слишком низко. Ральф отмечает: за последние полгода его волосы сильно отрасли; ещё недавно были по плечи. Теперь… - Помогите мне дойти до ванной. Сейчас надо было проехаться по нему со всем воспитательским шиком. Наговорить сварливой ерунды – стандартные фразы, которые он мог бы услышать от Овцы, от Акулы, от кого угодно в этом Доме. Именно поэтому Ральф прикусывает язык и помогает пошатывающемуся - от боли? от наркотиков? – Рексу встать – и ведёт его под руку. В коридорном зеркале они смотрятся гротескно и так… подходяще друг другу. Помятое, осунувшееся лицо Ральфа с добейте-меня выражением на нём; смертельно-белый и тощий Рекс, шатающийся, словно во время качки. - Не смотри, - чуть подталкивая его в направлении ванной, Ральф закрывает широкой спиной узкое коридорное зеркало. Он знает, какие кошмары могут лезть из зеркала, когда ты накачался. И мысленно умножает их на два, представляя, что там может увидеть Рекс. Оберегаемый от зеркал тем временем опорожняет желудок, умывается, разбрызгивая воду. Застывает, опираясь на дверной косяк – в глазах чуть больше сознательности, но он явно не совсем понимает, что делает. И что происходит. Ральф вновь заводит его в комнату, сам, наконец, падает на диван. Смотрит в потолок. Слушает тихий ход часов. Рекс опускается где-то на полу. У дивана. Продолжает корчиться беззвучно. Его отпускает – и это плохо. Боль начинает грызть с новой силой. - Каждую ночь так? – спрашивает Ральф. Скорее из вежливости, чем действительно интересуясь. - Болит – каждый день, - губы Стервятника сухие и искусанные. – Но иногда просто невыносимо переживать это одному. Как сейчас. Так – раз в год. Примерно. К концу фразы он почти хрипит. И Ральф чувствует себя спасителем, когда поднимает его на ноги и отводит к широкой кровати. Рекс послушно садится на неё. Осторожно укладывает ноги – больную и здоровую – на простыню; сейчас разницы между ними почти нет – кости словно кто-то истирает в порошок. Они крошатся и горят. Ральф следит за тем, как он устраивается. Рекс поворачивается на бок. Смотрит на сереющее отвратительно бессмысленным рассветом небо за грязным стеклом обиталища Ральфа. Сам Р Первый стоит за его спиной – у другого края кровати. Стервятник чувствует его взгляд лопатками - там тоже что-то словно начинает ломаться. Кровать прогибается под весом ещё одного тела. Рекс выдыхает. Ральф накрывает их обоих одеялом. Рекса трясёт. Он жмётся к спине Ральфа, отметая сомнения – в конце концов, Р Первый это всё позволил. Ральф чувствует, как словно в лихорадке бьющийся Стервятник жмётся к нему ближе, вжимается так, словно хочет уместить себя между Ральфовыми рёбрами. Спрятаться. Похоронить себя под тенью чужого тела. Ральф обнимает костлявые плечи, нажимает на них, заставляя Стервятника выпрямиться. Того всё ещё крупно трясёт – и, кажется, он плачет. Ральф принимает на себя чужую боль. Амортизирует дрожь Рекса, глушит её. Мысленно он вновь сосредоточен и собран. Так, как был в ту ночь, когда Стервятник кидался на стены Могильника. Когда Стервятник пытался сожрать себя самого. Он снова удерживает Стервятника на краю реальности, не позволяя сорваться вниз, и чувствует себя невероятно странно – уверенность, выверенность его движений не заученная; словно бы Ральф был создан для того, чтобы раз за разом глушить боли Рекса. Ральф просто держит его за плечи, позволяя исходить болью, но принимая её на себя. Позволяя Рексу уменьшится в размерах – от карикатурно-громоздкой фигуры гротескной птицы с полновесной – невыносимо тяжёлой – тенью – до тонкокостного, худого юноши с разбитой жизнью и грызущей его изнутри болью. Юноши, для которого тишина общей спальни в эту ночь невыносима. Боль съедает её, заполняет, и воздух от этого начинает гореть по краям. Ральф знает. Ральф видел. Ральф был там. Юноша в его руках затихает. Постепенно. Лишь всхлипывает иногда – не таясь. Между ними два слоя одежды – брюки Ральфа на Ральфе, футболка Ральфа на Ральфе, рубашка Ральфа на Рексе – но мужчина всё равно чувствует болезненный холод, исходящий от этого тела. Он устал так, будто это его трясло ночами от боли. От их внезапно – внезапно ли? - установившейся эмоциональной связи ему неловко так, будто весь педагогический состав Дома во главе с Акулой застал его, как минимум, за совращением Стервятника. Скорее даже, сразу после непосредственно совершённого совращения. Ральф не знает, как жить дальше с этой внезапно протянувшейся между ними нитью. С осознанием того, что он нужен – чтобы спасти. В его руках на плечах Стервятника уже нет необходимости, но Р Первый всё равно придвигает угловатое тело ближе, обхватывая рукой поперёк живота и утыкаясь носом в пахнущий табаком и густым травяным запахом затылок. И вдруг понимает, что всё становится правильно. Дыхание Рекса выравнивается.