Загубленные жизни

— Что, сестрица, опять против меня что-то замышляешь? — елейно вопрошает Кощей, тленом вея над самым ухом. — Много чести. Яга даже не оборачивается к нему. Город под ногами делается всё меньше, а на душе тоскливо вздрагивают неукротимые осколки нежности. Надежда неискоренима — вот над ней только Кощей и не властен. Однажды она снова взлетит. И для этого ей не потребуется огромная и уродливая скрежещущая машина, усталая от этой жалкой фальшивой игры, как и сама Яга. Брат усмехается: — Да? Чего ж это мне тогда так икается? Ты всегда приходишь сюда, когда ищешь успокоения. Знаешь, попробуй курить. В этом что-то есть — расслабляет. Тонкие увядшие губы Яги смыкаются в нитку. Да, ищет. И Кощей не даёт ей даже этого. — А я знаю, к тебе Василисушка приходила… — не успокаивается ирод. — Что рассказывала? Как там детишки её?.. — Да за что ты Василису?! За что девоньку?! Перед глазами колдуньи восстаёт лицо премудрой царевны. Лицо, потерявшее былую свежесть. Да что там, не осталось ничего уже от той премудрой царевны. И алые ланиты бледны, и сахарные уста вялы, и светлые очи, ярче солнца горевшие когда-то, — и те очи меркнут. Бессильные перед временем. — Мало тебе было девиц Солнца, мало Мораны? Меня… Меня тебе мало было?! Её-то ты за что изводишь? Если не понимаешь, что после всего она руки не опустит, к тебе в объятия не бросится, то это не Ваня — это ты дурак! — Любишь же совать свой нос в чужие дела, — голос Кощея поскрипывает раздражением, — а за своими следить не любишь. Ну так что Василиса? Она вон с Ва-а-аней своим живёт. Всё как она и хотела! Вздыхает Кощей, руками волосы приглаживает и говорит уже спокойнее: — А я люблю её, — и в интонации его прежняя издёвка просыпается. — Люблю, сестрица! Знаешь ведь, как говорят люди: любишь — отпусти. — Гад ты, Кощей! — зло выплёвывает Яга. — Душегуб, змей проклятый! — Странно, а мне казалось, ты любишь гадов… Могущественных гадов, да. Как там Велес-то, давно объявлялся? — И пока колдунья воздух ртом хватает, он смеётся напоказ. — А Василиса же хотела до скончания веков прожить вместе с Ванечкой, чтоб только смерть их союз могла разлучить. Я и дал ей, чего она хотела. Не больше — не меньше! Им ведь никого, кроме друг друга, не надо? Так пусть и радуются! Она же сама согласилась. Это Иван всё недоволен. Пф, дур-рак… «А ну-ка, возвращай мне возлюбленную!» «Ваня…» «Опачки, Василисушка, а ты чего не в плену?..» В тот момент Яга удивляется, наверное, не меньше самого Ивана. Едва коромысло не роняет. Нет-нет, в те времена она Василису Премудрую ещё знает только как суженую Ивана Дурака, но так она привыкла к порядку вещей, к извечному течению сказки, что даже ей сложно сохранить спокойствие, заслышав из толпы сказаний звонкий голосок. Наверное, глядя на смешавшегося Ивана, только тогда она и понимает, что пришёл сказке конец. Взаправдашний, совсем не сказочный конец. «Ладно, опосля поговорим…» Поговорили. Яга помнит, как пришла к ней Василиса в первый раз. За помощью ведь пришла, в последней надежде обратилась. Как каменная царевна была — бледная, холодная, твёрдая. Посмотрела она, как стыдливо Яга глаза отводит, и треснул камень, Василису сковавший. Расплакалась премудрая царевна. — Мы ведь и к врачам ходили, а они руками разводят. Говорят, бывает так, часто к ним семейные пары приходят… А помочь не могут… — Так вот как он тебя отпустил. А Ванюшка-то знает? — Рассказала… — И что говорит? — Рассмеялся… Дурак! Он-то думал, что Кощей… меня… И говорит, что никого ему, кроме меня не нужно. — Ну так чего ж ты тогда убиваешься? Любит же всё равно, не оставил, вот и не горюй. Славный он у тебя. Василиса слёзы утёрла и посмотрела на Ягу так несчастно, что той даже совестно за слова свои сделалось. — А Кощей что? Отвязался хоть? — торопливо спросила она, чтобы сгладить тяжесть нависшего молчания. — Отвязался. Что ж он за…! — Василиса оборвала себя, глаза прикрыла и медленно выдохнула. — Что ж он от меня хочет? — только и спросила едва слышно. — Известно дело что. Он ведь думает, что всё получить может, если захочет. И не может взять и поверить, что кому-то не только богатства нужны. Тошно ему от мысли, что кто-то, кого он «облагодетельствовать» возжелал, и без него счастлив может быть. Но не думай даже: никого он не любит, девонька. Никого, кроме себя, и не жалеет. Всегда так было. Поверь мне, я знаю. Василиса руки свои сухие в кулаки сжала. Стиснула упрямо губы. — Он надеется, что я на поклон к нему приду. Что умолять буду. Что самолюбие его потешу. Не дождется! — Торопливо прядку воздушную за ухо заправила, встала. — Нам с Ваней новый врач лечение назначил. Будем лечиться. Ну, а если что, приёмного ребёночка возьмём. — Лечитесь, лечитесь, девонька, — кивнула Яга, в игру безнадёжную эту охотно включаясь. — Это ты правильно говоришь. Лечитесь. Дом — полная чаша у вас будет. Не позволит этого брат. Слишком хорошо она его знает. И новом мире, кажется, силы его только окрепли. — Это вы все дураки. Идиоты. Вы не понимаете, от чего отказываетесь. У вас всё может быть, я всё могу дать. Но нет же! Вы хватаетесь за свои жалкие идеи. — Мы не поймём друг друга, оставь меня наконец. — Ну что ты, сестрица? Неужели ты по телу своему молодому, полнокровному, горячему, как угли, не соскучилась? По мечу своему? По силе и ловкости, по временам, когда ты билась, как медведица? Коли давишь на рану долго и сильно, то и боль притупляется. — Знаешь, кажется мне, что ты не счастливее тех, кого ты мучаешь, — проговорила Яга медленно, словно слова на вкус пробуя. — Ты силён, ты в расцвете могущества. Но тебя оно не радует. Не можешь ты просто забыться. Ты приходишь мучить меня, потому что дал слово Василисе, что её в покое оставишь. А знаешь… Я не удивилась бы, если бы ты и к ней ходил, а при мне её теперь упоминаешь, чтобы позлить меня. — Что за бабий бред… — усмехнулся Кощей, но в глазах его смольных беспокойство встрепенулось. — Да забыл ты уже со своим всесилием, как радоваться-то по-настоящему, по-чистому. Так вот и всё, что тебе остаётся — не давать радоваться другим. Интересно как, Кощеюшка, да? Ты не так и всесилен, если задуматься. Ты не можешь сделать самого себя счастливым, и сколько бы ты ни мучил всех нас — у тебя ничего не выходит. Ты беспомощ… — А ну хватит! — рявкнул нечистый, да таким диким вихрем его крик пронёсся, что кабина вздрогнула, а в глазах у колдуньи потемнело на секунду другую. — Все эти ваши разговоры о поисках «счастья» — это просто попытка доказать себе, что у вашей жалкой жизни есть какой-то смысл. Я — сам себе этот смысл: я ставлю конкретные цели и добиваюсь их — в этой систематичности ключ к успеху. В то время как вы там только блеете о счастье и добродетели, я уже в руки беру то, что мне нужно. У меня нет необходимости усложнять жизнь абстрактными категориями. И я пытаюсь вас, идиотов, научить тому же. Этот мир мне по нраву — знаешь почему? Потому что в нём таких, как вы с Иваном, Василисой и прочими — их всё меньше и меньше. Здесь мой дом, а если вы захотите выжить — будет и ваш. А теперь прощай, мой мир не даёт мне времени наматывать сопли на кулак, в этом ещё один его плюс. Яга не смотрела на брата всё это время, но без труда поняла, когда он исчез. Грудь её вновь легко наполнил свежий весенний дух талого снега и мокрого дерева. Яга прикрыла глаза, горько улыбнулась и наконец шагнула ему навстречу. Нога влажно ступила на асфальт.