Gravity of dark matter

Джунхи сходит с поезда, спрятав руки в карманы. Он останавливается, оглядываясь на заполненный народом вагон, слушает объявление о следующей станции и ждёт. Провожает поезд взглядом до тех пор, пока тот не скрывается в тоннеле, и только после этого уходит. Джун разглядывает людей, что идут навстречу. С кем-то он встречается взглядами, но люди стараются тут же отвести глаза в сторону. Кто-то и вовсе не замечает взгляда Джунхи, уткнувшись в экран мобильного. И все они спешат. У каждого человека здесь есть дело, которое он считает чертовски важным. Сам Джунхи никуда не спешит — до конца отпуска у него ещё целых два дня, в которые можно жить неторопливо и размеренно, никуда не бежать и наслаждаться прогулками. Поднимаясь по ступенькам, он слышит мелодию, что, отражаясь от стен и потолка, разносится по переходу между станциями. Становясь всё ближе к источнику музыки, Джун может различить и мягкий голос, что поёт одну из недавно вышедших песен. «Пусть я и вращаюсь вокруг тебя, словно спутник, Это не значит, что ты стал моим солнцем» Джунхи сразу узнаёт, что это за песня. Не то, чтобы он увлекался попсой, следил за жизнью айдолов и тому подобным, но девушки из mamamoo ему нравятся. У них приятные голоса, тексты насыщены смыслом и в принципе смотреть на них приятно. От них исходит ощущение зрелости. В отличие от молодых девчушек. Нет, не подумайте ничего такого. Джун согласен с тем, что все эти дети невероятно талантливы и красивы и все они заслуживают преданной любви своих фанатов. Но смотря на них, Джунхи зачастую испытывает иррациональное смущение, словно он дед, пытающийся влезть в молодёжную культуру, хотя вроде ему и не настолько много лет. Наконец, Джун видит исполнителя — молодого совсем мальчишку. Вероятно, ему ещё и 18-то нет. Джунхи останавливается в нескольких шагах от подростка, слушая. Голос у него действительно приятный, мягкий и, наверное, именно такие голоса называют медовыми. Но что он делает в переходе посреди рабочего дня? Насколько Джуну известно, занятия в школах начались в минувший понедельник, и мальчишка должен сейчас сидеть за партой и грызть гранит науки. Конечно, дети часто сбегают с занятий (Джун и сам убегал с уроков пару раз, когда учился), но явно не для того, чтобы поиграть в метро. Обычно дети отправляются на поиски развлечений, бегают в кинотеатры, или в парки аттракционов, или ещё куда им там вздумается. Тем более не похоже, что у мальчишки такая уж острая нужда в деньгах. Джунхи, конечно, не умеет определять состояние человека по одному лишь внешнему виду, но мальчонка вполне неплохо выглядит. Не сказать, чтоб прям богато, он одет скромно, но всё равно стильно. Даже ярко-алые волосы аккуратно подстрижены и уложены в стильную причёску. Разве что жутко худой этот пацан, так что Джунхи испытывает едва ли не физическое желание накормить его. Но с другой стороны, вспоминая всё тех же айдолов, худоба сейчас считается идеалом красоты, так что мальчишка своим телом, вероятно, чуть более чем доволен. И почему-то стоит здесь и поёт взрослую песню о расставании. Джунхи тяжело вздыхает и ныряет в карман, собирая в горсть мелочь. Проходя мимо, он кидает пару монет в чехол от гитары. Монеты звонко звенят, столкнувшись со своими металлическими собратьями. Джунхи поигрывает пальцами, глядя на струящуюся между ними тёмную материю. Она завораживающе поблёскивает на свету, а по ощущениям напоминает сухой горячий воздух, и в морозные дни ей даже можно согревать руки, если хорошенько сосредоточиться. Он переворачивает кисть, позволяя чёрной пыли собраться в небольшой клубок в середине ладони, прежде чем сжать пальцы в кулак. Материя тут же бесследно рассеивается в воздухе, и Джуну поднимает взгляд на сидящего напротив подростка. Тот задумчиво разглядывает поднимающийся от кружки пар. Взгляд Джунхи неспешно скользит по тонким пальцам, заклеенным цветными пластырями, поднимается выше вместе с закручивающимися струйками пара, перекидывается на иссиня-чёрные пряди волос, в тёплом свете кухонной лампы отливающие рыжиной. — Хён? — голос Чана пробуждает Джуна от воспоминаний. Подросток чуть подаётся вперёд, обеспокоенно стараясь заглянуть взрослому в глаза, — ты в порядке? — Да, просто задумался кое о чём, — отвечает Джунхи, кивая головой, и улыбается уголками губ. — Расскажешь? — Чан выпрямляется и помешивает сахар в кружке. — Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? — вместо ответа спрашивает Джун, подпирая подбородок рукой. — Такое забудешь, — усмехается Чан, тыча кончиком ложки в дно, проверяя, весь ли сахар растворился, — я тогда знатно перепугался. — Представляю, — смеётся Джун, вновь погружаясь в воспоминания. Джунхи широко зевает, чувствуя выступившую в уголках глаз влагу. Всё же после недельного отдыха сложно сразу привыкнуть к подъёмам в пять утра, и сейчас он чувствует себя скверно — усталость такая, словно тело слеплено из влажного песка и сделай одно неосторожное движение и отвалится рука или нога. Поэтому когда Джун поднимается по лестнице, он думает лишь о том, как бы поскорее вернуться домой и расслабиться под горячим душем, а потом завалиться в кровать и не шевелиться до самого до завтра. Он не замечает музыки и знакомого медового голоса до тех пор, пока не оказывается в паре шагов от подростка. За те несколько дней, что Джунхи не видел его, с мальчишкой произошли незначительные изменения — он перекрасился из красного в чёрный (признаться, этот цвет шёл ему гораздо больше). Мальчонка вновь исполняет композицию mamamoo. «Прогоняя прочь тьму, что окутала эту ночь, Луна становится ярче, освещая всё вокруг» Джун замедляет шаг и останавливается напротив мальчишки. Он слушает его до самого конца, смотря, как на лице мальчика сменяются эмоции, словно бы ему известны чувства, о которых он поёт (хотя откуда бы 17-летнему пацану знать о чувствах влюблённой женщины). Когда песня заканчивается, Джун ощущает неожиданное желание поощрить мальчика не только парой монет, но и словом. Он сокращает разделяющее их расстояние под пристальным взглядом подростка. — Привет, я хотел… — Я не продаюсь, — резко выпаливает малец, крепко сжимая гитарный гриф и делая шаг назад. — Так и я не за тем, — произносит шокированный такой реакцией Джун и поднимает руки перед собой, ладонями к мальчишке, — я только хотел сказать, что ты хорошо поёшь. — Лесть тоже не принимается, — всё так же резко отвечает парнишка, не спуская с Джуна настороженного взгляда. — Нужен ты мне больно, — Джунхи цокает языком от досады и опускает руки, пряча их по привычке в карманы. Глаза мальчишки теперь прикованы к карманам Джуна, и тот, осознав свою ошибку, вытаскивает ладони и позволяет рукам повиснуть вдоль тела, — это называется комплимент, а не лесть. Слышал о таком когда-нибудь? Мальчонка фыркает на это, морща нос, и всё же чуть ослабляет хватку на гитаре. Его побледневшие пальцы постепенно наполняются кровью. — Спасибо. А теперь идите куда шли, не мешайте мне работать, — недружелюбно отзывается пацан и даже машет ладонью, не выказывая совершенно никакого уважения человеку явно старше по возрасту. Хоть обращается формально, и на том спасибо. — Ты разве не должен в школу ходить? Сколько тебе лет? — интересуется Джунхи, делая пару шагов назад и позволяя мальчишке вернуться на своё место. — Это не Ваше дело, — огрызается малой, и Джунхи понимает, что разговор окончен и сколько бы вопросов он ни задавал, пацан не ответит. А то ещё и пошлёт. Очевидно, что вполне себе может. — Я, кстати, спросить у тебя кое-что хотел, — произносит Джун, и пальцы его холодеют от одних только мыслей, что проносятся в голове, — ты тогда сказал, что не продаёшься. Тебе до этого… предлагал кто-то? Ты можешь не отвечать, если не хочешь. Чан мрачнеет, качая головой, и тянется за печеньем, разламывает его на две части. Проходится языком по губам. Джунхи уже начинает жалеть, что спросил. — Предлагали, — Чан хмуро усмехается, разламывая ещё одну печеньку, — забавно, но мужика, который ко мне яйца катил, достаточно было нахер послать. Джун морщится от грубых слов, что вылетают изо рта несовершеннолетнего, но ничего не говорит. Поздно уже Чана перевоспитывать, да и не к чему. — А вот с другой… с женщиной было гораздо сложнее, — Чан складывает обломки печений в башенку, — меня тогда чуть не упаковали в машину и не увезли. Но я смог выбраться и удрать. Правда, чехол и все деньги пришлось бросить. И сменить место игры. — Прости. Зря я спросил. Чан пожимает плечами, ударяет по башенке пальцем. Та падает, рассыпаясь по столу. — В любом случае это часть истории, которую я не смогу ни забыть, ни исправить. Так что какая разница. Но знаешь, — Чан вдруг ухмыляется, поднимая взгляд на Джунхи. И в глазах его плещется чертовщина, — всем этим ребятам хватило одного раза, чтоб отстать. А ты вот всё ещё преследуешь меня. — Ха? Тебе напомнить, что ты сейчас сидишь у меня дома? — До сих пор не понимаю, как так вышло, — смеётся Чан, отправляя таки в рот обломок печеньки. Джунхи дожидается сообщения от своего помощника, что в поезде не осталось людей, нажимает на кнопку закрытия дверей и берётся обеими руками за рычаги управления, чувствуя, как тёмная материя щекоткой растекается по ладоням и, смешиваясь с кровью, разносится по организму, чтобы осесть в тканях и остаться там на всю жизнь. Раньше мысль о том, что в тебе копится плохо изученная наукой субстанция, немного пугала Джунхи, но теперь, спустя почти семь лет работы в метрополитене он относится к этому чуть более чем спокойно. Тёмная материя (или Рем-материя, как иногда сокращают это название) хотя и накапливается в теле, но время организму не причиняет. Хотя… не совсем верно. Но о том вреде, который она могла бы причинить, Джунхи беспокоиться не приходится. Природа обеспокоилась за него ещё много-много лет назад. Джун обследовался много раз у разных специалистов, но результаты всегда были одинаковыми. Потому Джунхи и попробовал устроиться на работу в метро. Работа эта считается опасной из-за своих особенностей, и попасть в Академию не так просто, но и платят тут соответствующе. Чтобы получить гордое звание Машинист Рем-поезда, нужно соответствовать нескольким требованиям: во-первых, у будущего работника метро уже должны быть дети, потому как тёмная материя при длительном воздействии полностью стерилизует человека. Во-вторых, должна быть высокая совместимость с рем, на энергии которой поезда и работали. Конечно, внутри, в пассажирских вагонах всё изолировано и даже при всём желании соприкоснуться с тёмной материей нельзя, но вот машинист — другое дело. Он должен пропускать материю через себя, чтобы состав сдвинулся с места. И если касательно первого пункта у Джунхи была гора справок из различных медицинских организаций, то второй вызывал у него определённые сомнения. Впрочем, в приёмной комиссии выяснилось, что совместимость его была поразительно высокой. Джунхи полагал, что эти вещи взаимосвязаны. На самом деле нескольким годами позже выяснился ещё один неприятный побочный эффект, вызываемый тёмной материей. Эффект этот не оглашался нигде, поскольку не имел под собой доказательной базы и не исследовался должным образом в виду недостоверности таких понятий как «душа» и «аура». И всё же эффект этот был — если в твоём теле слишком много рем, люди начинают обходить тебя стороной. И не только люди. Джун пытался завести кошку, но бедняжка постоянно пряталась под кроватью или под шкафом, шипела, стоило ему приблизиться. Джунхи не смог смотреть на страдания животного и пристроил кошку в другую семью. После чего решил попытать счастья с собакой. Но не смог даже зайти в питомник — едва почуяв его приближение, собаки начали биться в истерике, они рычали, скулили, таранили клетки головами или наоборот забирались в самые дальние углы. После двух неудачных попыток Джун дал зверью последний шанс и приобрёл несколько рыбок. На следующий же день половина из них повыпрыгивала из аквариума, а другая преспокойно плавала на самой поверхности. Брюшками кверху. На этом Джунхи решил и закончить свои эксперименты. Впереди тем временем брезжит свет — приближается депо. Джун аккуратно останавливает поезд, поднимается со своего места и встряхивает руками, смотря, как угольно-чёрная «пыльца», поблёскивающая под лампами дневного света, осыпается с его пальцев. Пола она так и не достигает, растворяясь в воздухе. Джунхи потягивается и сходит с поезда, приветливо кивая своему сменщику — его рабочий день на сегодня окончен. Переодевшись из униформы в тёплый свитер и джинсы, Джун прощается со всеми работниками и думает уже ехать домой, как вдруг вспоминает кое о чём. А вернее кое о ком. Тот пацанёнок, с которым он разговаривал вчера. Они вчера достаточно близко пообщались, и Джун смог увидеть, что мальчишка не просто стройный, а тощий. Потому, руководствуясь какими-то необъяснимыми инстинктами, Джунхи выходит на улицу и доходит до ближайшей кофейни, где покупает несколько приглянувшихся плюшек и два больших стакана кофе. Он не уверен во вкусовых предпочтениях мальчишки, потому берёт простой капучино и прихватывает несколько пакетиков сахара. — Кажется, Вы плохо меня поняли, — припечатывает Чан, категорически отказываясь от выпечки, — я же сказал Вам вчера отвалить. — Я прекрасно тебя понял, пацан, — отвечает Джунхи, — и я просто хочу тебя накормить. На тебя смотреть, блин, больно, до того ты костлявый. — Ну так не смотрите. И идите по своим делам, пока я не огрел Вас гитарой, — фыркает подросток, демонстративно перехватывая гитарный гриф на манер биты. — Какой ты мнительный, — Джунхи тяжело вздыхает и протягивает мальчишке стакан, — хоть кофе выпей, а. — Отвалите, а, — передразнивает малец, отшатываясь от напитка как от огня, — знаю я, какую хрень можно в кофе подмешать. — Ой да ладно! — восклицает Джунхи, не выдерживая, — посмотри, блин, на меня! Из меня такой же педофил, как из тебя айдол! — В таком случае Вы больший педофил, чем думаете, — мальчишка хмурится, но всё же опускает гитару и подходит чуть ближе, — я трейни. — Ага, заливай мне тут. Будь ты трейни, сейчас в поте лица гонял бы какую-нибудь бешеную хореографию и распевал песни про кактусы-цветочки, — фыркает Джунхи. — Какой дурак станет петь про кактусы? Это не романтичные растения, — бурчит подросток, протягивает руку к стакану с кофе, но в последний момент резко одёргивает себя, — сначала Вы выпейте. — Ты серьёзно сейчас? — Джун приподнимает бровь, выражая ею всё, что он думает о мнительности ребёнка. Тот кивает, продолжая хмуриться. Джунхи закатывает глаза, но послушно прикладывается губами к стакану и делает щедрый глоток уже поостывшего кофе. — Видишь. Я всё ещё жив и в полном порядке. — С головой у Вас явно не порядок. — Ну вина за это явно лежит не на кофе, — Джунхи пожимает плечами, отдавая стакан подростку. Тот с настороженностью принюхивается и делает осторожный, совсем маленький глоточек. — Если нужен сахар, то скажи, — произносит Джун и прислоняется спиной к стене. Мальчик отрицательно качает головой и пьёт уже чуточку смелее, всё ещё кидая настороженные взгляды на Джунхи. — Может, пойдём на станцию? Там хоть присесть можно, — предлагает Джун, оглядываясь по сторонам. В переходе сейчас достаточно немноголюдно, но всё равно не очень уютно. Мальчонка одаривает Джунхи красноречивым взглядом. — Ладно-ладно, постоим здесь, — примирительно тянет Джун. — Вы вообще-то можете идти, — отвечает пацан, тоже прислоняясь к стене и смакуя капучино, — или Вам нравится смотреть на то, как я ем? — Ты не ешь, а пьёшь. И, в общем-то, да, ты прав. — У Вас странные фетиши, знаете? Джун снова пожимает плечами. Он не может объяснить мальчишке то непонятное удовлетворение, что сейчас испытывает. А ведь мальчонка даже огрызаться не перестал, лишь позволил чуть-чуть приблизиться к себе. Какое-то время они молча стоят рядом. Джунхи скользит взглядом по редким прохожим, особо ни на ком не задерживаясь. — Так сколько тебе лет? — наконец, прерывает он затянувшееся молчание. — Достаточно, чтобы Вас посадили, — не медлит ответить мальчишка. — Значит, ты несовершеннолетний, — Джунхи кивает скорее самому себе, — почему ты не ходишь в школу? — Старшая школа бесполезна. Для таких как я уж точно. Джун с парнем не согласен категорически, но у него хватает мозгов, чтобы не лезть к нему с расспросами и нотациями. Всё же он совсем ничего не знает ни о личности мальчишки, ни о его прошлом. Вполне возможно, что у него есть веские причины так считать. — Кстати, я Джунхи, — представляется Джун и не задаёт вопроса, который обычно следует. Он полагает, что достаточно расположил к себе мальчонку и убедил его в отсутствии злых намерений, а потому предоставляет ему возможность решить всё самому. Мальчик одаривает Джунхи долгим пронзительным взглядом, но, в конце концов, всё же сдаётся и произносит короткое «Чан». «Мой голос взывает к тебе. Ты чувствуешь это? И если ещё не слишком поздно, Надеюсь, что я достучусь до твоего сердца» Неожиданно раздаётся на кухне медовый голос Чана, вновь вырывая Джунхи из воспоминаний. Он поднимает взгляд, только сейчас замечая, что малец уже закончил с чаем и рыскает в холодильнике в поисках еды. — Хён, ты уверен, что всё в порядке? — вновь спрашивает Чан, выглядывая из-за двери холодильника, — ты сегодня неожиданно много думаешь. — Ты поёшь очень печальные песни, — замечает Джунхи, игнорируя вопрос ребёнка. Чан пожимает плечами и захлопывает дверцу холодильника, очевидно, не отыскав там ничего съестного. — А чему радоваться-то? Может, закажем курочку? — резко, без всякого перехода предлагает Чан. Джунхи первым делом бросает взгляд за окно — небо уже залито серо-лиловой краской, солнце почти скрылось за горизонтом, напоминая о себе розоватыми бликами на облаках и карамельно-рыжей полосой у самого горизонта. Затем переводит взгляд на часы. — Уже почти одиннадцать, ты знаешь? Чан тоже поднимает взгляд на настенные часы, затем опускает на Джунхи. — Я думал остаться сегодня у тебя, — парниша снова пожимает плечами. — Если тебе вдруг нужно моё разрешение, то я не против, — усмехается Джунхи, в глубине души испытывая радость от того, что хотя бы на эту ночь он точно будет знать, где и в каких условия ночует Чан. — Да не очень, честно говоря. Ты не смог бы меня выгнать, — смеётся мальчонка. — Мелкий засранец, — ругается Джун, хотя и получается совсем не зло, а по-доброму так. Чан на это подмигивает своему хёну и снова начинает смеяться. Приближается зима. Это чувствуется во всём — в холодном северном ветре, обеими ладонями безжалостно хлещущем по щекам, в сером, словно свинцовом небе, в застывшей в ожидании природе. Даже в воздухе носится необъяснимый запах приближающейся зимы. Джунхи сутулится, стараясь сохранить как можно больше тепла. Прячет лицо в колючем шерстяном шарфе, что когда-то купил на распродаже. От холода горят ноги и щёки, а в ушах появляется неприятная тянущая боль. Быстрым шагом он пересекает улицу и, наконец, попадает в метро. Мягкий нагретый воздух тут же окутывает, снимая напряжение с мышц. Только оказавшись на эскалаторе, Джун может выпрямиться и с облегчением вдохнуть горьковатый, такой привычный и любимый запах метро. Он даже немного оттягивает шарф и стягивает в головы шапку, лохмача волосы свободной рукой и морщась от возникшего статического электричества. Сегодня у Джуна нет смены, и в метро он спускается по совершенно другому поводу. Повод этот привычно стоит в переходе между станциями, играет на гитаре и поёт. Правда, на этот раз песня совершенно незнакома и полностью на английском языке, так что Джун ни слова не понимает. Но даже так от песни этой веет печалью и холодом. Подойдя ближе, Джунхи понимает, что холодом веет не только от песни, но и от Чана. У Джуна от одного взгляда на тонкую парку и совершенно негреющую водолазку парнишки по спине пробегают мурашки. Ещё и эти обтягивающие чёрные джинсы — подчёркивают худобу ног, но в качестве защиты от холода совершенно бесполезны. Чан встречается с Джунхи взглядом, едва заметно кивает в знак приветствия — за минувшие три с половиной месяца пацан сумел примириться с обществом Джуна и даже начал охотно идти на контакт, не отвечая агрессией на каждое его слово. Время от времени он даже позволял себе улыбнуться или посмеяться. И сменил холодное обезличенное «Вы» на более человечное «хён». — Привет, — Джун машет рукой в знак приветствия и подходит ближе. — Разве ты сегодня работаешь? Мне казалось, у тебя график два через два, — вместо приветствия спрашивает Чан и прислоняет гитару к стене. — Ты прав, у меня выходной. — И ты решил провести его со мной? — Что-то вроде того, — усмехается Джун. — О нет. Помогите. Меня преследует старый маньяк-педофил, — не особо громко и совершенно без выражения тянет Чан. Несколько прохожих одаривают его и Джунхи странными взглядами, но этим всё и ограничивается. — Вот не надо тут. Мне всего 33, — Джун хмурится и щёлкает мелкого по носу, — у меня для тебя кое-что есть. Джунхи снимает с плеч рюкзак и вытаскивает из его недр шуршащий непрозрачный пакет. Чан смотрит на него с открытым, детским любопытством и выглядит сейчас даже моложе своего возраста. — Это тебе, — Джун с улыбкой протягивает парнишке подарок. Чан выхватывает пакет из рук старшего, торопливо заглядывает внутрь и вытаскивает оттуда нечто вязаное, большое и тёмно-серое. Он вертит это нечто в руках, с интересом изучая. — Что за повод? Хочешь купить меня за свитер? — усмехается Чан, но в голосе его нет той агрессии, что была в их первую встречу. — Разумеется. Раз деньгами тебя не проймёшь, я решил зайти с другой стороны, — поддерживает шутку Джунхи, застёгивая рюкзак и возвращая его на плечи — А если серьёзно, то с чего вдруг? Джун прячет руки в карманы, чувствуя накатывающее смущение из-за истинной причины, которая крутится на языке. К счастью, у него уже есть подготовленный ответ на этот вопрос. — Вчера обратил внимание на то, как ты одет, и мне аж холодно стало. — Ну было не так уж и холодно, — с деланным безразличием отзывается Чан и вопреки собственным словам крупно вздрагивает и шмыгает носом, — так я могу забрать его себе? Ты уверен? — Нет, блин, пожмякай и верни обратно, — фыркает Джун. — Ну, ты же потратил на него деньги, — выдавливает из себя что-то неопределённое Чан и растерянно сводит брови над переносицей. Джун тяжело вздыхает и качает головой. — Послушай. Если в этом вся проблема, то у меня есть решение, — Джунхи протягивает руку и резким движением отрывает бирку со свитера, — а теперь сделаем вид, что я просто отдал тебе один из своих свитеров, который стал мне не по размеру. — Спасибо, хён, — Чан прижимает свитер к себе и улыбается такой тёплой и искренней улыбкой, что Джунхи не может не улыбнуться в ответ и не взлохматить мальчонке волосы. Чан так и не узнаёт, что это был сотый день их знакомства. — Так что по курочке? — вновь спрашивает Чан, одергивая вязаные рукава. — Если так хочешь, можешь заказать. Я не особо голоден, — вообще-то Джуна даже чутка подташнивает. — Ну да. Сейчас не особо голоден, а потом большая половина курочки куда-то исчезнет, — фыркает Чан и уходит в комнату на поиски домашнего телефона. Джунхи, оставшись наедине с самим собой, переплетает подрагивающие пальцы и прикусывает губу. Он видит своё нечёткое отражение в стекле и одними губами произносит то, что хочет сказать Чану. От одних только мыслей об этом сердце начинает бешено стучать в груди, мешая дышать. Джун делает глубокий вдох и выдох, стараясь успокоиться. Джун обходит один вагон за другим, проверяя их на наличие людей или забытых кем-то вещей. Ему хочется поскорее закончить с этим делом и отправиться уже в депо. Джунхи заворачивает в очередной вагон и не может поверить своим глазам — на сидении, обняв гитарный гриф, спит тот самый мальчишка из перехода, Чан. Джун тянется к закреплённой на поясе рации и сообщает машинисту поезда, чтобы тот немного задержался. Затем осторожно подходит ближе и присаживается перед подростком на корточки. Чан выглядит измученным и усталым, у него потрескались губы от холода, а лоб влажно поблёскивает. Джунхи начинает подозревать, что ребёнок мог и заболеть, стоя постоянно на холоде. Он тянется рукой и осторожно трясёт мальчишку за плечо. — Чан, просыпайся. Это конечная станция, — негромко произносит Джунхи. Мальчонка с трудом разлепляет глаза, и Джун на мгновение столбенеет от удивления — глаза Чана, не только зрачки, но и белок, заполнены такой знакомой самому Джунхи чернотой. Она поблёскивает и переливается мириадами оттенков. Это неожиданное открытие многое расставляет по своим местам — и то, почему такой хороший ребёнок как Чан оказался без семьи, и то, почему сам Джун испытывает к нему определённую тягу и симпатию. Это даже объясняет, почему Чан не чувствует исходящей об Джунхи ауры, что отталкивает других людей. Стоит Чану моргнуть пару раз, как тёмная материя растворяется. — Хён? — мальчонка широко зевает и трёт глаза ладонями. — Да. Это я, — Джунхи прикасается ладонью к влажному лбу ребёнка и тут же понимает, что оказался прав — кожа его горит от жара, — Чан, метро закрывается. Ты далеко отсюда живёшь? Сможешь добраться домой? — Ммм, — подросток неоднозначно мычит и поднимает взгляд на карту метро, чтобы понять, где он находится. Щурится, читая названия станций, и задумчиво жуёт щеку, просчитывая время, которое займёт дорога, — мне идти часа полтора вообще-то, но двери всё равно уже закрыты. — Двери закрыты? То есть тебе негде… — начинает было Джун, но оказывается тут же перебит Чаном. — Это не важно. Я найду, где провести ночь. Спасибо, что разбудил, — мальчонка подскакивает на ноги и, схватив гитару, хочет уже выскочить из вагона и сбежать, но Джунхи удаётся поймать его за локоть. — Что значит «найду, где провести ночь»? Ты думаешь, я отпущу тебя после таких слов? Да ещё и в таком состоянии? — Джунхи очень старается не кричать, — сегодня останешься на ночь у меня. И это не обсуждается. — Но, хён, — пытается было возразить Чан, но быстро затихает под решительным взглядом взрослого. Он и в самом деле чувствует себя совсем неважно, а на улице давно уже господствует зимняя стужа, и провести ночь без крыши над головой было бы весьма затруднительно. Возможно, он отправился бы на вокзал, но там не особо теплее, да и опасно там, честно говоря, — только, чур, без интима. — Глупый ребёнок, — фыркает Джунхи и отвешивает пацану лёгкий подзатыльник. — Мне кажется, доставка меня ненавидит, — самодовольно заявляет Чан, возвращаясь на кухню и размахивая телефоном, — они-то надеялись, что заказов больше не будет, а тут я такой «Здравствуйте». Джун выпрямляется на табурете, складывая руки на столе перед собой, и смотрит на мальчонку без тени улыбки. — Чан, присядь, пожалуйста. Мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — произносит он, и Джунхи самого пугает, как по-взрослому серьёзно звучит его голос. — О чём? Джун готов поклясться, что сейчас мальчишка чертовски напуган и голос его немного подрагивает. Подросток кидает испуганный, мимолётный взгляд за окно, в ледяную темноту ночи, и садится на табурет напротив. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — выдавливает мальчонка из себя, и Джунхи замечает, что у него дрожат плечи. — Нет. Вовсе нет, — Джун качает головой и, видя сомнение во взгляде напротив, продолжает, — в общем, я долго об этом думал. Взвешивал все «за» и «против» и пришёл кое к каким выводам. Мы с тобой вроде бы неплохо ладим и всё в этом роде. И… сразу говорю, всё будет зависеть исключительно от тебя, от твоего решения. Я не хочу принуждать тебя к чему бы то ни было. Лицо Чана бледнеет с каждый словом Джунхи, но он молча слушает своего хёна, не перебивая. Джун вполне может предположить, какие мысли бегают в голове мальчонки. Вероятно, он думает, что дошутился и теперь действительно попал в лапы какого-то искусного манипулятора-извращенца, умело привязавшего его к себе. — Чан, выдохни. Я не собираюсь предлагать тебе становиться моим любовником. Я хочу, чтобы мы стали семьёй, — наконец, произносит Джунхи, чувствуя, как ладони покрываются плёнкой ледяного пота, а сердце бьётся где-то у самого горла. На кухне повисает тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене да далёким, приглушённым визгом сирены где-то на улице. — Что? — голос мальчонки становится совсем сиплым, — ты… сейчас серьёзно? — Да, серьёзно. — Хочешь меня усыновить? — уточняет Чан, и во взгляде его с лёгкостью угадывается скепсис. — Не совсем. Хочу оформить над тобой попечительство. Но только если ты согласен на это. — Я… не знаю, — Чан пожимает плечами и опускает взгляд в стол, рассматривая оставшиеся от печений крошки, — ты уверен, что хочешь этого? — Уверен. Чан облизывает губы и позволяет себе несмело улыбнуться. — Это так странно. В прошлом, когда я хотел обрести любящую семью, никто даже не обращал внимания на меня. Люди, приходившие в приют, смотрели на других мальчиков и девочек, а меня словно бы и не замечали вовсе. Как будто я для них не существовал, был пустым местом. Хотя однажды меня заметили… Чан едва может дышать от теснящегося в груди счастья. Он так часто провожал других детей, тихонько радуясь за них и надеясь, что больше они никогда не встретятся. Чан лелеял надежду, что когда-нибудь судьба улыбнётся и ему. И вот, наконец, свершилось — его хотят усыновить. От одного этого слова внутри словно распускаются тысячи цветов, и на душе становится так тепло-тепло. На щеках Чана расцветает счастливая улыбка, а воображение рисует ему его комнату обязательно с двухэтажной кроватью, постеры с супер-героями на стенах. Он даже может увидеть мягкую, приятно пахнущую пижаму со звёздами. Или с зайчиками. В принципе Чану без разницы, что будет изображено на пижаме — пусть даже розовые облака и милые медвежата, всё лучше посеревшей от времени и многочисленных стирок приютской пижамы. — Ючан! Ты собрал свои вещи?! — громкий окрик воспитателя возвращает Чана из мира грёз в палату, которую он последние восемь лет делил с девятью мальчишками, — твои новые родители уже здесь! — Иду! — кричит в ответ Чан, не прекращая улыбаться. Застёгивает молнию старого рюкзака, доставшегося ему от кого-то из бывших воспитанников приюта. Он окидывает комнату прощальным взглядом, надеясь, что видит её в последний раз. Новые мама и папа моментально находят своё место в сердце Чана. Женщина по имени Суён олицетворяет собой идеальную мать, какая являлась мальчику во снах. Ему снились её мягкая улыбка, тёплые руки и добрые лучистые глаза. Папа Джисон тоже кажется Чану идеальным, немного молчаливым и задумчивым, но таким сильным и вселяющим уверенность. Утром Чан впервые за последние годы просыпается не от криков воспитателей, а сам, от щекочущего кожу солнечного лучика. Он сладко зевает и потягивается, нежась в похожей на воздушное облако кровати. Час садится на кровати и окидывает взглядом свою комнату, он всё никак не может поверить, что всё это не сон. Разве может всё быть настолько хорошо? Мальчик даже больно щиплет себя за кожу на запястье, морщась от боли. Но комната никуда не собирается исчезать. Носа Чана достигает сладковатый запах, от которого сводит живот, а рот наполняется слюной. Мальчик опускает ноги на тёплый, ворсистый ковёр, одёргивает рукава пижамы (которая, к слову, оказалась с лисичками) и, следуя на запах, выходит из комнаты. Этот дом достаточно большой, и лишь аромат выпечки помогает ему не заблудиться. — Доброе утро, Чанни, — услышав шаги ребёнка, Суён мягко улыбается. В её каштановых волосах играют солнечные блики, даря им красноватый оттенок. — Доброе утро, мама, — отвечает Чан, устраиваясь на стуле. Его внимание полностью занимают вафли, горкой возвышающиеся посреди стола. Именно их запах заполнил собой весь дом. — Чанни, я… можешь пока что не называть меня мамой? Дай мне хотя бы недельку, чтобы привыкнуть к мысли, что ты теперь есть у меня, — неожиданно произносит женщина, отворачиваясь к вафельнице и размазывая тесто по раскалённой форме. — Хорошо, — Чан согласно кивает головой, не видя в этой просьбе ничего странного и не замечая промелькнувшей во взгляде Суён отстранённости. Не замечает он и того, что улыбка её лишается былой естественности. Это становится первым звоночком. Позже мама отводит его на прогулку в парк, и Чан едва поспевает за ней, держась своей маленькой ручкой за ледяную руку женщины. В какой-то момент мама перестаёт сжимать его ладонь своей, и Чану приходится позвать её несколько раз, чтобы привлечь внимание. Вечером того же дня папа перестаёт быть папой и становится Джисоном. Происходящее ещё не тревожит Чана, но где-то в глубине души поднимает свою голову ещё маленький червячок гнетущего предчувствия чего-то нехорошего. Пару дней спустя Чани просыпается посреди ночи от кошмарного сна. Мальчик не помнит, что именно ему снилось, но липкое чувство страха никуда не исчезает. Гнездится в груди, не позволяя воздуху проникать в лёгкие. Болезненно сводит живот. И сердце бьётся быстро-быстро на столько, что оглушает. Он поднимается с кровати, цепляясь влажными пальчиками за стену, и идёт к комнате родителей, едва дыша от страха. Он точно знает, что взрослые смогут прогнать его кошмары, спасти его и согреть. — Папа, — шепчет Чан, залезая на край родительской кровати. Он тянется ручкой вперёд и несильно сжимает родительское запястье. Мужчина вздрагивает, разлепляет глаза и смотрит на Чана мутным взглядом, без доли узнавания. — Кто?.. Ммм, Ю… Ючан? — Джисон с трудом вспоминает имя ребёнка, но Чан не придаёт этому значения, — почему ты не спишь? — Мне снилось… нечто очень страшное, — шепчет мальчик, мелко дрожа, — можно, я посплю с вами? — Кошмар приснился? — переспрашивает мужчина и чуть сдвигается в сторону, к жене, поднимая уголок одеяла, — ложись сюда. А утром Чан просыпается от холода. Джисон и Суён во сне сдвинулись на противоположный край кровати, перетянув на себя всё одеяло. — Этот ребёнок пугает меня, — слышится приглушённый женский голос. Родители заперлись на кухне и разговаривают на пониженных тонах, но стоящий за дверью Чан слышит каждое слово. И каждое слово мамы и папы оставляют болезненные порезы на его сердце. — Я не чувствую к нему ничего. Когда он рядом, из меня словно высасывают всю радость, — продолжает говорить Суён, — разве ты не чувствуешь того же? Чан кусает губу, надеясь, что папа возразит маме, скажет, что уж он-то любит Чана всем сердцем. — Чувствую, — произносит Джисон, разрушая все надежды мальчика, — и что ты предлагаешь? — Ты знаешь, что. От жесткости в голосе Суён Чана всего передёргивает. Он стискивает кулачки, чувствуя неприятное пощипывание в области носа. Мальчик не хочет слышать дальнейший разговор. Он возвращается к себе в комнату, забирается под плед, чувствуя, как всего его трясёт от холода. Чан подтягивает колени к груди. Взгляд его цепляется за сиротливо лежащий в углу комнаты рюкзак. Чан закинул его туда в первый же день переезда и не замечал. До сегодня. Горло сводит болезненным спазмом, и он утыкается в коленки лбом, глотая горькие слёзы, что прорываются наружу. — На следующий день я снова оказался в приюте и больше тех людей никогда не видел. Я не знал, почему это произошло, думал, что проблема во мне, что я недостаточно хорош для них, — продолжает свой рассказ Чан, низко опустив голову. Голос у него давно сорвался и стал таким тихим, что не цари на кухне абсолютное безмолвие, Джун с трудом мог бы расслышать хоть слово, — но… я же был совсем мелким, разве мог я понять? Я чувствовал, что что-то не так, но не знал, что именно. И никто не мог мне подсказать. Почти никто из приютских детей не разговаривал со мной, о друзьях и говорить не стоит. Их не было. И в какой-то момент я устал бороться, смирился с этим, а сейчас появился ты и… предлагаешь мне то, от чего я самостоятельно отказался. Джунхи протягивает руку и гладит мальчишку по волосам, желая успокоить, показать, что вот он здесь и сейчас рядом и никуда не собирается. — Так каков твой ответ? Если тебе нужно время подумать, то я могу предоставить сколько угодно. — Мне не о чем думать, — Чан качает головой и поднимает на старшего влажные глаза, — разумеется, я согласен. И тут же Джунхи оказывается в крепких объятьях парнишки. Он широко улыбается, чувствуя, как с сердца падает тяжёлый груз, и обнимает мальчонку в ответ, поглаживая по спине, чувствуя, как мокнет футболка в области плеча. Конечно, впереди ещё много бумажной волокиты, оформления нужных документов и тому подобное, но это не важно. Две одинокие и замёрзшие души, наконец, нашли источник тепла, чтобы согреться. Они обрели то, на что и не рассчитывали. Нашли семью друг в друге. А где-то внизу уже приближается к парадной курьер с горячей пряной курочкой.