***
Вскоре Саша начал замечать, что этот парень преследует его. Не то чтобы он шел за ним до дома или караулил у кабинета, как делали девушки из младших классов — он просто появлялся везде, куда бы Саша ни пошел, и мозолил глаза своей ужасной красной рубашкой. Школьники должны были носить строгую синюю форму, но отчего-то доводы учителей и завуча никак не действовали на наглого девятиклассника, и его рубашка, слишком яркая, броская и раздражающая, оставалась бессменной. — Так это же Каштанов, — сказала как-то Маша Серпухова, с которой Саша дежурил на втором этаже во время большой перемены. Их распределила на пары классная, и Саша был рад, что ему досталась серьезная и ответственная Серпухова. Она была невысокой и полноватой, носила очки и красила губы вишневой помадой. А еще с ней можно было поговорить. — Каштанов? — переспросил Саша. Нарушитель, которого они обсуждали, стоял у расписания. Вокруг него толпились первоклассники во главе с той самой курносой девочкой: она что-то пищала, а тот улыбался и невнятно отвечал. Саше, конечно, было совершенно неинтересно, о чем они говорили — он просто хотел, чтобы этот Каштанов исчез из поля его зрения. — Помнишь, в прошлом году парень из окна выпал? — Припоминаю, — кажется, тогда тот самый парень не просто выпал из окна, но и выбил его своим телом. Приезжала скорая, и слухи об этом происшествии еще неделю кружили по школе, обрастая ужасающими подробностями. — Это вроде бы он и выпал. — Вот как, — Саша чуть передвинулся. Они сидели на низком подоконнике, и батарея неудобно упиралась ему в ноги. По большому счету он мог оставить Машу наблюдать за холлом второго этажа, наиболее оживленным местом, а самому пропатрулировать коридоры и проверить, все ли дежурные стоят на своих постах. Однако Саша не спешил приступать к этому делу, он ковырял ногой линолеум, местами покрытый въевшимися черными росчерками, кусал губу и наблюдал за толпой малышей и их красным командиром. Нарушитель — Каштанов — вскоре увел первоклассников на первый этаж, и Саша решил, что сейчас он просто обязан выдать что-то язвительное, но в голову ничего не приходило. Вместо этого он вздохнул. — Что? — спросила Маша, оторвавшись от своего телефона. — Что? — Вздыхаешь. — Уже повздыхать нельзя, — Саша еще раз вздохнул. Ему вдруг стало как-то грустно и тоскливо, будто пасмурная погода за окном смогла пробраться внутрь него сквозь холодное стекло, к которому он прижимался спиной. Этому не было никаких причин, кроме общей безрадостности всего происходящего: Саша, ковыряя пальцем выбившуюся нитку на своих брюках и стараясь скатать ее в шарик, подумал о том, что этот год ничем не будет отличаться от предыдущего. И пролетит так же — быстро и однообразно, прерываясь лишь на яркие пятна зимних лыжных соревнований. Покататься на новых лыжах хотелось безумно, но увядающая трава и лужи оставляли возможность покататься только на автобусе. Да и то недолго — Сашу укачивало.***
— Ты, Саша, на золотую медаль претендуешь? — спросила Светлана Игоревна. — Надеюсь на это, — ответил Саша. Он, конечно, претендовал на медаль и очень старался, чтобы ее получить. Он хорошо учился все эти годы и был почти уверен, что сможет закончить десятый и одиннадцатый классы с одними пятерками, однако что-то внутри все равно заставляло его сомневаться. А вдруг он не справится? У него было плохое предчувствие. Саша вздохнул и поднял стопку тетрадей. Светлана Игоревна — полноватая седая женщина, преподающая физику — попросила его помочь, и он, конечно, не мог отказаться. Таскать стопки тетрадей было не особенно весело, но зато он мог показать учительнице свою ответственность и готовность помочь. Это было хорошо для репутации. — А куда поступать собираешься? — продолжила свой расспрос Светлана Игоревна, когда они вышли из кабинета и стали спускаться по лестнице. — В Москву. Или Петербург. — Эх, молодежь, все вам не сидится в родном краю. Чем наш-то ВУЗ плох? Приличное заведение, и от дома близко. — Ну, — Саша неловко уставился на тетради, которые держал в руках. Стопка была большой и тяжелой, и идти с ней было не очень удобно. — Престижные университеты заканчивать лучше же, так? — Престиж, Гроцкий, зависит от учеников, а не от ВУЗА. Если бы в нашей школе учились одни Ломоносовы, разве не были бы мы первой школой страны? — Наверное... — Ты подумай, Саша, о нашем ВУЗЕ. Ты там хорошо приживешься, направление получите. А там и знакомства нужные будут, на заводе место подготовят. Лучше же, чем в Москву ехать, где все чужие. Саша подумал о том, чтобы возразить, но промолчал. В горле вдруг стало почти больно, а в руках появилось странное напряжение, будто бы выворачивающееся мускулы. Саша бросил на Светлану Игоревну беглый взгляд: она казалась уставшей, хотя это был всего лишь третий урок. Она носила шерстяной пиджак с длинной юбкой и массивные бусы, и Саша находил ее до странного отталкивающей. Не то чтобы Светлана Игоревна была строгим или несправедливым учителем, она была скорее выматывающей, будто бы всем своим видом призывающей людей к зевоте. Саша раздумывал над тем, является ли это плохим качеством и перевешивает ли его хорошее воспитание и образование — ничего страшного, что человек немного тоскливый, если он никого не обижает и поддерживает порядок? Был ли он сам таким? Саша настолько погрузился в эти невеселые размышления, что едва не налетел на Светлану Игоревну, которая неожиданно остановилась посреди лестницы. Он поднял голову и замер на месте, будто бы разом заледенев: перед физичкой стоял Каштанов. — Здрасте, — поздоровался тот. — Я вчера тебя ждала на отработку, — недовольно сказала Светлана Игоревна. — Почему не пришел? — Я сестру водил в бассейн, — бесхитростно ответил Каштанов. Он вновь был в своей красной рубашке, и он ухмылялся так, будто совсем не боялся быть отчитанным посреди лестницы, когда вокруг сновали другие ученики. Саша представил себя на его месте и ужаснулся: какой позор! Однако Каштанов стоял спокойно, цеплялся рукой за лямку своего цветного рюкзака и лениво поглядывал куда-то в сторону. На мгновение его взгляд будто бы дернулся в сторону Саши, и тот резко опустил лицо, уставившись на красную рубашку. — Какую еще сестру, Каштанов? У тебя за первый месяц две двойки. Исправлять-то собираешься? — Да я исправлю, исправлю. В прошлом году же исправил. — Чудом, Ваня. «Ваня». Саша думал о том, что ему стоит пожаловаться на этого Ивана Каштанова. Мысленно он почти представлял тетрадный лист, исписанный вдоль и поперек — он сам не понимал, что именно там напишет, кроме требования заставить того носить форму. Саша бы точно забыл о нем, как только Каштанов начал бы выглядеть прилично, а не как клоун, будто бы специально старающийся привлекать всеобщее внимание. Зачем он это делал? Чего ему не хватало? Размышления Саши разбились, когда он заметил на рубашке Каштанова странную деталь. Воротник — мятый ко всему прочему — пересекала полоса каких-то пятен; присмотревшись, Саша понял, что это кривые отпечатки лап, начинающиеся на остром уголке и пропадающих где-то в тени у шеи. Несколько секунд Саша слушал препирания Каштанова и Светланы Игоревны и находился в каком-то равнодушном оцепенении. Его руки немного дрожали. Ему не было никакого дела до того, что было на рубашке Каштанова. Саша почти ненавидел ее за то, что она так настойчиво мозолила ему глаза. — Невеселая вы, Светлана Игоревна, — сказал вдруг Каштанов очень мягко. — Осень же еще, тепло. Какая учеба. — Так, Каштанов! Дурака из себя не строй. В пятницу либо исправишь двойки, либо я с классной поговорю. Отец-то небось рад будет в сентябре в школу идти? — Да он к Поле уж ходил. И ко мне сходит, не обеднеет. — Каштанов! — Да я шучу, — он резко двинулся вверх по лестнице, прерывая разговор. — Я все исправлю! Он пробежал мимо. Саша слышал топот его шагов, но не поднимал головы. Ему хотелось, чтобы Светлана Игоревна сказала сейчас что-нибудь строгое и обличающее, сообщила бы ему, что этот Каштанов ей глубоко отвратителен и она собирается пожаловаться на него директору — однако когда он взглянул на учительницу исподлобья, он увидел, что она улыбается. Пусть до учительской они прошли в молчании.***
— Гопота, — презрительно выдохнула Катя. — Да они мелкие и тупые просто, — ответила ей Наташа. — Все равно гопота. — Ну, кому-то нужно будет на заводе работать. Они и будут. — Ага, станут местной алкашней. — Да что ты к ним привязалась? Катя мотнула головой. Краем глаза Саша уловил блеск ее светлых волос и невольно оторвал взгляд от тетрадки. Девушки сидели на второй парте и любили поболтать, и ему частенько приходилось выслушивать их бессмысленные разговоры. Сколько бы он не просил их помолчать — или хотя бы говорить потише, — Катя и Наташа игнорировали его просьбы, только хихикали. Они считали, что он просто заигрывает? Что он не серьезен? Ему это не нравилось: он и так вынужден был повторять материал к контрольной, вместо того чтобы неспешно прогуляться по коридорам, а ему еще и мешали. Саша уже открыл рот, чтобы вновь призвать их к тишине, но в этот момент его сильно хлопнули по плечу. Это было не больно, но неприятно, и Саша сразу понял, кто это сделал. В конце концов. Глеб Лавров был единственным, кто всегда старался причинить немного боли, делая, казалось бы, дружеские действия. Саша обернулся и взглянул на парня. Лавров улыбался. У него были на удивление белые зубы — или такое ощущение создавалось из-за загорелой кожи и черных волос. Его темные, чуть раскосые глаза смотрели внимательно и почти неприязненно, и Саша видел это. Он дернул плечом, скидывая чужую руку. — Чего тебе? — спросил он. — Ты придешь в субботу? — Лавров обошел его парту. Катя и Наташа, наконец, замолкли и с любопытством уставились на них. — Не знаю. — Приходи. — Думаю, это пустая трата времени, раз мы не будем заниматься. — Мы поприветствуем новичков и покажем им лыжную базу. — Зачем мне там быть? — Ты же медалист, — Лавров наклонился вперед. — Вдохновишь молодежь. — Сомнительная причина, — Саша закрыл тетрадку, хлопнув ладонью по столу. Он достал телефон, надеясь, что этого намека достаточно. — Ты часть команды, Гроцкий, — напомнил Лавров с легким нажимом. Он вернулся к своим друзьям в конце класса. Что-то в его словах неприятно царапнуло Сашу изнутри: ему будто бы угрожали, и это быстрое чувство — испуг — раздражал. Саша провел рукой по шраму на щеке. В далеком прошлом, наполненным белым снегом, горячим дыханием и ритмичным взмахиванием лыжных палок, именно Лавров оставил эту кривую полосу на его коже. Случайно, специально — кто мог понять это тогда, когда все взрослые и дети сбежались к плачущему мальчику? Саша помнил только резкую боль и много алой крови, заливающей снег и его желтую куртку. Наверное, Лавров сделал это специально. Саша закрыл глаза на мгновение: нельзя было ругаться в классе и устраивать публичные ссоры. Это было попросту неприлично. «Не прикасайся ко мне» — подумал он, почти чувствуя взгляд Лаврова на своей спине. Ему тут же начало казаться, что все его движения стали нелепыми и наигранными, что по ним Лавров легко поймет, как сильно Саша нервничает в его присутствии. Он не должен был этого узнать. Саша бесцельно полистал меню в телефоне, а потом бросил взгляд в окно. Около одноэтажного серого здания, в котором проходили уроки технологии, стояли несколько школьников. Пара девчонок и три парня — они курили и разговаривали, будто не боясь быть пойманными. Саша уже думал отвернуться — малолетние хулиганы его не интересовали, — когда вдруг заметил Каштанова. Он даже не удивился, но все равно вздрогнул и отвел глаза, словно бы тот мог с такого расстояния заметить слежку. А ведь Саша даже не следил за ним! Это Катя и Наташа обсуждали гопников, а Саша был занят гораздо более важными вещами. Он поглядел на свою тетрадь по биологии, но не стал ее открывать. Не хотелось. Как и идти в субботу с Лавровым в секцию. Саша все еще был быстрее него на лыжне, и все это знали — но мог ли Лавров его обогнать? Мог ли он сделать хоть что-то? Снова неудачно взмахнуть палкой? Саша нахмурился и снова посмотрел в окно. Вряд ли Каштанов бы волновался из-за подобного. Он не походил на человека, которого можно было припугнуть. Он был дурным и ужасно недисциплинированным, но в то же время... При взгляде на него Саше казалось, что он сам становится бунтарем. Каштанов приобнял темноволосую девушку за плечо. Он стоял далеко, и Саша не мог разглядеть выражения его лица, но он мог представить, как Каштанов улыбается. «Я никуда не пойду в субботу» — вдруг решил Саша. Он обернулся и быстро глянул на Лаврова. Отчего-то ему стало чуть спокойнее.***
— Каштанов, блять! Саша вздрогнул от этого возгласа. Он был на лестнице и мирно поднимался на третий этаж, когда недовольный голос прорезал привычный гул перемены. Тот, кто кричал, стоял совсем рядом — за стеклянной синей стеной. Повернув голову, Саша мог разглядеть за кубическими вставками искажённый темный силуэт. Ему, конечно, было все равно, и он не собирался вмешиваться и тратить время. Он поднялся на еще пару ступенек, глядя перед собой и крепко сжимая лямку рюкзака, а потом снова остановился. Ему было... любопытно. Намечалась ссора? Кто-то собирался отругать Каштанова? Нельзя было пропустить подобное зрелище. Саша поджал губы, гордо выпрямился и спустился на второй этаж. Он направился в левую рекреацию, стараясь выглядеть максимально незаинтересованным во всем происходящем. Он лишь пройдет через нее, сделает вид, что ему надо было помыть руки, и тут же уйдет. Простой и невинный план — Саша был рад, что он решил поступить так умно и ответственно. В конце концов, если кто-то ввязался в драку, Саша должен был вмешаться и прекратить это. Однако ссоры в рекреации не было. Каштанов сидел на подоконнике в окружении верной ему малышни и складывал самолетики. Материалом для них служили чистые листы из тетради. Дети были в восторге: кто-то бегал по рекреации туда-сюда, ловя хитро сложенные самолетики и хохоча, кто-то топтался около Каштанова и выпрашивал сделать такие же для них. Тем, кто кричал на весь коридор (и матерился!), был полный мальчик с пшеничными волосами и красной повязкой дежурного на руке. Он стоял рядом с Каштановым и смотрел на него с разочарованием и недовольством. — Какого хера ты творишь? — ругался он. — Сам будешь тут подметать! Я и так вместо тебя у стенда дежурил. — Да подмету я, — равнодушно отозвался тот. — Чего нудишь? — Ты опять свалишь, а мне будут мозги полоскать. — Это эксплуатация детского труда, так что я бунтую, вот. — Я скажу Светлане Игоревне, что ты отказываешься работать, ясно? — Белкин, ты чертов паникер, — Каштанов сложил еще один самолетик. — Круто вышло, да? — Дай мне, мне! — рядом с ним запрыгала маленькая девочка в синих очках. Каштанов улыбнулся ей и запустил самолетик: тот полетел плавно и быстро, скользя по воздуху так легко, будто бы гравитация и вовсе на него не влияла. Саша, как завороженный, наблюдал за его полетом, а потом осознал, что самолетик летит прямо на него — он опустился на пол совсем рядом, ткнувшись острым носом в стену. Его падение было до странного отрезвляющим; Саша дрогнул и нахмурился. Он сделал шаг вперед и поднял самолетик. Малыши, которые гнались за ним, замерли в стороне — для них он был старшеклассником, авторитетным и недовольным, и он возвышался над ними, будто башня над лесом. Саша сжал губы и посмотрел на Каштанова — тот смотрел на него с ответ и ухмылялся так, будто был доволен всем происходящим. На нем была его привычная красная рубашка и джинсы, запрещенные уставом. Он весь был будто воплощение запрещенных вещей, большой знак стоп на пути, и это не нравилось Саше так сильно, что его руки начинали дрожать. Его пальцы смяли выступающий хвост самолетика. Он вдруг подумал, что Каштанов никогда на него не смотрел. — Это наш самолетик, — произнес один из малышей. Саша прищурился, но Каштанов его опередил: — Топайте обратно, я сделаю вам еще. — Ты может за веником сходишь? — Белкин сложил руки на груди. Он кинул на Сашу быстрый взгляд и потерял к нему всякий интерес. — Звонок уже скоро. — Ребятки, кто подметет рекреацию, получит от меня два клевых самолетика, — громко объявил Каштанов. Он широко улыбнулся, завидев кинувшихся к туалетам малышей, и откинул голову назад: солнце, столь редкое северной осенью, тепло осветило его лицо, усыпанное яркими веснушками. У Каштанова были чистые и очень светлые серые глаза. Саша посмотрел на самолетик в руке. Его сердце неприятно кольнуло, и это чувство ударило его, будто хлыст. Он развернулся на пятках и почти бегом бросился обратно к лестницам.***
В этом не было никакого смысла. Длинный прилавок, заставленный ящиками с овощами и фруктами, был сомнительными прикрытием, но Саше казалось, что, стоя за ним, он обретает некоторую защищенность. Вцепившись в кочан капусты, как в спасательный круг, он краем глаза наблюдал за Каштановым, который в компании высокого парня и девушки топтался у холодильников. Ребята выбирали йогурты, и Саша слышал, как Ваня жалуется, что от комочков фруктов его начинает подташнивать — девушка же отвечала, что фрукты наоборот делают йогурт полезней. Третий парень молчал и не отводил взгляда от экрана телефона. Саша хотел уйти — и не уходил. Странное щекочущее чувство — любопытство? тревога? — сжало его изнутри, и именно оно, никак не здравый смысл, заставило Сашу двинуться вдоль прилавка, приближаясь к холодильникам и вслушиваясь в чужой разговор. Он с преувеличенным вниманием начал разглядывать морковку и в итоге даже взял одну, чтобы не выглядеть подозрительно. Ему не нужна была морковка, ему было все равно, что Каштанов думает о йогуртах с фруктами — тем более что сам Саша их любил, хоть и покупал нечасто. Дорого было. — Фу, этот безвкусный, — фыркнул Каштанов, когда девушка предложила ему зеленую коробочку. — Еще и кислый такой, как сметана. Бе. — Ты вчера у меня дома лопал сметану, дурень. — С блинами-то можно. А просто так я ее не ем. — Ладно, возьми вот этот. — М-м, злаки, — Ваня вяло покрутил баночку. — Я хочу Даниссимо с шоколадными шариками. — Тебе не хватит, — девушка забрала у него горсть монеток и начала считать. — Леш, а у тебя не найдется еще… девятнадцати рублей? — Неа, — ответил третий парень. — Я на мели. — Да блин. — Что ж, тогда ты сам виноват, Каштанов, лопай йогурт со злаками. Она произнесла его фамилию как-то по-особенному, насмешливо и нежно — так, что Саша не выдержал и повернул голову. Он не помнил эту девушку, но мог предположить, что просто не замечал ее в школьных коридорах. Она была довольно высокой, худой и с длинными темными волосами, забранными в хвост — красивая девушка в толстовке не по размеру и с тряпичным рюкзаком за спиной. Она улыбалась, и Каштанов отвечал ей тем же; затем он взял йогурт со злаками, закинул руку спутнице на плечо и они направились к кассам. Их друг тоскливо поплелся следом, видимо, чувствуя себя третьим лишним. Саша чувствовал себя так же.***
Ее звали Рита. Она была в девятом классе, и о ней никто ничего не знал. Она не участвовала в школьной жизни, не занималась в кружках и училась довольно посредственно; она казалась одной из многих, но это был обман, лишь способ отведения внимания. Саша знал это, догадывался и чувствовал — в конце концов, Рита встречалась с Каштановым, и понимающему человеку это о многом говорило. Они были хорошей парой. Саша, стыдясь этого, наблюдал за ними и сжимал кулаки, но не мог даже слов подобрать. Каштанов часто ждал ее у входа в школу, в столовой он таскал ее поднос, а на переменах иногда подхватывал на руки, заставляя смеяться и бить себя по спине. Учителя, конечно, сразу прерывали это безобразие, но те ни капли не стыдились, улыбались и поглядывали друг на друга — а Саша смотрел на них. С каждой подобной сценой, которой он был свидетелем, что-то внутри него крошилось. Было ли это нормально? И правильно? Вероятно, Рита просто следовала за Каштановым, как и прочие его приятели, периодически оказывающиеся с ним в одной связке, и она нуждалась в долгом отрезвляющем разговоре с завучем, а вовсе не в неприязни. Тем более что сам Саша никак не мог повлиять на нее — так почему же он не мог найти в себе равнодушия к ней? И отводил глаза, когда она бросала на него внимательный взгляд? Может, виной тому было то, что Каштанов казался счастливым со своей Ритой. Он и обычно не выглядел обремененным, а с ней... Будто бы что-то в нем усмирялось, и Саше это не нравилось. Он ничего не мог поделать с этим, мог лишь терпеть. И он терпел. Каштанов появлялся вокруг совершенно неожиданно, тогда, когда Гроцкий не был к этому готов. Каждая встреча с нарушителем его спокойствия заставляла его потеть, неловко зажиматься и впадать в странный ступор, и Саша уже привык к этому готовиться. Но иногда он просто не успевал: во время шестого урока, когда безжалостный Иван Сергеевич заставил десятый и одиннадцатый классы бегать по залу двадцать минут, Каштанов — вместо красной рубашки на нем была черная, но Саша мгновенно узнал его — и его Рита неожиданно появились в дверях. Они бочком пробрались в зал и уселись на скамейку, где обычно сидели прогульщики. Саша, завидев их, запнулся и чуть не упал. Ощущения напрягающихся мускулов, изгибающихся стоп и двигающихся плеч вдруг стали такими четкими, будто бы управление ими разом перешло от инстинкта к разуму — Саша сбился с темпа и тяжело задышал. Он был неплохим бегуном, но сейчас на него навалилась усталость, и он с обречением ожидал, когда приблизится к скамейке у входа. Пот стекал по его спине и шее, лицо горело, а в груди начала появляться боль от неправильного дыхания. Нужно было просто сконцентрироваться на беге, только на нем — Саша старался это сделать, но его взгляд все равно упирался в посетителей. К Каштанову подошел Иван Сергеевич, заслонив их, и Саша с облегчением пробежал мимо. Они смотрели на него? Они заметили, как он запнулся и как неуклюже двигались его ноги? Рита тихо смеялась — над ним или просто так? — Чего вы пришли? — услышал он голос Ивана Сергеевича. — У меня тут два класса, и так толпа. — Мы посидим тихо, — пообещал Каштанов. — Мы к Павлику. Ну, Зайцеву. Саша убежал достаточно далеко и перестал их слышать. Он краем глаза наблюдал за тем, как Иван Сергеевич говорит с ребятами, и надеялся, что тот немедленно прогонит их из зала. Однако Каштанову как всегда везло: им позволили остаться, и они с Ритой забились в угол, тихо о чем-то переговариваясь. Кто-то из одиннадцатого — видимо, тот самый Павлик — присел к ним на несколько секунд, но вернулся к бегу, как только Иван Сергеевич сердито посвистел. Рита заговорила с девочками-прогульщицами, которые пришли на урок без формы и коротали его на скамейке, а Каштанов откинулся на стенку и принялся наблюдать за пробегающими мимо учениками. Саша не собирался смотреть на него: два круга он действительно глядел только перед собой, гадая, наблюдает ли нарушитель за ним. На третьем кругу он не выдержал и чуть повернул голову: Каштанов и правда смотрел, и его лицо было необычайно усталым и сонным. Без красной рубашки, к которой Саша уже привык, дурацкой улыбки и бодрого смеха он казался почти другим человеком — и это трогало. Саша будто бы узнал его чуть лучше, просто оказавшись рядом и поймав равнодушный взгляд его светлых глаз. И он хотел узнать чуть больше. Он ускорился и каждый раз, когда пробегал мимо, смотрел на Каштанова. Может, это становилось подозрительным, но Саша не мог заставить себя отвернуться. Он лишь радовался, что Рита чуть отодвинулась и стала почти незаметной — таинственным образом ему удавалось делать вид, что ее не существует. И остальных тоже. Будто бы в зале не было никого, кроме него и Вани.***
— Черт, — прошипел Саша сквозь зубы, обращаясь к пустоте. — Пошел ты... Черт, блять. Он тут же нахмурился и заозирался, надеясь, что случайный прохожий его не услышал. Было еще довольно рано — половина седьмого, — и на улице было не так уж много людей. В основном можно было заметить собачников, медленно бредущих по снежным дорожкам. Небо уже было светло-синим, но оранжевые фонари все еще ярко освещали двор. Обычно Саша выходил на пробежку чуть позже, но сегодня он вылетел из дома пулей, даже не успев толком позавтракать. Мать снова приехала погостить на пару дней, и, конечно, ее Дима приехал с ней. Саша не то чтобы ненавидел этого полноватого мужчину с нелепой бородкой, нет — он его искренне презирал. И в гробу он видел его советы, его комментарии и его высокомерный тон. Он еще и вставал в несусветную рань, вынуждая Сашу сталкиваться с ним на кухне. Поэтому в дни нежеланного визита Саша бегал раньше — и дольше. Он сделал быструю разминку, слушая скрип снега под ногами, а потом встал на свой обычный маршрут. Бежать было тяжело — мысли мешали. Саша только и думал о том, что дома ждет Дима, что он будет сидеть в любимом кресле деда и смотреть идиотские шоу по телевизору. От одной подобной картины хотелось что-нибудь сломать, и Саше совсем не нравилось это состояние. — Просто потерпи, — сказал ему дедушка, когда застал его в комнате, грустного и недовольного, лежащего на разложенном диване. Саша, конечно, терпел. Он занимался этим большую часть своей жизни. Ритм сбивался. Саша тяжело дышал. Он пробегал мимо блочных пятиэтажек — свет из окон был таким ярким, что освещал дорогу, — мимо темных дворов, детских садов и школы. Облачка пара срывались с его губ. «Не думай» — повторял он себе. — «Считай шаги». Ничего не станет лучше от того, что он будет злиться. Лишь дед расстроится, а мать скривит губы. Зачем она приехала? Просто потрепать его по голове и похвалить за отличную учебу? Саша стиснул зубы: впереди была длинная и темная дорога, зажатая между старым забором и домом. Голые кусты раскинули свои острые ветви. Свежий снег хрустел, и оставалось только радоваться, что за ночь не намело сугробов. — Эй, зожовец! — раздался вдруг знакомый голос. Саша поскользнулся и чуть не упал: он с трудом устоял на ногах и резко вскинул голову. На балконе второго этажа курил Каштанов. На нем была лишь футболка, ветер трепал его волосы, а огонек сигареты горел меж пальцев. Саша уставился на него, не веря собственным глазам: может, у него уже начались галлюцинации от переживаний? Каштанов не мог быть здесь. Не сейчас, не вот так просто, словно ему ничего не стоило вторгнуться в жизнь Саши в самый неподходящий момент. — Как погодка? — спросил Каштанов. Из-за света за спиной невозможно было разглядеть его лицо, но Саша был уверен — он ухмыляется. Ему было смешно и весело, а Саша не знал, куда деть взгляд и как заставить себя снова дышать. Его сердце колотилось, в ушах стоял шум, а рот высох. Даже если бы Саша хотел, он не смог бы выдавить и слова; словно в трансе он резко рванул вперед. Каштанов будто бы крикнул что-то ему вслед, но Саша уже не расслышал: он бежал и бежал, пока не оказался за углом дома, и лишь тогда остановился. Упершись руками в колени, он постарался отдышаться. О чем он думал до этого? В тот миг, когда Каштанов позвал его, Саша забыл обо всем на свете. Разве могло так быть? Разве это было нормально? Саша опасливо выглянул из-за угла. Отсюда он не мог разглядеть нужного балкона, но зато он заметил быструю искру сигареты, брошенной на землю. Намусорил, конечно. Что еще ждать от такого, как он. Такого... такого... Саша закрыл глаза и прижался к холодной стене. Он весь дрожал.***
Вот так оно и случилось. Тогда, когда Саша этого не ждал. — Подашь стакан? — спросил у него Каштанов. Он стоял рядом, и от него шел жар. Его волосы прилипли ко лбу, лицо было мокрым, а на футболке проступили пятна пота. Его класс играл в баскетбол, и Саша, дежурившей в столовой и расставляющий посуду, слышал стук мяча. И теперь он застыл перед Каштановым, вцепившись в коричневый пластиковый поднос, и не мог пошевелиться. — Что? — выдавил он. — Стакан, — повторил Каштанов и закатил глаза. Его лицо было красным, и веснушки казались почти незаметными. — Подашь? Саша посмотрел на ряд граненых стаканов на столе раздачи. Да, конечно, он мог дать ему стакан. Ему просто нужно было немного времени, чтобы прийти в себя и успокоить свое бьющееся сердце. Но, видимо, Каштанов устал ждать: он вздохнул, протиснулся между Сашей и Ниной Антоновной, машущей половником, и потянулся за своим стаканом. Его плечо прижалось к груди Гроцкого, а волосы почти коснулись его лица. Саша опустил взгляд и вдруг увидел капли пота на его шее. Плавный изгиб, чуть оттянутый воротник, тень веснушек на плече. Он сам не понял, как начал наклоняться: запах чужого тела, разгоряченного и вспотевшего, ударил ему в нос. Это не должен был быть приятный запах — и он таковым не был. Просто Саша почему-то старался его вдохнуть. Каштанов отстранился и просто ушел к кулеру. Он ничего не заметил. Саша смотрел ему в спину. Столько времени ему казалось, что Каштанов был везде. Тот стоял на дежурстве в раздевалке, когда Саша приносил туда куртку, он топтался в кабинете, когда класс Саши приходил на урок, он появлялся в коридорах и постоянно шумел. Никто этого не замечал, и тогда сейчас Саша осознал — нечего было замечать. Каштанов вовсе не был самым примечательным, он не носился по школе и не старался попасться на глаза каждому. Он был обычным парнем. Просто Саша всегда искал его взглядом в толпе. И сейчас он стоял, глядя на него, и чувствовал, как все в животе начинает напрягаться. Желание прижать ладонь к своей ширинке стало почти нестерпимым, и Саша не сделал этого — не сделал ничего глупого — только из-за животного ужаса, охватившего его. Он резко отвернулся. Он не мог думать ни о чем, кроме Каштанова, стоявшего в паре метров от него, и это безумно пугало его. Это было неправильно. Ваня. Его звали Ваня. — Сашенька, ты в порядке? — обеспокоенно спросила Нина Антоновна. Саша кивнул. Он был совсем, совсем не в порядке.