В машине Харт то и дело поглядывает в сторону Коула — тот обмяк на сидении в своей больничной рубашке, как неживой. Только глаза искрятся на помятом лице, прытко бегают по пейзажам за окном, прямо как в давние времена. Харт беспокоится. Искренне, тихо, украдкой. Сдерживает порывающиеся изнутри вихры действий — слов нет, — чтобы ненароком не ковырнуть так и не затянувшуюся рану. И вовсе не ту, что на боку.
— После того, с каким трудом я пришел к своему мировосприятию, я не стану менять его просто потому, что тебе так хочется, — отрезал Раст, морщась на ослепительном солнце. Марти злился. Садясь в машину Марти думал о том, что Раст козел. Марти поджимал губы, но спустя пару мгновений тихо цедил сквозь зубы: — Поспал хоть вчера? — Я не сплю. Только вижу сны. Заводя мотор Марти снова думал о том, что Раст козел. Но теперь с каким-то тоскливым придыханием.Марти Харт не может просто смириться с тем, что Раст Коул снова здесь, на своем исторически положенном месте напарника. Злобы в нем нет — лишь беспокойство да тягость. И он чувствует себя совсем поганым эгоистом оттого, что ему как-то отдаленно хорошо: Коулу ведь отчаянно плохо, пускай и держится. Харт вспоминает слова Коула о том, что его здесь быть не должно, и соглашается. Там-то его, разумеется, быть совсем не должно: он здесь должен быть, рядом.
Душный воздух в помещении без окон давил дыханием двадцати людей, что провели в нем целый рабочий день. Все уже разлетелись кто куда, вдохнули нового, девственно чистого воздуха улиц, лишь двое остались под низким потолком, за сведенными нос к носу столами. Марти притащил упаковку пива — кто бы сомневался, что она найдется в багажнике его машины — перед Растом лежала целая пачка сигарет, и у них обоих была почти целая ночь на разбор наводок и зацепок. Ни Раст, ни Марти не заметили, как работа ушла на второй план. Марти уже во всю вещал истории из своей долгой жизни провинциального детектива, на ходу отхлебывая пиво из банки и смеясь над отпускаемыми им самим шутками, а Раст молча кивал и внимательно наблюдал за его лицом. Он по-прежнему анализировал каждое слово, думая о совсем другом, и так ни разу и не улыбнулся, но его напарника это совсем не смущало. И Раст Коул, должно быть, впервые за три месяца работы в полицейском управлении Луизианы не был лишним.Харт смотрит в зеркало заднего вида, чтобы хоть как-то занять глаза. Он бы снова поговорил об истории Коула, он бы согласился с тем, что свет таки отхватил себе места с размахом, только вот зарубил себе на эту поездку старое правило: без разговоров. Потому что теперь он видел — его увлечь не получится. Да и опасно это, к подбитому со всех сторон старому зверю с разговорами лезть. В рожу Харт не получит, да и за себя ему бояться не за чем — тут другое.
На матрасе Раста было просторно, свободно, легко. Белые стены вокруг оборачивались бескрайними небесными просторами, в которых ни работы, ни жены — да что там, даже морали никакой не было. Только свет и спокойствие, только четкое знание того, что все можно. Раст сидел по-турецки на полу рядом, сгорбившись колесом, когда Марти со смехом толкал его в плечо и целовал в щеку. »…самое достойное, что мы, как особи, можем сделать — это отвергнуть эту установку, » — вспоминал тогда Марти совсем недавнего Раста. — Самое достойное, что ты, как особь, можешь сделать прямо сейчас — это рот свой закрыть или мной занять, — говорил он, гладя по загривку. И Марти Харт знал, нутром чуял, что в такие моменты на душе Раста Коула было чуть легче; он ведь даже не пытался задвигать что-то из своих книжек.Машина едет по пустому ночному шоссе, Харт ведет неторопливо, не обращая внимания на дорогу. Коул рядом вдруг дергается, клонит голову, сжимает руки. Харт скрипит зубами, не зная, что можно со всем этим сделать, как можно разжать чужие кулаки и влезть в не свою голову. Вдруг Коул сам, без спросу, тянется к нему рукой. — Марти… Марти, давай, как раньше, — шепчет он на ухо напарника, цепляясь за его плечо уже немощно дрожащими пальцами. Харт растерялся — не каждый день из Коула хоть слово о чем подобном вытянешь, а тут — открыто, с отчаянной усталостью в голосе. Просит помощи.
При свете дня — ночи Марти всегда были заняты — открыто, бесстыдно трогал он жилистые, сильные плечи, округлый живот Раста, хватал его за голову и смотрел в глаза, туманные, как вечера у болот. Официально в это время они работали в офисе. Или ездили по делам. Обедали, на худой конец. Когда Марти жестко, торопливо сжимал чужие руки в своих, те даже не пытались вырваться, хотя и могли. Он знал, что Раст, если прикинуть здраво, куда сноровистей его — а может, и сильней — но смело хватал, до боли, словно по принуждению. Раст тогда закрывал глаза, хрипло дышал, но по-прежнему не говорил ему ни слова. Марти принимал это за хороший знак. Раст даже улыбался, когда они вдвоем мялись и по-волчьи лихо, играючи цепляли зубами друг друга. Матраса вечно не хватало, вместо него под спинами оказывался пол, а там и до стопок книг недалеко — рукой ли, ногой сбивались они с шумом и шелестом, а Марти постоянно возмущался, мол, «Я их, блядь, даже не коснулся!». Раст снисходительно кивал. Иногда — потирая след от угла упавшей книги на лбу. Марти мог даже целовать его. Даже не в минутной милости, а в полном, безоговорочном согласии. Раст даже просил его, но просил так, что еще бы чуть слабее подталкивала ладонь, Марти бы и не разобрал, чего от него хотят и хотят ли. Но он чудом разбирал, понимая по удовлетворенным вздохам, что все делает правильно. Оба были не ахти какими любовниками — по крайней мере, по эту сторону — но старание шло в счет. И Марти точно знал, что ни одна из проституток не любила бы Раста так, как это делал он. Даже в силу физиологической части. Он точно знал, что никто другой никогда не сжимал эти бока до синяков, не скреб пальцами по сильным, словно из камня высеченным бедрам, не терся о шею с такой неистовой, нестерпимой страстью. Он видел это в глазах Раста, когда после тот медлительно, с удовольствием затягивался, лежа на спине. Раст делал вид, что принимал происходящее, как должное. Что просто принимал инициативу Марти из вежливости. В одну единственную ночь, что Марти провел с Растом, все было по-серьезному. Впервые не видели они лиц друг друга, в полной темноте сидя на краю матраса. И Раст говорил с ним, Марти, открыто и ровно, как с самим собой. Как будто темнота терпела то, чего бы не позволил свет. Как будто Марти по-настоящему был с ним только тогда, когда его было видно, а теперь у Раста хватало духу сказать в пустоту все, что оставалось в недомолвках и намеках. А может, наоборот. Может, только теперь проник Марти в ту особую близость с ним, которая при солнце и существовать не могла. — Зачем ты это делаешь? — Вдруг спросил Раст, сдвинув брови и чуть дернув подбородком. Марти этого не видел, но то и к лучшему. Марти усмехнулся. Он опустил голову, понимая, что сейчас с Растом шутить нельзя, что тот ждет искренности, правдивых, четких ответов, а потому медлил. Подбирал, какую истину из тех, что у него лично были к Расту, обнажить. Раст мог предположить, что Марти хочется, как тот сам нередко говорил, «выпустить пар». Он мог даже предположить, что за этим скрывается усталость от семьи. Он даже мог, скрепя сердцем, признать, что Марти, очевидно, считал его привлекательным, но тут было что-то еще, что-то совсем другое. — Ты хороший детектив, Раст. — Марти взглянул на него, хоть и знал, что разглядеть в темноте не получится. — Но ты себя гонишь. Ты себя в могилу сведешь. От этого никому легче не станет, а вот уровень раскрываемости упадет до охуения. Марти говорил несерьезно, играючи. Но Раст услышал в сказанном куда больше, чем Марти планировал ему сообщить. Оба уже лежали в постели, когда он проговорил, закрывая глаза: — Не знаешь ты, Марти, что я за тип. — Я знаю, что ты, козлина, в жизни не признаешься, что тебе что-то нужно, — прогундосил тот, сонно усмехнувшись. Раст открыл глаза и напрягся. — Просвети. Что же мне нужно? — Тебе нужен я! — со смехом отвечал ему Марти, кладя руку на темную макушку. Раст нахмурился и, задумавшись, снова закрыл глаза. — Все-то ты знаешь, — подтвердил он спустя несколько минут, поворачиваясь к уже уснувшему Марти.Харт крепко сжимает руку Коула, говорит тихо и твердо, словно выдвигая непоколебимую аксиому: — Будет как раньше, Раст. Все будет. Харт крепко сжимает чужую руку в своей и улыбается, пока Коул снова всхлипывает на соседнем сидении. Наверно, он и вправду эгоист, но ему от этого чертовски хорошо.