«14 мая в 20:00 Открытый микрофон! Вход участникам свободный по предварительной регистрации»
и мелкими кругленькими буквами адрес в самом низу. Вот, где Дане никогда не было противно находится. В уютном зале со множеством столиков, украшенном кислотными неоновыми вывесками, ярко освещенной сценой и выпивкой по доступной цене. А вокруг — смех. Над хорошей или над плохой шуткой — не важно. Главное, что люди по-настоящему счастливы. Не как врачи в больнице, не как стервозная Катя из второго окошка, а по-живому. Так, как Дане не хватает на работе. Даня обожал стендапы. Еще будучи студентом, он собирал вокруг себя своих однокурсников и травил им истории из жизни, иногда проталкивая не очень уместные шутки разных сортов, и с неподдельной радостью и гордостью наблюдал, как они заливаются смехом и просят рассказать его что-нибудь еще. Но он никогда и подумать не мог, что это может действительно быть серьезным делом. А сейчас он стремглав бежал к нужному зданию, чтобы сесть где-нибудь в углу у барной стойки и весь вечер слушать, как точно такой же молодой человек на сцене рассказывает немного приукрашенные истории и как все вокруг смеются и веселятся. Даня обожал стэндапы.***
Данила снова неаккуратно хлопнул дверцей камеры 237А, выкатывая к столу нового пациента. Руслан ушел на обед, честно пообещав принести что-нибудь и Дане, но наверняка съест все в одиночку по дороге. Едва за ним закрылась дверь, Данила тяжело вздохнул, натянул как можно выше на руки перчатки и обернулся к трупу на столе. Почему-то к горлу подступил комок волнения. — Слушай, братан, — неуверенно начал Даня, подходя к рабочему столу и беря чистый блестящий скальпель. — Хочешь… Я тебе шутку расскажу? Бледный молодой мужчина на столе, конечно, ничего не ответил. Даня обошел его пару раз, собрался с силами, сделал первый надрез и сразу почувствовал себя увереннее — Знаешь, что отошло у пчелы перед родами? — Данила бросил короткий взгляд на закрытые глаза мужчины. — Пчеловоды! Поперечный сам прыснул скорее из-за глупости шутки, чем из-за оригинальности. Но мужчина на столе продолжал молчать и не шевелиться. — Я знаю, пока сыро, но я доработаю, — хмыкнул Даня. — Послушай пока еще. Например: почему нельзя шутить про подлодку «Курск»? В ответ снова была тишина. — Потому что в материале слишком много воды! — радостно воскликнул Даня, но скальпель в его руке дернулся и перерезал одну из мышц. Данила ойкнул. — Блин, чувак, прости, я не хотел. Даня наспех зашил ненужное повреждение, чтобы потом не пришлось отчитываться перед педантичным Русланом, и продолжил орудовать инструментом, параллельно рассказывая шутки, которые он придумывал каждый вечер на протяжении всей прошедшей недели после открытого микрофона. Многие из них он находил удачными, но большинство все равно казались ему вторичными и ужасно скучными. Хотя нынешняя аудитория Дани была не привередлива и слушала все, что он говорил. Данила говорил, пока Руслан не вернулся с обеда (как и ожидалось, без обещанной еды для Дани). Он повесил куртку на крючок, повязал брошенный на стул передник и натянул перчатки, ехидно спрашивая, есть ли у Дани хоть один живой друг, чтобы с ним поговорить. Данила скривился, передавая скальпель в руки Руса и отходя от рабочего стола. — Что, Данька, по живому задел? — еще ехиднее поинтересовался Руслан и довольно усмехнулся. — Не смешно, — буркнул Данила, умываясь холодной водой и засовывая подальше в карман бумажку, исписанную шутками. На следующий день Даня оказался в больнице раньше, чем она вообще успела открыться. Виталий Андреевич едва успел отпереть главный вход, как Поперечный пулей влетел в коридор (снова не здороваясь) и скрылся за тяжелыми дверьми. Бросив рюкзак в угол и накинув на плечи белый халат, Даня проверил, на месте ли свежие инструменты, подошел к камере номер 106А и открыл дверцу. — Братан, хочешь шутку расскажу? Обещаю, тебе понравится.***
Данила дернул на себя дверь бара на первом этаже старого советского здания и погрузился с головой в вечернюю суету. Здесь как всегда пахло теплом и алкоголем, а в воздухе трещал смех его будущих зрителей. Очередной открытый микрофон был для Данилы подарком небес, потому что чтение шуток и рассказывание забавных историй трупам в морге на протяжении трех недель немного поднадоели. Слушателями они были хорошими, но тишина, которая наполняла секционную после каждого панчлайна становилась все более и более угнетающей. Даня почти отчаялся и счел свои попытки бесполезны, но потом наткнулся на большую и яркую афишу в витрине бара и засиял от счастья. Ему хватило смелости написать организатору и попросил дать место в листе участников. Чем трупы хуже живых зрителей? В рюкзаке шуршала стопка бумаг, от начала до конца набитых шутками, которые были то перечеркнуты, то переписаны дважды или трижды, то с припиской «все херня, давай по новой». Даня отметился в листе выступающих, оставил рюкзак в гардеробе, предварительно достав свой «сценарий», и опустился на ближайший свободный стул, перебирая в голове шутки по темам, чтобы случайно не стушеваться на сцене. Коленки предательски задрожали. Горло пересохло. Даня почти почувствовал, как всего его бьет мелкая дрожь, но его отрезвили воспоминания о гнетущем безразличие морга и короткие постукивания по микрофону на сцене. Ведущий широко и искренне улыбнулся и весело поприветствовал зрителей, заводя зал и представляя первого участника. Данила испугался, что забыл, каким номером выходит. От испуга совершенно не заметил, как ведущий вытолкал его сам, когда настало его время. И ослепленный яркими лампами над своей головой Даня предстал перед залом. Людей было много. По меркам одинокого и замкнутого Дани слишком много. И все они смотрели на него и ждали, когда он начнет говорить. Даня невольно сравнил бар с моргом и понял, что существует как-то слишком много отличий, которые он почему-то не сразу заметил. Мертвые не смотрят на тебя. Мертвые не улыбаются. Мертвые не ждут ничего. Живые же и смотрят, и улыбаются, и так ужасающе ждут хлеба и зрелищ. Даня сглотнул. Помялся. Обхватил руками стойку и поздоровался дрогнувшим голосом. Слова сами полились из него, когда он начал читать свою программу. Публика была терпелива и выдержала немного скучноватый сетап. Даня сделал драматическую паузу, ухмыльнулся и выдал панчлайн. И неожиданно заметил единственное сходство бара с моргом. В баре стояла точно такая же мертвая тишина, как в секционной. Раздался едва слышимый пьяный смешок где-то в углу, но большинство зрителей озадаченно посмотрели на Даню. И не засмеялись. И Дане резко стало так страшно, как будто он снова находится на самой первой практике и впервые в жизни держит в руках печень. Он продолжил говорить, но руки обожгло воспоминаниями о теплоте человеческих органов, и они покрылись капельками пота. Программа особым успехом не увенчалась. Зрители посмеялись всего с пары шуток, но в остальное время либо ободряюще хихикали, либо подозрительно косились на Даню, отчего тот чувствовал, что проваливается под сцену и закапывается в ее обломки. Едва ведущий поблагодарил его за выступление, Данила схватил свой рюкзак и весь бледный выбежал из бара, несясь по бульвару и по дворам прочь от старого советского здания. Так далеко, как он только мог, лишь бы сбежать от преследующего его позора. Данила затормозил только у входа в больницу, свет в которой уже горел только на первом этаже, а Виталий Андреевич запер главный вход, и неловко присел на низкий забор. Даня посмотрел на свои вспотевшие ладони и прогнал в голове еще раз все, что он сказал на сцене. Вспомнил все выражения лиц, которые успел заметить, пока выступал. И ужас и отвращение к себе накрыли его с головой. Он понуро брел до спуска в метро, закуривая третью сигарету подряд и смотря исключительно себе под ноги. В голове то и дело вспыхивали картинки с недовольными и разочарованными лицами его слушателей, и с каждым разом в воспоминаниях эти лица становились все недовольнее и разочарованнее. Даня уже и не был уверен, смеялся ли вообще хоть кто-нибудь? Действительно ли он слышал хоть один смешок? Или от волнения ему все это привиделось и послышалось, и на самом деле все равнодушно молчали? Когда он дошел до метро, Данила уже не был уверен, смотрел ли вообще на него хоть кто-нибудь во время его выступления, или он показался действительно настолько ничтожным, что всем было на него все равно. Даня спустился по лестнице, по пути бросая в мусорку скомканную рекламку открытого микрофона в баре на первом этаже старого советского здания.***
Руслана опять не было в морге, когда Даня зашел в секционную. Впрочем, для него оно было к лучшему. Видеть ехидную ухмылку Руса сейчас хотелось меньше всего. Даня накинул халат и натянул повыше перчатки. Подошел к камере номер 237А, осторожно вытянул своего очередного пациента на каталку и отвез его к рабочему столу. Дверца камеры громко хлопнула, но Даня не обратил на это внимания. На этот раз на столе лежал очень тощий парень, с темными пятнами на животе. Данила оглядел его со всех сторон, взял скальпель и принялся за дело. Потом остановился и задумался. На открытые микрофоны Даня решил больше не ходить. После его «замечательного» выступления, Данила приходил в бар еще раз, но понял, что не может больше видеть лица людей, когда они вопросительно или непонимающе смотрят на какого-нибудь паренька, выступающего на сцене. Еще сложнее ему слышать тишину в баре, когда там проходит открытый микрофон. Это значит, что выступающий не справляется. Раньше он не обращал на это внимания и тоже молча и вопросительно смотрел на выступающих, если они плохо шутили, но теперь это словно толкает Даню к тому дню, к тому моменту, к той сцене, когда он понял, что по полной облажался. И Даня просто не мог больше испытывать это чувство стыда и страха. Поэтому в бар на первом этаже старого советского дома он больше не заходил. Но стендапы все еще обожал все своей душой. Даня улыбнулся себе в маску и заглянул в неживое лицо тощего парня. — Слышь, братан. А хочешь шутку расскажу?