***
Когда Мин Юнги просыпается, первое, что он видит — черная макушка Чонгука возле его постели. Он чувствует, что у него заложены уши, потому что сигналы аппаратов вокруг проходят через толщу тишины, словно через вату. Юнги шевелит проводами, чтобы привлечь внимание. Чонгук молча бросается на него и плачет так, как умеет только он — надломленно и серьезно, будто давится воздухом. Юнги хочет, чтобы это быстрее закончилось. — Ты жив, — шепчет Чонгук, — ты жив. Я молился за это. Потом набегают врачи, светят своими фонариками в глаза, звонят родителям и долго что-то объясняют Чонгуку и Юнги. Юнги молчит и почти не слушает, только где-то в глубине души осознает, что тело его проснулось, а сам он пока еще нет. — Парень-то твой, — рассказывает Юнги санитарка, — такой напористый. Чуть доктора не избил, когда узнал, что его кровь тебе не подходит. А когда пацана-альфу привели на переливание, мы вообще думали, полицию звать придется! Она смеется, и Юнги тоже улыбается уголком губ. Это его Чонгук, его истинный альфа — взрывной и непоколебимый, ядерный, как тысяча солнц. Юнги смотрит на своего парня, ночующего сутками напролет на маленьком кресле возле больничной койки, и понимает, каким испытанием это для них становится. Одна авария, и вот — Чонгук худее на пять килограммов, у него чернота под глазами и вместо глаз, он снова закурил, будто бы и не бросал. Одно ДТП — Юнги возвращается с того света, просыпается телом, но все еще не может проснуться внутри. Обвязанный проводами и напичканный десятками препаратов, он молчит больше недели, не имея слов, чтобы выразить хоть что-то. — Ты быстро поправляешься, удивительно для омеги. Чувствуется кровь альфы, — доктор похлопывает Юнги по плечу. Лицо у Чонгука — камень, но Юнги знает, что тот раздражен из-за присутствия чужого альфы в их жизни. Но его есть за что похвалить — даже злой и уставший он старается быть вежливым и не мешаться врачам. Про ночь аварии они не вспоминают вслух. Обычно на рассвете им обоим не спится. Тогда Чонгук залезает на постель к Юнги, осторожно целует повязки на швах и нашептывает в его шею о скором возвращении домой. — Я жду тебя, — руки на левом здоровом бедре. Поцелуи в ключицы, — я так жду тебя, Юнги. Юнги думает, что тоже ждет, что тоже хочет жить, как они жили раньше. Только бы ему, блять, проснуться.***
— А ведь как хорошо, что тот паренек оказался здесь! Санитарки-сороки никак не могут перестать удивляться счастливому случаю Юнги. — С таким тяжелым случаем, как у тебя — найти донора вовремя почти невозможно, — продолжает одна из них. — Ты, кажись, в рубашке родился. И парень этот у нас этажом ниже лежал, да и лежит все еще на реабилитации! Отдал даже больше максимума, чесслово. Сходи к нему, что ли, как встать сможешь, спасибо скажи! Юнги пытается обдумать эту мысль целый день, но потом этот парень приходит сам. — Можно? Дверь палаты немного приоткрывается, и становится видна блондинистая макушка. Парень неловко мнется на пороге, не решаясь войти без разрешения, но его глаза горят интересом. Сказать «входи» у Юнги получается раз на третий, потому что охрипшее от потоков крови и полмесяца молчания горло дает слабину. Он впервые говорит с кем-то после случившегося. — Меня зовут Пак Чимин. Пак Чимин, одетый так же, как любой пациент и сам Юнги — в длинную белую сорочку, садится на кресло Чонгука, которого нет по работе. Мин Юнги рассматривает этого бледного молодого парня и, пусть они совсем не похожи, на секунду ему кажется, что он смотрится в зеркало. — Докторá мне сказали, что ты быстро поправляешься! — улыбается тот. — Мне кажется, я никогда не поправлюсь, — зачем-то отвечает Юнги. А потом слова Чимина вспарывают его швы на теле. — Поправишься. В тебе течет моя кровь. Тело Юнги охватывает жар, и приборы начинают пищать быстрее. — Что? — переспрашивает он, но вдруг падает на подушки, вцепляясь взглядом в потолок, как это случилось тогда. Головокружение и глаза Чимина — последнее, что он помнит за этот день. Перепады артериального давления по сравнению с лобовым столкновением вещь безобидная, но Чонгук больше не оставляет Юнги даже по работе. Ко всеобщему удивлению, того выписывают через три дня. — Ну вы просто какой-то уникум, — говорят врачи, — после такого еще бы неделю лежать, а вы все наоборот — после обморока только окрепли! Юнги знает, что это был совсем не обморок — это было его пробуждение после аварии. Чужая кровь в его теле готова работать. Чонгук дарит Юнги букет белых роз и везет на коляске по коридорам больницы. Такси ждет внизу, а еще немного подальше — долгожданный дом, где Юнги предстоит забыть все ужасы и несчастья. — Юнги-хён! — кричит им кто-то вдогонку. Чимин бежит за ними, теряя свои маленькие больничные тапки, и машет рукой. Чонгук нехотя останавливается. — Вот мой номер, — Чимин улыбается во весь рот, запыхавшийся и счастливый, — если вдруг снова будет что-то нужно... В общем, с выпиской! Юнги записывает его номер в свой телефон и тоже машет на прощание. Чонгук целует его в макушку, пристально глядя Чимину в глаза, и увозит свою омегу из этого ада.***
— От тебя все еще пахнет... больницей. Через несколько дней после выписки Чонгук все еще мрачен, как туча. Юнги волнует его отсутствие аппетита, беспрерывные пачки сигарет и молчаливость. — Давай помогу расслабиться, — мягко предлагает Юнги и забирается своими пальцами под его ремень. Чонгук изголодавшийся и уставший. Он коротко стонет, толкаясь бедрами в руку, и сжимает плечи Мин Юнги: все, что находится ниже — кроссворд из шрамов. Его тело дрожит, когда он кончает, и мир вокруг искрится у Юнги в глазах. Слишком рано для секса, но слишком хочется, когда твой альфа такой напряженный в твоих руках. Чонгук говорит, что любит его, и засыпает тяжелым предрабочим сном. Юнги находит свой телефон и пишет Чимину. Ю: Привет. Это Мин Юнги. Пишу узнать, как твое здоровье! Чм: Привет, хён! Моего здоровья хватит на двоих :) Выписывают на следующей неделе. Как ты? Ю: Приятно слышать. Я потихоньку встаю уже на ноги Чм: Можно, я позвоню? У Юнги перехватывает дыхание. Чонгук бормочет во сне неразбериху. Нельзя. Юнги не знает, не хочет знать, зачем он написал Чимину в такой поздний час, и никакой бред о беспокойстве за здоровье не спасет его положения. «В тебе течет моя кровь», — слышит он как сейчас. Ю: Прости, мы уже спим. Может, в другой раз :) Спокойной ночи!***
Чонгук возит Юнги в парк, где помогает передвигать ногами. Он поддерживает его тело, как держат новорожденных — без сантиментов, но с нежностью шелка. Свежий ветер кружит голову Юнги, и под зеленью деревьев тот целует Чонгука, отвечая, что тоже любит. Они любят друг друга. — Не могу перестать думать об этом, — говорит Чонгук, заглядывая Юнги в глаза, — этот запах больницы. Будто мы все еще там. Юнги молчит, приложив два пальца к собственной шее. Он считает свой пульс. Пять, шесть, семь. Его сердце качает чужую кровь. Юнги думает о том, что было бы, если бы Чимин ему позвонил? Ему пришлось бы вставать с кровати на цыпочках, прятаться в ванной, включать воду, задавать этот глупый страшный вопрос... «Почему я пахну тобой?» — Больница, — злится Чонгук. «Пак Чимин», — знает Мин Юнги. От этих мыслей кровь восстает против него самого. — Опять давление поднялось. Давай обратно домой.***
Пак Чимин пишет только поздними вечерами, будто зная, когда Чонгук ложится спать и оставляет Юнги один на один с этим запахом. Они разговаривают обо всем и ни о чем, вместе мысленно летают на отдых к океану, строят воздушные замки. — А я бы хотел гидрокостюм и ожерелье из ракушек. — А я бы хотел ботинки от Гуччи и билеты в Ла Скала. — А я бы... — А я... В этих переписках Мин Юнги вроде бы как не здесь. Не в их обычной квартире, где не было уборки уже полмесяца; без сетки шрамов на солнечном сплетении и ниже; и рядом с ним не спит озлобленный на судьбу Чонгук, запах которого теперь... кажется другим. В переписках с Чимином Юнги свободен, Юнги не помнит боли и капельниц, Юнги занимается любовью как раньше — с желанием, и жизнь по ту сторону их экранов кажется им настоящей. — Я люблю тебя, — выцеловывает Чонгук на разбитом теле Мин Юнги, — я хочу тебя. Этот запах... Мы привыкнем к нему, мы справимся. У меня скоро гон, будь со мной. Чонгук уходит на работу, оставляя Юнги с подкосившимися коленями одного. Он боится этого гона — нет никакой гарантии, что они действительно справятся. У Юнги пропали течки. Запах Чонгука больше не возбуждает, как должен возбуждать запах истинного, поэтому все, что у них остается — наработанная годами привязанность. Чон Чонгук был для него идеален. Молодость его тела и рассудительность не по годам смышленой головы вызывали лучшее, что Юнги мог ему дать — уважение. Переспать можно было с любой малолеткой, а отдать авторитет — только истинному. Три года назад он был покорен Чонгуком, но в сегодняшнем дне того Мин Юнги больше не существует.***
Ю: Сегодня себя плохо чувствую. Давление, швы болят Чм: Давай, я приеду? Юнги рассчитывал на это предложение. Он знал бесповоротно и четко, что на самом деле происходит, считывал это по своему пульсу, просыпался ночами от удушья, видел яркие сны после головокружений. А еще он хотел проверить свои догадки. Ю: Приезжай. Высылаю адрес Юнги медленно поднимается с постели и наводит подобие порядка. Он открывает окна, чтобы не пахло Чонгуком, чтобы вообще не было запахов, но, когда Чимин поднимается на их этаж, сопротивление бесполезно. «Это не больница. — Юнги сидит на краю кровати и обреченно пялится на входную дверь. — Больницы не пахнут так привлекательно.» Пак Чимин тоже приносит розы. Он укладывает Мин Юнги обратно под одеяло и ставит чайник, не обращая внимания на пыль вокруг. Юнги снова оказывается в вате. Он не чувствует своих конечностей, будто не лежит, а парит над простынями, и этот запах... кругóм. Кровь приливает к его голове, он зарывается глубже в подушки. Это нонсенс. Чимин присаживается на кровать с той стороны, где спит Чонгук, и закрывает глаза, втягивая запах Юнги. — Я чувствую, — шепчет он, — чувствую, как тебе лучше. — Да, — выдыхает Юнги. — Забавно, да? Чимин проводит пальцами по его оголенному плечу. Юнги гадает, каково было бы почувствовать больше его кожи, больше его самого, но ловить себя на этой мысли... ад наяву. Чимин продолжает. — Забавно, что я чувствую все, что с тобой происходит. А всего-то надо было — приехать... Он наклоняется и целует его в плечо. Юнги растворяется в слабости своего тела, но не в слабости духа. — Со мной мой истинный, — упрямо произносит он, — Чонгук мне во всем помогает. Чимин по-детски удивлен. — Истинный? Юнги-хён, я твой истинный. Юнги смотрит на розы и закипающий чайник, снова мечтая убраться отсюда подальше. Вдруг очень хочется позвонить Чонгуку и попросить его съездить на выходные за город или за океан. Но перед глазами Мин Юнги — тучи, гон, загруженность на работе и раскаяния Чонгука за тот гребанный вечер аварии. За этот черный вечер, в котором он продолжает жить до сих пор. Солнце в окне, персиковые розы в вазе, на Чимине легкая белая рубашка. — Давай съездим на выходные куда-нибудь, — предлагает Чимин. Юнги сжимает свои челюсти до звона в ушах, чтобы не ответить «забери меня прямо сейчас». — У Чонгука гон начинается. Я буду рядом с ним. — Я заберу тебя от него. — Он мой истинный. Чимин улыбается дурацкой детской улыбкой и наклоняется, чтобы прикоснуться к части себя в чужом теле. Он аккуратно прижимает Юнги к постели, обнимает за плечи и целует — глубоко и без возражений. Целует навсегда. Еще одно лобовое столкновение, вот, что чувствует Юнги. Не так больно, но точно так же неожиданно, сильно, так же с потерей рассудка. Запах Чимина оседает на его коже, впитывается через губы, сбивает его дыхание до выдоха-стона. — У тебя даже шея без метки, — замечает Чимин, — видел? Юнги беспомощно трогает свою шею, когда как мысли в его голове бьют тревогу и тут же рассыпаются, словно их и не было. У Юнги пропала метка Чонгука. Чимин целует то место, где она должна быть. — Я потом поставлю, — мягко улыбается он. Чимин уезжает за час до возвращения Чонгука, не принимая розы обратно. Он обнимает Юнги почти по-дружески и обещает написать, как вернется домой. — Я заберу тебя отсюда, хён. Только полностью долечись. Юнги оттирается мочалкой от этого запаха — бесполезно. Чонгук, глаза которого потемнели от начавшегося на работе гона, замирает на пороге их квартиры. Юнги, прикрытый только мокрым полотенцем, замирает тоже. Чонгуку не нужно вдыхать дважды, чтобы все понять. Он швыряет свою куртку в сторону, захлопывает дверь и бережно толкает Юнги к стене. — Что ты делаешь, Юнги, — рычит он, — что же ты, блять, делаешь? Тот дрожит своим бледным озябшим телом и поднимает взгляд. Глаза Чонгука черные и смотрят глубоко и с надрывом; Юнги не знает, чего ему ждать — удара по лицу или слез. Он не знает, что из этого хуже. Взгляд Чонгука таков, будто бы Мин Юнги — это конец света сегодня. Он готов убить его своими руками и умереть самому спустя мгновение. Вместо этого он нежно целует Юнги. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я твой истинный, твой единственный, я твое все. Не верь ему, Юнги, слышишь? Он просовывает свою руку Юнги между ног и дышит тяжело и покорно. Чонгук может быть очень грубым. До синяков, криков, слишком быстрого темпа, почти до отключки брать свое сутками напролет. Сейчас он опаслив, как крадущийся хищник, но так же непоколебим. Провести гон со своей парой, как бы она, блять, не пахла. «Мой альфа», — в беспамятстве стонет Юнги, снова и снова качаясь в сильных руках Чонгука этой ночью. Юнги не знает, врет ли он в этот момент, а еще зачем-то представляет руки и губы Чимина, и кровь начинает нагреваться в его венах еще сильнее. Под утро у Юнги температура. Чонгук ругается и запирается в ванной, чтобы не сорваться к своей паре, и смотрит тупую не приносящую удовольствия порнуху. День болезненно медленно катится под откос в невидящих от пелены глазах. Чм: У тебя температура, хён. Я чувствую. Тебе нельзя оставаться с ним Ю: Он моя пара. Я буду с ним Чм: Упрямец. Это чушь. Понюхай его, а потом меня, и скажи себе правду Ю: Нахуй эти запахи, знаешь Ю: Лучше бы ты меня вообще не спасал, чем ставил в такое положение. Мы с Чонгуком три года вместе, он любит меня с любым запахом, а ты просто никто Ю: Лучше бы я сдох, Чимин. Чм: Я сейчас приеду Ю: Не смей! Он убъет тебя голыми руками Чм: Я не оставлю тебя. Ты теперь моя часть, и я твоя часть тоже. Я поставлю свою метку и мы не вернемся Чм: Он найдет своего истинного и все забудет. Юнги звонит ему и плачет в трубку. Чимин молчит, потому что все понимает. — Почему так больно, Чимин? — всхлипывает Юнги. — Пожалуйста, уходи, — умоляет тот на другом конце провода, — уходи сейчас же, я за тобой приеду. Юнги на ватных ногах встает с постели, надевает самую большую кофту, первые попавшиеся кроксы, и уходит из дома. Чимин находит его моментально, потерянного и с температурой, тихо плачущего на тротуаре. Он сажает его в такси и сцеловывает слезы, такой контрастно улыбчивый и счастливый. Таксист недовольно косится на эту пару — зареванный взрослый омега и совсем еще пацан альфа, радостный непонятно чему.***
Чонгук не звонит. Юнги ждет звонка до рассвета и засыпает, измученный переживаниями. Чимин не уходит на работу и не выглядит хоть немного пессимистичным — он делает ванночки для ног Юнги, включает юмористические передачи по телевизору и обволакивает своим запахом, как пуховым одеялом. Впервые за долгое время Юнги чувствует, что он действительно отдыхает. Нет никакой температуры. Ноги слушаются и ходят прилежно, будто никогда не были замурованы в перевернутом автомобиле. Чимин рядом как суетливый ребенок — успевает все на свете и даже больше. Юнги нервно улыбается, когда тот прижимается к нему ночью и касается будто в шутку. — Я очень аккуратен, — шепчет Чимин, — но я очень хочу. Юнги тоже не требуется вдыхать дважды, чтобы это понять. Чимин пахнет так, как будто он — весь мир в одном флаконе; он сладкий почти до приторности, желанный, как первый сын. Наверное, судьба подарила Чимину свой поцелуй. — Поцелуй еще, Юнги-хён, — просит тот. Юнги целует его в лоб и отворачивается к стене. Перед глазами — тяжелый взгляд Чонгука, которого судьба всегда била вместо того, чтобы целовать. А теперь Юнги уже четыре дня не появляется дома, и он не может думать, что это конец.***
— Я поеду забрать твои вещи, хён. Юнги просит Чимина остаться, но тот слишком упрямый в своем желании безраздельного обладания парой. «Юношеский максимализм», — думает Юнги, но произносит другое: — Пожалуйста, не думай, что я останусь с тобой. Чимин останавливается у окна, и Юнги впервые в жизни видит его огорченным. Тот тяжело вздыхает и закрывает лицо руками, и Юнги пугается, что Чимин сейчас расплачется. — Просто, — он спешит оправдаться, — мы с тобой даже не знаем друг друга толком. Ты влюбился в меня из-за крови и запаха, я понимаю это, но на таком далеко не уедешь. У нас с Чонгуком связь, а с тобой... Он замолкает. Чимин тоже молчит в ответ, выглядя так уязвимо, как добыча на расстоянии выстрела. Его глаза блестят обидой и непониманием, а дрожь в руках видна даже через полумрак. Чимин смотрит на Юнги, как смотрел в свой самый первый раз, тогда, в больнице — как на окровавленную оболочку спящего человека. С осознанием неизбежного. Чимин побегает к его постели и сжимает лицо Юнги ослабевшими пальцами. — Мы созданы друг для друга. Забудь обо всем, что было до аварии, это другая жизнь, это больше не ты, — сбивчиво тараторит он. — Куда же ты поедешь без меня? Как ты с ним собираешься жить? Это просто привязанность, Юнги, любви уже давно нет. Ты потерял ее вместе с кровью. Юнги впервые в жизни слышит подобный бред. Юнги впервые в жизни может в такое поверить, но... — Мы будем пить таблетки от запаха, — продолжает упрямиться он больше для себя, нежели для Чимина, убеждая в этом свое беспокойное сердце, — мы станем, как беты. Эта связь сильнее всех предназначений. В отчаянии в глазах Чимина можно потопить континент. Юнги и сам чувствует, что происходит с телом альфы — они слишком близко, чтобы игнорировать это. Пульс бьет по вискам, в голове — просто каша из мыслей. — И от этого тоже откажешься? Чимин ложится на Юнги и расстегивает свою рубашку. Запах его тела моментально проникает в поры Юнги, и волна наслаждения прокатывается по нему с головы до пяток, вызывая мурашки. Чимин покусывает шею Юнги в том месте, где все еще отсутствует метка. Юнги закрывает глаза и еле дышит, из последних сил сдерживая в себе порыв прикоснуться. — От этого тоже откажешься, хён? — Да, — выдавливает из себя он. — А Чонгук от этого тоже откажется? Мин Юнги открывает глаза. Чонгук и его истинная омега. Ком подступает к горлу. В голове кадры, кадры, кадры, как завтра или через полгода Чонгук встречает свою истинную омегу, как когда-то встретил самого Юнги, и непоколебимо берет свое. Их новая жизнь рассыпается, так и не начавшись, и Чимин читает эти мысли в его обезумевшем взгляде. — Тише, — обнимает он остолбеневшего Юнги, — время все вылечит. Я заберу твои вещи и скоро вернусь. Он закрывает за собой дверь и уезжает в бывшую квартиру Юнги. Сам Юнги медленно поднимается с постели и подходит к окну в гостиной. Он не боится разбиться, потому что его мысли острее кинжалов. Юнги залезает на подоконник и снимает окно с задвижки, как вдруг замечает в раме листок бумаги. Он разворачивает его и читает: «Я спасал тебя не для асфальта под своими окнами. Не убивай сразу троих» Мин Юнги падает на пол в гостиной и плачет.***
Пак Чимин возвращается из его квартиры нетронутым. Это большая неожиданность, потому как Юнги был уверен, что Чонгук не сможет сдержать себя. — Хороший он парень, — говорит Чимин, принеся из такси последний чемодан. — Он, конечно, хотел, но не стал. — Как он? — осторожно интересуется Юнги. — Очень хуево. Свое желание догнать то такси и вернуться домой он топит в чае и запахе Чимина. Все его вещи находят свое место в новой квартире, и здоровья вдруг становится столько, сколько и не было никогда. Октябрь идет густой и теплый, Чимин собирается отвезти Юнги на отдых. Океан — все так, как оба мечтали в своих переписках. Теперь же они, распихав свои шорты по сумкам, лежат в постели, лениво целуясь перед сном за ночь до полета. На шее у Юнги краснеет свежая метка. Мин Юнги, наверное, чувствует счастье. — Я люблю тебя, — шепчет Чимин, — как же мне повезло в той дурацкой больнице. «Повезло», — повторяет про себя Мин Юнги. Чимин засыпает, а он остается с внезапно пришедшими воспоминаниями, пригвоздившими бессонный взгляд к потолку. Лампы, датчики, макушка Чонгука, потертое за недели кресло, белые розы, «ты жив, я молился за это». Юнги знает, что теперь он не сможет заснуть. Он тихо обувается и ждет такси на улице, стараясь не думать о том, что будет после этого побега. Ему просто нужно увидеть Чонгука, совсем немного, пусть просто секунда глаза-в-глаза. Чтобы Чонгук увидел «прости». Он долго стучится в свою старую квартиру, прежде чем ему медленно открывают дверь, даже не интересуясь «кто там». У Мин Юнги океан и пляж через девять часов, метка нового альфы на шее, другая жизнь. Он разглядывает осунувшееся лицо Чонгука, пахнущего перегаром и совершенно незнакомым запахом. Тот молча смотрит в ответ, а потом приглашает войти. Они сконфуженно курят в окно, как курили в первый день их встречи. По молчанию Чонгука становится ясно — он уже давно простил, перебесился и успокоился, утопил себя в работе и соджу. Только вот смотрит он так, будто Юнги все еще в реанимации. — Поверь, я бы хотел умереть в тот день, но не делать с нами такое, — признается ему Юнги. — Я тоже хочу смерти, — признается Чонгук, — то ли его, то ли своей, то ли твоей. Они немного смеются и выходят во двор на свежий воздух. — Я поеду, а то еще Чимин хватится. Завтра улетаем в отпуск, нужно поспать. Чонгук не спрашивает, зачем он приезжал — он слишком хорошо знает Юнги, и понимает его без слов вопреки любому запаху. Он молча колеблется мучительные пару секунд, а затем притягивает Юнги к себе, обнимает как в последний раз и целует — как в первый. Мин Юнги жует жвачку на заднем сидении такси по дороге в свой нынешний дом и клянется себе, что все это ничего не значит. Они простились и разошлись — навсегда, навсегда, навсегда.***
Они с Чимином держатся за руки перед посадкой на рейс. Чимин безбожно красив в розовых очках, пахнущий счастьем, по-мальчишески похотливый и по-родному близкий. Мечты Мин Юнги сбываются и лежат у него в кармане. Пять минут до отправления. Мобильный вибрирует у него в руке. Чг: Выходи за меня, чужая омега? И Мин Юнги опять столбенеет.