До последнего

      Он каждую ночь брал уголек из ее глаз. Да, ее глаза… Блестящие, карие с янтарным отливом, крупные, в полумраке действительно похожие на угольки. Они прячутся под густыми хмурыми бровями, а от их уголков расползается едва заметная сеточка морщинок, похожих на молнии или трещины. Наверное все — таки трещины, ведь жизнь у нее нелегкая. И все же она находила силы с любовью и верой этими самыми угольками смотреть на своего мужа, смотрителя маяка. Ему действительно был нужен тот уголек, с которым он разжигал огонь, и всем было радостно. Трудно быть смотрителем маяка, одно и тоже… А он все равно смеялся, был лучом света. Он зажигал огонь в своем сердце, за что его так любили люди берега. Но без уголька жены вряд — ли все это было бы. С огнем в сердце он зажигал огонь на маяке. Это был старый, но величественный маяк, который все так любили. Он был похож на старца, который прожил много лет, заслужил уважение народа и ушел на покой, однако сохранил свою стать и величавость. Только маяк на покой не ушел, он все вел корабли домой, протягивая им путеводную руку света. Домашний свет родного берега…        Ночь. Он уходит из ветхого, маленького домика и бодрым шагом поднимается на маяк. Зажигает огонь… Она видит это, сидя у окна, откинув белую шторку. Глаза — угольки смотрят на маяк, и свет отражается в них. Рыжие точки в черных угольках. Угольки вспыхнули. Если бы кто знал, что этот огонь поверхностный. Ее глаза… Да просто такая природа, мамина кровь. Внутри она тлеет. Она сгорела.       Поднявшись, она открывает настенный шкафчик и достает бутылку вина. Старое, хорошее вино, подарок давнего друга. Каждый вечер по половине бокала, это полезно. Она смотрит в эту красную жидкость, видит там глаза — угольки и трещины — морщинки. Опускается на дно бокала…Отводит взгляд, невозможно смотреть туда. Музыкальной рукой подхватывает сосуд и выпивает вино. Глаза слезятся. Пыталась приглушить боль, а стало еще хуже. Она стареет, это ясно. И никакое вино не остановит это, оно не сгладит трещины — морщинки, не распустит этот глупый пучок, не скинет старую шаль, не даст резвости и легкости ногам. Где ее платье? Где это легкое платье, в котором она бегала по берегу? В котором нашла его, пошла за ним… О, оно все там же, на берегу, на той красавице с густыми волосами, обнимающей застенчивого улыбающегося парня, который не станет моряком, как хотел, и решит хотя — бы помогать им, освещая им путь!       Она с силой ставит пустой бокал на стол. Он трескается. Она всхлипывает и поворачивается кругом, лицом к окну, в котором видно маяк. Она злится и падает на стул, пряча голову в руки. Чертов маяк! Она так ненавидит его, но он ей так дорог! Пальцы рыскают в волосах, плечи дрожат, лоб уткнулся в стол, глаза зажмурены, и трещины морщин расползлись дальше. Она вспоминает…       Он говорит ей, улыбаясь до ушей, об очередной модели корабля. Она (тоже улыбаясь до ушей) слушает, широко раскрыв глаза. Она не понимает, но разве это важно? Он говорит о том, что делает его счастливым. А значит, счастлива и она. Она смотрит в его зеленые с крапинкой глаза, которые то широко и восхищенно смотрят, то хитро сужаются, то печально опускаются под тяжестью нахмурившихся бровей… А спустя день он зовет ее замуж, и она соглашается. Так, сразу. И уходит за ним на самый конец берега, к морю. Ближайший дом с трудом разглядишь, но это неважно, ведь они вместе. У них есть маяк, они помогают морякам! Они любят маяк и друг друга. Через год они любят еще и дочь, которая недавно уехала. Она так рано вставала, чтобы дойти до школы…        Это великий труд и великое счастье — вырастить ребенка. Она могла бы гордиться, что вырастила такого замечательного человека на маяке. Это достойно, чудесно, у нее была прекрасная жизнь! А впереди достойная, почтительная старость. Ее будут уважать, ее и сейчас очень любят. Но… Что она будет делать? Он каждую ночь следит за огнем, днем тоже дела. Он всегда находит время для любимой жены, но этого так мало… А она… Ах, она каждую ночь одна! Так легка и так высока над уровнем моря… Убирает домик, заботливо протирает каждую полочку от пыли. Читает старые книги, вяжет носки. У нее уже много носков, еще больше она подарила. И все это одна. Она так рада, когда он приходит. Тогда угольки все же загораются, в глазах появляется огонечек, свет. И его глаза смеются. Он мечтатель, и ему было тяжело осознавать, что его мечта умерла. И тогда на помощь приходила она. Он смотрел в ее любящие глаза и мысленно брал оттуда уголек, клал его в свое сердце и разжигал огонь, которым жил. У нее было много таких угольков в душе, хватало на всех. А сейчас их так мало, свои она сожгла. Никому не сказала, что тлеет, что сердце ее вот — вот умрет без огня. Она отдавала последние угольки мужу, чтобы он не смог почувствовать всего того, что чувствует она. Чтобы он горел! Сиял, глаза смеялись, чтобы капитаны шли не только к свету маяка, но и к свету души давнего друга. Ей было радостно от этого.       Утром принесли письмо от дочери, но никто не проверил ящик. Туда заглянули лишь вечером, когда она, проводив мужа, вышла посмотреть на море, на чаек, собрать скромных цветов. Она несла в одной руке письмо, а в другой букетик. Достала резную вазочку, налила воды и поставила цветы, красиво их уложив. Села стул, поправила каштановую прядь, укуталась в шаль и стала читать. Дочь написала, что приедет через неделю. Учитывая, что письмо доходило, то завтра. Или послезавтра, приблизительно так. Она улыбнулась, поднялась, покружилась по комнате, обнимая письмо и быстрым шагом вышла из домика, побежала вверх по дорожке, ведущей к маяку. Поднявшись, она легко постучала о стенку — дверь все равно открыта — и он обернулся. Подскочил, подбежал к ней и обнял, в шутку спросив, какими судьбами, ведь она редко приходит ночью. Она улыбнулась и протянула ему письмо. Он двумя руками схватил его, бросил на нее взволнованный и радостный взгляд и вышел, уткнувшись в текст. Он ведь имеет право выйти ненадолго, а она посмотрит. Подошла к окну, увидела себя в отражении. Вроде улыбается, а глаза печальные. Какие — то… Такие странные, нельзя сказать, что, но что-то не так. Она встряхнула головой и открыла окно, свесила руки, прикрыла глаза… Выбившиеся прядки трепетали на холодном сильном ветру. Она медленно открыла глаза и тяжело откинулась назад, возвращая руки и лицо в комнату. Повернулась влево и увидела, наконец, что с ее глазами. Огонь иссяк и исчез. В глазах ее стало темно! Она отпрянула. Такого быть не может, чтобы глаза изменились! Нет, они такие же… Но в них нет ничего. Пустые. Лицо взволновано, а глаза как у мертвой. Она отвернулась, закрыла лицо руками. Полились слезы, она села на корточки, и ее плечи снова задрожали. Она совсем истлела, ничего не осталось. Но почему сейчас, почему именно сейчас?! Ведь она рада, что вернется дочка… Это могло помочь ей продержаться дольше! Но… Она понимает, что все. Угольков нет, скоро она совсем остынет и… И что тогда? Это будет не жизнь, существование, жалкая тень ее. Не она, тень. А она умирает прямо здесь, каждую секунду, на полу, обнимая голову и роняя слезы на длинную юбку.        Нет, нет, не — ет! Она не хочет умереть вот так, умереть еще хуже, чем физически! Тело будет жить, монотонно подметать пол и готовить еду, но душа умрет, угаснет. А когда остынет тело, ничего не останется, душа мертва. Ей стало страшно, она перестала плакать и поднялась с корточек, опустив взгляд в пол, лишь бы не видеть себя в отражении. Крепко сжала кулаки до белых костяшек, медленно прикрыла глаза…        Ее дочь. У нее есть муж, она ждет ребенка. Она — новый лучик света в семье. У нее даже глаза похожи. Такие же темные, но только озорные, а не грустные. Но ведь глаза ее матери тоже когда — то были такими. Дочка не бросит отца, она его так любит. Он счастлив, когда видит ее. Она тоже дарит угольки, только сама этого еще не знает. Или знает, ведь у нее появился тот, кому можно дарить самые тайные, самые лучшие угольки. А муж... Он не будет один, он будет гореть, светить. Она дала ему все, что могла, и дочери тоже, и ее дело сделано. Она не нужна им, только они пока не поняли. Потом поймут, что она все сделала правильно…        Она подняла веки, разжала кулаки. Легко улыбнулась и откинула прядь с лица. Не посмотрела на зеркало, подошла к окну. Окно такое высокое… Она оперлась руками на раму и поставила ногу на подоконник, потом вторую. Она сказала:  — Мне нечего делать здесь, — и вышла в окно.        Так легко, так просто. Лицо ее не дрогнуло. Она раскинула руки, словно чайка, и чайки летели рядом. Шаль слетела с плечей вверх, пучок распался, и на секунду она стала похожа на прежнюю себя, живую, с горящими глазами. Глаза… Она успела закрыть их, чтобы когда ее нашли, никто не увидел, что в глазах ее стало темно. Успела закрыть за секунду до того момента, как упала на мокрые камни. С легкой улыбкой… С такой же улыбкой слабая, но живая душа побрела по морю прочь, оглянувшись на маяк, но не на тело.       Ведь жена смотрителя маяка держит себя в руках до последнего.