Мой мальчик

Забавно, но я всегда смеялась над людьми, которые присваивают себе других людей. Помню, только что я была семнадцатилетней девицей с ужасной химией на, и без того ужасных, рыжих волосах, одетой в белый сарафан и с джинсовой курткой на плечах, которая презрительно фыркала и вздёргивала подбородок, когда малознакомые одноклассницы подбегали к ней, лишь бы произнести ту самую заветную фразу: «Это мой парень», и потрясти её носом молодым человеком с туповатым выражением лица. Тогда мне казалась невозможной концепция владения человека человеком, рабство вроде давно отменили, если я не ошибаюсь. Сразу вспоминается случай, как один давний и не самый лучший мой знакомый, с видом крайней степени самодовольства, сказал мне: «Я хочу завести девушку. Мы давно знакомы. Так что теперь ты моя девушка». До сих пор помню то тепло, которое расплылось внутри меня, когда я влепила этому засранцу пощёчину. Никогда не забуду эти полные смятения глаза. «Завести меня хочешь? Я что тебе, блять, хорёк? И в следующий раз спроси разрешения даже прежде, чем посмотреть на меня, а уж тем более, если захочешь предложить что масштабнее» — эти слова я буквально бросила ему в лицо, изо всех сил стараясь скрыть довольную улыбку. Да, за словом я никогда в карман не лезла, да и в выражениях не стеснялась. Особенно, если надо указать мудаку на то, что он мудак. Ох, в свойственной для меня манере, лирическое отступление слишком затянулось. Стоило ограничиться фразой: «Я ненавидела, когда человека приравнивают к вещи». Но тогда почему в своём испорченном разуме я называла его никак иначе, кроме как «мой мальчик». И я сейчас рассказываю не о придурке, которого описала пару строчек назад. Мой мальчик. Мы познакомились, когда он совершил первое в своей жизни достижение. Вылез из утробы моей худой, как чёртова палка, подруги. Я богом клянусь, что даже во время беременности эта стервотина была худее меня, до сих пор теряюсь в догадках, как малыш пролез через столь узкие бёдра, да ещё и столько месяцев существовал в таком тесном жилище. Мальчик сразу мне понравился. Я пришла в палату, мне тогда уже было за сорок, как и моей подруге, таких, как она, называют старородящими. Никогда не была фанаткой сплетен, так что презирала тех, кто осуждал её за подобное поведение, если только в сорок она встретила человека, с которым была уверена в том, что справиться с воспитанием новой жизни, то флаг ей в руки, пусть хоть десять детей ещё заведут. Для меня ситуация оказалась в этом плане благоприятнейшей. Я с детства не любила детей, не представляла, что подобное может вылезти из меня, и в один прекрасный момент узнала, что бесплодна. Теперь можно было продолжать выкуривать одну ментоловую сигарету за другой, не боясь восклицания чересчур докучливых родственников: «Что же ты творишь?! Ты же будущая мать!». Мой благоверный, чтоб он провалился, конечно, оптимизма моего в данной ситуации не разделял, но, сжав зубы, смирился с тем, что детей от меня ему не видать. И снова я зачем-то отвлеклась. Лет с пятнадцати взяла в привычку уходить от основной темы разговоры, пускаясь в дебри отступлений и никому не нужных пояснений. Мой мальчик. Он был такой славный на руках матери. Был совсем лысеньким, но я уже чувствовала, что волосами он пойдёт в отца, и унаследует от него единственное, чем тот мог похвастаться — роскошные длинные чёрные волосы. Войдя в палату, сдержав непроизвольную гримасу при виде обилия огромных плюшевых медведей и чересчур ярких воздушных шаров, я подошла к счастливой мамочке, а этот мелкий гад мне тут же улыбнулся. Посмотрел своими голубыми глазёнками и улыбнулся. Это был первый раз, когда при взгляде на ребёнка, мне не пришлось изображать улыбку, а лишь выдать её искреннюю и настоящую. В колледже я до жути много рисовала и благоразумно оставила себе с тех пор способность отмечать важнейшие черты человеческого лица. Ещё когда мой мальчик был лишь скомканным кусочком чего-то, вылезшего, боже, почему нельзя было придумать способа поизящнее для появления людей, из тела моей подруги, я уже увидела его забавный коротенький нос, тонкие губы, аккуратный подбородок. Я нарисовала в голове его портрет и увидела взрослого юношу раньше, чем это сделали его отец с матерью. Даже, когда парень был никем и звать его никак, он мне сразу понравился. Безумно понравился. А вот его имя, как мне показалось отстойным, так и кажется по сей день. Киан. Чем вообще надо было накуриться, чтобы выбрать такое имя для ребёнка? Ему ведь с ним ещё жить. Нет, я конечно знала, что Джуди экспериментировала с травкой в молодости, но всё же надеялась, что теперь она перешла на обычные сигареты. Хотя бы на время беременности. Время шло. Я старела, а мой мальчик рос. У меня резко возросло желание видеться с некогда канувшей для меня в лету подругой, лишь бы полюбоваться на малыша Киана, и на то, как на его голове появляются те самые чёрные волосы, которые я предсказала в день нашего знакомства. Он был так нелеп в первые годы своей жизни. Постоянно улыбался и что-то из себя строил. Позёр. Даже с первым словом умудрился выпендриться. Как старательно мамочка не нашёптывала ему перед сном: «Мама. Скажи мама. Ну, скажи. Мама. М-а-м-а». Как ни старался отец, то и дело приговаривая: «Порадуй папочку. Скажи папа. П-а-а-а-п-а. Папа. Папа. Скажи, прошу». И я уж молчу о том, с каким энтузиазмом и самоотдачей проговаривала я: «Тётя Клэр. Неужели так сложно? Я же твоя тётя Клэр. Пусть не родная тётка, но получше той алкоголички, которая кровная сестра твоей мамы. Ну же. Тётя Клэр. Тётя Клэр. Я что много прошу?», стоило нам остаться с ним наедине. Тем не менее одним июньским утром, как ни в чём не бывало, эта годовалая самодовольная морда с невозмутимым видом пролепетала: «тосты». Вы понимаете, «тосты»? Столько людей боролось за то, чтобы войти в историю, как человек, к которому этот парень обратится первым, а этот болван обратился в первую очередь к дурацким тостам! Наверное, я до сих пор не простила его за это. Но он ведь был моим мальчиком. Сколько бы обид глубоко внутри себя я не хранила, по-настоящему злиться я никак не могла. Мой мальчик продолжал расти, а я продолжала бороться с наступающей на пятки старостью путём всяческих процедур и дорогущих кремов. Тогда я ещё в полной мере не могла понять, насколько молода и тупа, и что трачу уйму сил и средств на бой, который уже проигран. Зато я точно помню, в какой момент я примирилась с каждой из своих морщинок. Когда пропустила первые шаги Киана из-за того, что сидела в спа-салоне на процедуре, название которой я даже вспомнить не могу. По странному стечению обстоятельств я всё больше чувствовала, что это именной мой мальчик, а Грег и Джуди совсем не возражали, чтобы я помогала им с ребёнком. Новоиспечённая мать и так пропустила уйму всего интересного на работе, отсиживаясь дома с ребёнком, а папаша моего мальчика вообще был безработным музыкантом «ищущим себя», и большую часть дня бесцельно шатался по городу с гитарой. Няню они себе позволить не могли, а я… а я что? Я умудрилась к сорока с лишним годам так и остаться ветреной и не слишком умной девчонкой, которая к тому моменту была замужем уже за вторым мужем, который был способен обеспечить меня всем, что я только захочу. Первый сбежал с какой-то тридцатилетней потаскухой. Много слухов ходила за спиной, но по большому счёту мне было на них плевать. Если эти крашеные сучки завидуют, что я настолько хороша в постели, что могу затащить под каблук даже самого отъявленного и богатого холостяка, то пусть продолжают кудахтать. Всё равно ни на что большее, чем сотрясание воздуха, они не способны. Я сама не знала, почему меня так тянет к этому мелкому пацану, который ещё даже и считать не научился. Мерзкие мамаши из круга общения Джуди, разумеется, сами нашли всему достойное их паршивых мозгов объяснение. Якобы, вот бедная Клэр своего ребёнка завести не может, так отрывается на чужом. Материнский инстинкт и прочая херь. Я прекрасно понимала, что всё это чушь, но была слишком ленива, чтобы их переубеждать. К моему мальчику мне не приходилось чувствовать ровным счётом никаких материнских чувств. Я не расплывалась в блаженной улыбке, подтирая его грязную жопу, и не взрывалась от умиления, когда малец ломал пирамидку, которую строил непростительно долго, или весь измазывался в тыквенном пюре. До сих пор теряюсь в догадках, почему моя жизнь казалась мне бессмысленной без Киана. Словно я увидела в нём некий потенциал. Человека, которого мне наконец-то не захочется задушить подушкой во сне. Последняя надежда, что к тому моменту, как я состарюсь, я всё же буду не совсем одинока. Парнишка рос, а я вышла замуж в третий раз. Хотела бы сказать, что развелась со вторым мужем, но на самом деле он умер. А жаль, старикашка был в разы лучше первого, да и третьего. Он давал мне всё, что я хотела, никогда не критиковал, а взамен лишь просил время от времени его ублажать. Разумный договор между двумя взрослыми людьми, я так считаю. Так вот, Киан рос, а я старела, почему-то мне нравилось наблюдать за тем, как он меняется. Из нелепого вечно орущего существа, он превращался в маленького человека. Всё такого же капризного и недалёкого, но он хоть потихоньку переставал ходить под себя, что уже всех несказанно радовало. Чёрт, какую же заниженную планку мы ставили для его достижений. Вот бы мне каждый раз аплодировали, когда я просыпаюсь в сухих трусах. Хотя лучше над этим не шутить, учитывая мой возраст, а то договорюсь, что окончательно превращусь в старое нечто. Я любила моего мальчика. Он был единственным существом во всём мире, которое меня не разочаровывало. Года становились один похожий на другой, пока мой мальчик не решил чуток встряхнуть своих родителей и меня, которая с какого-то перепугу, так же стала частью семьи, чёрт, я ведь даже праздновала вместе с счастливой семейкой День Благодарения. Пятилетний красавчик пошёл в начальную школу. Хотя школой эту шарашку можно было назвать с натяжкой. Грег и Джуди выкидывали кругленькую сумму, чтобы их чадо полдня сидело в комнате вместе с дюжиной других малолеток и старой тёткой, задумчиво елозя обмазанными краской пальцами по бумаге. Да, я такое обучение в гробу видала. Я бы и из гроба могла бы что-нибудь поинтереснее придумать. Мне уже было стыдно врать бедному ребёнку, когда он приносил очередной отстойный рисунок домой, ожидая, что его начнут гладить за него по макушке и упрашивать, чтобы тот разрешил повесить творение на холодильник. К концу первого года обучения этого Ван Гога двадцать первого века холодильник его родителей напоминал то ли экспонат на выставке современного искусства, то ли нечто, заполненное всевозможными пентаграммами для призыва демонов. И, кстати, глядя на огонёк в глазах моего мальчика, можно было бы поставить на второй вариант. Ещё спустя пару лет он закончил начальную школу. Для группы восьмилеток закатили чёртовый выпускной! Вы понимаете, блять, выпускной для детей, некоторые из которых до сих пор не поняли, что можно вытащить палец из носа во время непринуждённой беседы. Идиоты. Клянусь, я из последних сил сдержалась, чтобы не подлить в вазу с пуншем текилы, спрятанной у меня под пиджаком. Соблазн был велик, как никогда, но вспомнив, какой скандал закатила эта сучка Бритни, когда я всего лишь закурила на заднем дворе этого дурдома, я поняла, что, по всей видимости, игра не стоит свеч. Это был один из самых скучных вечеров в моей жизни. Мне казалось, что скоро моя челюсть сломается от постоянных зевков. Родительский комитет, чтоб им всем провалиться, умудрился придумать настолько неебически тупые игры, что даже восьмилетки были для них слишком взрослыми. Ох, а ещё родители напялили на моего мальчика костюм. Нет, я люблю костюмы на мужчинах, но на тех, что уже вышли из возраста веры в Санту и в то, что я действительно оторвала себе палец. Включи мозги, маленький раздолбай! Я просто спрятала большой палец в кулаке! Киан выглядел в своём костюме так нелепо, что на секунду мне захотелось бросить этот идиотский эксперимент с выращиванием человеческой особи, послать всех куда подальше и уехать в Мексику. Но всё же потом я вспомнила, что уже завтра этот костюм отойдёт на дальнюю полку, а мой мальчик снова начнёт щеголять в своих майках и джинсах, которые ему так идут. Мой мальчик рос слишком быстро. Перестал быть милым худеньким коротышкой, с которым можно было делать, что угодно. Теперь это был высоченный выскочка с собственным мнением, который не стыдился его высказывать с поводом и без. «Боже! У нас такой умный сыночек» — кричала его мать, всякий раз, когда парень вклинивался в чужой разговор со своим неповторимым мнением. Чёрт, мальчишка был настолько очарователен, что все вокруг прощали ему любую выходку, особенно учитывая, что он попадал по всем пунктам «образцового ученика». Учился так, что преподаватели бились в экстазе, редко влипал в какое-то серьёзное дерьмо. Стоило моему мальчику похлопать своими длиннющими ресницами, как всем становилась настолько глубоко пофиг на то, что он натворил, что его самомнение на почве всеобщего восхищение могло пробить все возможные потолки. Счастье, что у него была я. Меня такой хернёй не возьмёшь. Я любила этого сукина сына больше всего в своей поганой жизни, но играла роль единственной, кто спускал его с небес на землю. Забавно, но с его слов за это он меня и любил. Моему мальчику исполнилось тринадцать. Ох, вы бы видели его. Высокий, спортивный, с густыми тёмными волосами, очаровательным гладким личиком, такими прекрасными тонкими губами, которые то и дело складывались в обаятельнейшей улыбке. Его голубые глаза с годами стали ещё более яркими, казалось, что подойди ещё чуть ближе к ним и те засосут тебя в свой могучий водоворот. Ох, а какой у него был забавный подбородок с ямочкой. Он из-за него жутко комплексовал. Грозился, что скопит денег и сделает себе пластическую операцию. Я поклялась, что сломаю ему нос за это. Джуди тогда меня ещё пихнула локтем в бок, нервно посмеиваясь. Надо сказать, что с годами она стала ещё более невыносимой. Словно сынок выкачивал из матери всё хорошее, что было в ней, превращаясь в идеал, оставляя любимую мамочку довольствоваться пустой оболочкой того человека, каким она когда-то была. В том возрасте Киана наши отношения были идеальны. Он уже не торчал дома двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, что и мне дало возможность c чистой совестью уменьшить количество посещений в дом подруги, от которых я пару лет назад по непонятным мне причинам была зависима. Тепло на душе становиться, когда вспоминаю то прекрасное время, когда мой мальчик совсем не стеснялся меня, расспрашивал об алкоголе, сексе, табаке — в общем обо всём том, что в детстве кажется неотъемлемыми атрибутами «взрослости». Я в тот небольшой период даже стала меньше материться, так спокойна была. Но, как говорится, ничто не вечно под луной. И нашей прекрасной идиллии так же пришёл отвратительный конец. В моём понимании нашим хорошим отношениям пришёл конец в тот самый момент, когда шестнадцатилетний Киан привёл в дом знакомиться с родителями и со мной какую-то паршивую потаскуху. Как оказалось, ни одна я замечала привлекательность моего мальчика, которая достигла своего пика к этому возрасту. Единственное, что он совсем перестал улыбаться. Даже когда казалось, что мальчик счастлив — на лице его всё равно красовалась унылая мина, как будто всё происходящее в мире было ему отвратительно. Но надо признать, что этот негодяй стал только прекрасней в этом своём образе унылой отрешённости. Ходил весь из себя такой бледный, задумчивый, с глазами, смотрящими вдаль. Девчонки обожали таких. Сучки. Они все не могли оторвать своих паршивых глаз от моего мальчика. Такого невинного и хрупкого. Вечно грустного и ранимого. Не знаю, что уж там происходило в его пропитанном гормонами мозгу, но улыбаться он стал действительно редко. Зато как… боже, вы не представляете, как были прекрасны те моменты, когда мой мальчик улыбался. Это было настолько мило и непосредственно, что у меня мурашки пробегали по своему телу. И, к моему превеликому сожалению, мурашки появлялись не у меня одной. Причём, судя по всему, в самых интересных местах. Талия. Имя уже говорит само за себя. Восемнадцатилетняя шлюшка, никогда не знавшая таких слов, как лифчик и плотная ткань, соблазнила моего любимого мальчика. Большая грудь. Татуировки на руках. Чёрт, парень заслуживал лучшего. А как она говорила! Ох, стоило этой необразованной стерве открыть рот, как мне тут же хотелось вырвать из её пасти язык. Даже наши милые приятельские беседы с Кианом она обернула против меня. Как я могла рассказывать парнишке о поцелуях и сексе, зная, что когда настанет время практики, то заниматься он будет с этой похотливой сучкой. А родителям его было по большому счёту насрать на то, с кем обменивается слюной их сынуля. Казалось, что они бы стерпели даже, если бы Киан решил трахнуть носорога, лишь бы это принесло им внуков. То, как эта стерва ворвалась в наш размеренный жизненный уклад было для меня соразмерно ударом молнии. Ко мне пришло озарение. Я наконец осознала то, что давно знала, но боялась признать. Приход Талии в мою жизнь изменил многое. Во-первых, я ощутила такой прилив ревности, какой не испытывала никогда за свою неприлично долгую жизнь. Я даже лёгкую улыбку не могла позволить в её присутствии, ведь тратила все силы, чтобы не сорваться с цепи и не повырывать этой суке все её грязные патлы. Мой мальчик перестал быть только моим. То есть он, конечно, никогда мне и не принадлежал, но почему-то именно приход ненавистной мне Талии смог меня в этом убедить. Теперь, когда Киан гордо щеголял со статусом «парня», он перестал быть моей чистой невинной мечтой. Перестал быть милым существом, живущим лишь для меня одной. Как гром среди ясного неба раздалась новость: «Это не комнатный зверёк, которым можно любоваться. Это практически мужчина. Весьма привлекательный». Эта бледная кожа, проникновенные глаза. Мой мальчик рос прямо на моих глазах долгие шестнадцать лет, но по-настоящему вырос для меня в одно мгновение. Точно я не уловила момент, когда это случилось, но в один прекрасный день я перестала смотреть на моего мальчика, как на ребёнка. Теперь я видела в нём мужчину. И, чёрт, как же сильно я его захотела. Как сильно мне захотелось, чтобы он стал только моим. И никакие ебанашки Талии не встали бы у нас на пути. Это был чертовски странно. Подобные перевороты в мировоззрении не должны происходить так быстро! Блять, так можно ведь и с ума сойти! Вот ты смотришь на милого мальчугана, который когда-то обосрал твои новые дорогущие колготки, а буквально на следующий день это твой идеал. Мужчина, ради которого ты ни секунды не раздумывая отдала бы всё, чем владеешь. Моего мальчика я знала, как облупленного, и, чёрт возьми, он был идеален! Мне не хотелось думать, мне не хотелось ничем заниматься, я только и делала, что представляла своего милого хорошего мальчика без штанов. Чёрт, конечно же я осознавала, что мои чувства неправильны. Что не должна пятидесятисемилетняя женщина таскаться за несовершеннолетним сыном подруги, которого она, к тому же и вырастила. Я твердила себе бессонными ночами, какая я отвратительная и мерзкая, что только позволяю себе думать о моём мальчике, так, как думала о нём тогда я. Мне уже было мало «родственных» объятий. Стоило мне закрыть глаза, я чувствовала, как провожу пальцами по его чудесным волосам. Хватаюсь за них. Ощущаю его прикосновение к моему плечу. Буквально вижу, как он растягивает нехитрую застёжку и ткань платья медленно спускается по моему телу, пока Киан с улыбкой наблюдает за этим со стороны. Он шепчет мне что-то на ухо. Не важно, что именно, но шёпот его такой горячий, что дрожь проходит по своему телу. Он с силой хватает меня за плечи и бросает на кровать. Сам он уже давно обнажён. Я провожу рукой по его груди, она такая напряжённая и холодная, сама не знаю почему. Мы целуемся. Его язык так ловко перемещается по моему рту. Я вновь чувствую себя молодой, способной на любовь, а не дряхлой развалиной, годящейся лишь для ролей в фильмах ужасов. Вот он нависает надо мной. Вглядывается в мои морщины, а затем облизывает их, словно говоря, что ему плевать. Мой мальчик, ох, мой мальчик. Я тихонько стону. Ощущаю, как руки Киана сползают вниз, вниз по моей коже. Они медленно проходят по животу, пока не доходят до заветного места. И я открываю глаза. Видимо, мне было стыдно перед моим мальчиком, что я представляю подобное, и я не могла довести мечту до конца. Хотя мне очень-очень этого хотелось. А ещё лучше перестать мечтать и начать действовать. Но лучшее, что я могла сделать для моего мальчика — это скрывать свои чувства, он бы не смог их понять, а ведь я бы позволила ему сделать то, что не давала ни одному из своих мужей. В тот период, от меня, как раз ушёл третий. Сказал, что я слишком вульгарна и непостоянна. Что я постоянно пью, курю и матерюсь. Блять, и он только спустя столько лет это заметил? Мне было очень страшно. Кажется, я никогда за всю свою блядскую жизнь так ничего не боялась, а я ведь прыгала с парашютом. При чём впервые за всю мою жизнь страх был не за собственную шкуру, а за хрупкую маленькую жизнь, которую я могла разрушить. Я собиралась забрать свой секрет, свои грязные мечты в могилу. Ни одна живая душа не должна была узнать мои истинные чувства к Киану. Но хранить тайну оказалось тяжелее, чем я могла представить. Любой наш контакт вызывал во мне похоть и желание сорвать с мальца белую рубашку. Любая девушка, которая смотрела на него, казалась мне исчадием ада. Мне хотелось всё время проводить только с ним, хотелось прикасаться к нему, хотелось, чтобы он меня касался, чтобы называл меня по имени! Но я не могла себе этого позволить, чем больше мы виделись, тем сильнее мне хотелось ему признаться во всём! Во всём, чёрт меня подери! А я слишком любила моего мальчика, чтобы рассказывать ему подобное. И вот я посмотрела в его прекрасные сверкающие глаза, коснулась рукой до его щеки и, стараясь не обращать внимания на катящуюся по щеке слезу, попрощалась. Как девушка, никогда не отличавшаяся особым умом, а с возрастом и вовсе растерявшая всякие его зачатки, мне не виделось иного способа спасти нас обоих, как сбежать. Благо, у меня в запасе была приличная сумма, которая осталась с щедрого наследства моего второго мужа. Я благоразумно приберегла те деньги на худшие времена и не прогадала. Собрав чемоданы, и проигнорировав требования окружающих объяснить свой импульсивный поступок, я села на самолёт и отправилась в Париж, который мечтала посетить ещё маленькой девочкой с двумя рыжими хвостиками. До сих пор не понимаю, как Киан вышел такой очаровательный с такой-то сученькой мамой. Я шестнадцать лет была для моего мальчика второй матерью, а эта стерва предала меня анафеме за то, что я наконец решила пожить для себя. Безумно сложно было не видеть моего мальчика так часто, как я к тому привыкла, но всё же я старалась настроиться на новый в своей жизни лад. Мой хороший, мой любимый мальчик не забывал меня и время от времени радовал письмами и открытками. Некоторые из них я перечитывала так часто, что их фрагменты могла цитировать наизусть. Например, «Привет, тётя Клэр. Я даже не понял, что ты уезжаешь, когда ты прощалась. Подумал так, наплыв нежности. Что случилось?». Даже от его почерка у меня подрагивали пальцы. Хотя, может, это просто старость. Сука, когда я успела превратиться в старуху? После первого письма моего мальчика произошла череда событий, которыми я совершенно не горжусь и в которых я даже для себя вела чересчур отвратительно, но было кое-что, чего я стыдилась больше всего. Я не ответила ни на одно его письмо. Ни на одно. Я рыдала, как маленькая сученька, когда их читала, потому что он был столь мил со мной, блять, сука, я снова плачу. Блять, теперь бумага мокрая от слезы. Ладно, насрать. Моему маленькому мальчику не нужна была такая стерва, как я. Неспособная и абзаца продержаться, чтобы не матюкнуться. Вечно рыдающая, потягивающая одну гадкую сигарету за другой, глушащая виски, и выбросившая всю жизнь на свалку. Я не заслуживала моего мальчика. И не отвечала ему. Хотела, чтобы он меня забыл. Перестал любить, пусть даже как тётушку. Я не была достойной и никогда не буду достойна, чтобы мой мальчик меня любил. К тому же письма были лишним искушением. Казалось, что едва я возьмусь за ручку для ответа, как она по собственной воле начнёт признаваться Киану в любви. Рисковать я не могла. Наши отношения были странными, как никогда, но что поражало меня больше всего, так это то, что с каждым его письмом я всё больше ненавидела его. Нас обоих. Его за то, что сыплет соль на рану. Лишний раз напоминает о себе, рассказывает о своих любовных демаршах, в которых мне не суждено было принять участие. А себя я ненавидела за то, что ненавидела его. Безумие, знаю. Наверное, это можно списать на старческий маразм. Высказывания, противоречащие друг другу. Проблемы с памятью. Беспричинный страх. Может и писем никаких не было? Так, бредни чокнутой американки, поселившийся в одноэтажном домике на самой окраине Парижа. Правда, и на другом континенте мне долго побыть одинокой не удалось, да и не хотелось мне этого. Охмурила какого-то богатенького француза с мерзкими усиками, из которого уже песок сыпался. Но он оказался на удивление живучим, лишь через двадцать лет счастливого брака окочурился, и я вновь получила приличное наследство, являясь уже практически музейным экспонатом. Всё же мужчины могут быть благодарными. А этот брак действительно вышел на удивление славным. Я даже приняла решение не выходить замуж ещё раз, закончив свои любовные похождения на такой приятной ноте. За тот промежуток времени от моей свадьбы до похорон чудесного Жана, упокой Господь его душу, я получила от моего мальчика всего два письма. Как я и думала, он всё же отчаялся, и бросил попытки связаться со мной. Те два письма были для меня очень болезненными. В первом говорилось, что ему наскучило писать, не получая ответа, что он сейчас заканчивает первый курс университета, и желает мне всего самого наилучшего. Последнее же письмо пришло спустя целых шесть лет после получения мною прощального. В нём не было ни единого слова. Было лишь фото, на котором некто обнимал за плечи какую-то девушку, держащую на руках совсем маленького ребёнка. Даже на обороте и то не было подписи. Прошло столько времени, что мои заторможенные, пропитанные многолетним злоупотреблением алкоголем, мозги не сразу узнали главного героя с фото. Это же мой мальчик! Боже, это мой мальчик! И он с какого-то хера отпустил бороду! К тому же рыжую! Что, блять, там без меня происходит, почему он обнимается с левой бабой, и каким образом у натурального брюнета по лицу распространилось нечто рыжие и невразумительное?! Старые комплексы подбородка не дают покоя?! Позволил на лице вырасти чудовищу, лишь бы защититься от самого себя?! Придурок. А девушка рядом? Она мне сразу не понравилась. Какие-то чересчур диковатые глаза, да и старовата она для него. Не мне, конечно, о таком говорить, но мой мальчик заслужил девушку и получше. А ребёнок вообще толстый. Весь в мамочку. Помню, как нашла свои очки для чтения, чтобы лучше разглядеть детали и обнаружила на пальчиках девицы и моего мальчика по кольцу. Клянусь, меня чуть не вырвало прямо на это приторно сладкое фото. Мою любимую улыбку Киана словно подменили. Не было уже в нём той загадочности и шарма, которыми он так и притягивал к себе каких-то девять лет назад. Я сложила поганое фото в тумбочку, и забыла о нём, как страшном сне. И я была безумно рада, что не стала свидетельницей того, как он теряет всё то, что делало его моим мальчиком. Оставались лишь тёплые воспоминания, и хоть и насквозь грязные, но очень приятные мечты. Хотя надо признать, что всё же, как я не хотела, я не смогла осознать, увиденное. Это фото, как я себя уверяла, было лишь жалкой подделкой, в которую я не собиралась верить. И я благополучно забыла о нём, как о страшном сне. Не знаю, почему, но на старости лет мне ужасно захотелось переехать из полюбившегося мне Парижа в вонючую грязную дыру, из которой я вылезла. И я говорю не про встречу со своей матерью, слава всевышнему, что та уже много лет, как откинулась, дрянь была редкая, я говорю о возвращении в город, из которого я с такой скоростью смоталась, заметив нездоровую дрожь в интересных местах при виде моего мальчика. Может дело в болезненной ностальгии. Меня предупреждали, что к старости эта чушь будет способна вскружить мне голову так, как лет шестьдесят назад на то были способны лишь спортивные смуглые мальчишки. Впрочем, несмотря на стабильное курение, выпивку и поглощение жирной еды, мне всё же удалось сохранить рассудок даже к такому неебически большому количеству прожитых годов, точное число которых мне даже не хочется называть. При большом желании, если уж кровь из носа, как вам интересно, сколько же лет было этой старой суке Клэр Глау, когда она решилась написать это злосчастное письмо, можете мой примерный возраст сосчитать и сами. Не облезете. Короче говоря, мне хотелось умереть там же, где я родилась. А чисто по ощущениям момент, когда силы оставят меня маячил где-то очень-очень близко. Буквально за поворотом. Я поселилась в максимально комфортабельном отеле и в максимально комфортабельном номере. Экономить уже не было никакого смысла. Глупо утаскивать за собой в могилу все те богатства, что остались от двух моих покойных мужей. Куда лучше и интересней прокутить их с шиком. В моём распоряжении были сотни магазинов и ресторанов, в которых с моим-то состоянием мне облизывали бы жопу так, что у всех работников отвалились бы языки. Но я знала, что мне нужен лишь один человек в этом сраном захолустье, и он был, пожалуй, единственным существом в этом городе, которому было бы глубоко посрать на мои деньги. Ох, мой мальчик. Мой дорогой Киан. Я очень надеялась, что мой мальчик будет там, где я его оставила. В маленьком доме на углу улицы. С небольшим двориком, и крохотным бакланом на втором этаже, с которого самый лучший мальчик в мире пытался спуститься на канате из связанных между собой шарфов, когда тому в десять лет назначили комендантский час. Я снова стояла на пороге дома, с которого ушла больше двадцати лет назад. Тогда я почувствовала что-то странное. Бывали в моей жизни события, которые ставили меня в ступор. Обычно, в таких случаях я с усилием налегала на бранные слова, чтобы уж все поняли степень моего негодования, и делала затяжку прекрасной сигары. Но стоя на пороге дома моего мальчика. Чёрт, у меня не было сил даже материться. Почему-то только встав на порог дома, до меня наконец дошло, что меня не было на нём двадцать три года. Я знала, что мир изменился за это время, но, как оказалось, это самое время словно застыло вокруг того дома. Тот же балкон. Тот же двор. Цветы на подоконнике, готова поклясться, что и они в день моего отъезда были такими же. Вот только я была другая. Двадцать лет назад мне казалось, что я так стара, что уже стою около могилы, а все окружающие только и делают, что заранее читают прощальную панихиду. Сраные лицемеры. Вот сдохну, и точно припрутся все те, кого я больше всего ненавижу. Начнут прикатывать на своих креслах, плестись с тростью в руках, лишь бы пожрать на халяву и построить из себя жертв с кислыми минами, что дескать вот они потеряли лучшую подругу, ах, почему Господь несправедлив и лучшие уходят первыми, и бла бла бла. Так всё и будет, или я не Клэр Глау. Припрутся и парочку добрых слов скажут, сами перешёптываясь между собой, какой сукой я была. Не спорю, что я она и есть. Но зачем тогда приходить? Я бы больше оценила, если бы хоть кто-то пришёл, чтобы открыто плюнуть мне в гроб. Это было бы по крайней мере честно. Ладно. Не буду себя раньше времени хоронить. И вот я снова сбиваюсь с основной темы, как та ветреная девчонка, которая почему-то носила моё имя, имела такие же привычки, тот же голос, у нас даже осталась парочка общих вещей. Интересно, где эта девчонка сейчас. Я опять сбиваюсь, простите. От потока нецензурщины до сопливых воспоминаний, ох, прямо описание всей моей жизни. Надо уже закончить эту историю до конца. И так я стояла у того же самого дома, что и раньше, но никак не могла позвонить. Всё смотрела на свои руки, они были такие морщинистые, что на секунду в голове промелькнула мысль: «Чёрт, а где мои руки? Почему эти старые, как допотопной бабки?». Через полминуты дошло, что это я допотопная бабка. Больше всего меня поразило, что и самым страшным и самым забавным в моём положении было то, что, покидая этот дом, этот город, эту страну я казалась себе безумно старой. Я уже писала об этом выше. Один шаг, и я в земле. В моём понимании жизнь была окончена. Как оказалось, она только начиналась. Мне на самом деле тяжело писать о чувствах, которые я испытывала у дома моего мальчика. И страх, и тот же трепет, как когда я сидела на выпускном и ждала, что тот симпатичный брюнет пригласит меня танцевать. Он, кстати, не пригласил. В тот вечер меня вообще никто не пригласил. Блять, надо собраться. Ох, чёрт я последний раз матерюсь на этих страницах. Я бы, конечно, могла зачеркнуть то слово, но садясь за этот рассказ поклялась, что ни одного слова не исправлю. Не хотелось, чтобы моя исповедь превратилась в отредактированный и кастрированный текстик. Всё. Надо собраться и дописать. Я нажала на звонок, на ощупь он был таким же, хотя это могло быть самовнушение. И вдруг я поняла, как мала вероятность того, что мой мальчик окажется за дверью. Он ведь мог переехать, продать этот дом, он мог умереть, его может просто не быть дома. Эти мысли почему-то не посетили меня, когда я решила через весь город от своей гостиницы поехать к нему. Казалось, что я вот-вот отдам концы от нетерпения прямо у этой нелепой двери, в моём возрасте такое волнение абсолютно противопоказано. Благо, ожидание оказалось недолгим. Дверь открылась, и до меня вдруг дошло. Моего мальчика нет. Он умер много лет назад. Дверь открыл мне высокий мужчина с загорелой кожей. Седоватыми аккуратными усами, над которыми красовался небольшой шрам. Было видно, что когда-то его волосы были густыми и абсолютно чёрными, но сейчас они были седоватые, особенно на висках, и достаточно не впечатляющие. Хоть бы шампунем другим бы попробовал пользоваться, ради всего святого. На дворе был июнь, так что надета на нём была майка с короткими рукавами и шорты. На руках и ногах были волосы, и даже они, чёрт возьми, были седоватые. Его лицо словно светилось, всё сверкало, поглощённое этой его идиотской ухмылочкой. Глаза были темноваты, но хотя бы ресницы остались длинными. Всё бы ничего, но в самое сердце меня поразили его морщины. Да и вообще, кожа у незнакомца, открывшего мне дверь, была на любителя. Он взглянул на меня снизу-вверх. Я и в лучшие свои годы не отличалась высоким ростом, а с возрастом окончательно превратилась в коротышку. Незнакомец немного помолчал. Как вдруг чему-то несказанно обрадовался, и каким-то излишне блаженным шёпотом произнёс моё имя, так как его никто не называл уже очень давно. «Тётя Клэр». Незнакомец весь на эмоциях проводил меня в дом. Голос у него был такой громкий и чуток хрипловатый, что я даже попросила его говорить тише. Он без умолку говорил, ведя меня по знакомому коридору. Затем привёл ко мне какую-то девушку, которая и сама молодостью не поражала. Как и тому незнакомцу с рыжими усами, ей уже явно перевалило за сорок. Они мне так много улыбались, что и я начала улыбаться в ответ, чтобы не показаться невежливой. Девушка всё обнимала, и обнимала меня, всё рассказывала, и рассказывала, что она как будто знает меня. Это было странно, но я спорить не стала. Потом эта парочка привела со второго этажа какую-то черноволосую девчонку. На секунду я подумала, что здорово встретить ровесницу среди этих стариков, а потом вспомнила, что мне уже не шестнадцать. Кудрявая девочка в больших круглых очках была скорее удивлена, чем рада моему визиту. А её родители продолжали рассказывать нам, какой же я прекрасный человек, и что вот, кто угодно подтвердит, что Джуди Клэр Глау — это вылитая я. Парочка идиотов. Назвали дочку в честь двух самых отъявленных сучек во вселенной. Чёрт, я же обещала не материться. Ох, да пошло оно всё! Я старая, могу делать, что хочу. Парочка заверила меня, что вот-вот они будут обедать и попросила полчасика подождать, продолжая странно улыбаться и, такое ощущение, что всматриваться в мои морщины. Оставшись наедине с той девчонкой, я поняла, что, по всей видимости, она самый вменяемый из представителей своей странноватой семейки. Мы поговорили с ней о школе, о Париже, с её слов я узнала, что моя подруга Джуди умерла всего пару лет назад, а Грег, не выдержав горя, всего спустя год последовал за ней. Она сказала, что очень скучает по бабушке. В голове не укладывалась, когда это Джуди успела стать бабушкой. Мы же буквально на днях закончили школу. Как бы то ни было, я дождалась обещанного обеда, где мне пришлось запихивать в себя куски отвратительного сухого цыплёнка, запивая это стаканом воды. После такого фиаско с главным блюдом мне было уже страшно есть или пить что-либо, приготовленное в этом доме, потому мне и пришлось отказаться от свежевыжатого сока. Во время обеда со мной умудрились так же поговорить обладатель усов и его жена. Седоватый усач почему-то с невероятным упорством добивался истории моей жизни с того момента, как я уехала из города. Я спорить не стала. Всегда приятно говорить о себе любимой. Обед, прочем, оказался ничем не примечательным, и, повторно обменявшись любезностями, пообещав зайти к ним снова, я ушла с твёрдым намерением больше в этот дом никогда не возвращаться. Да, мои худшие опасения подтвердились. Мой мальчик умер. Погиб от руки самого жестокого маньяка — времени. Его дом занял другой человек и его семья. А мой мальчик, любимый славный ребёнок, он остался где-то очень-очень далеко. Где-то за горизонтом. Его дух жил на старых фотографиях и видеозаписях, но с ним больше нельзя было поговорить, ему нельзя было дать совет или подколоть его. Я не могла потрогать его и поцеловать в щёку, обнять. Мой мальчик остался в далёком прошлом. Его сверкающие глаза и ямочка на подбородке. Бледная гладкая кожа и такие тёмные на контрасте с ней волосы. Всё это постарело и пропало, оставшись там, куда мне уже не суждено было вернуться. Ох, мой мальчик. Если бы он знал, как я его любила. Господи, вы не понимаете, как я скучаю по его взгляду! И по тому, как он смеялся над моими пошлыми шуточками. Где же ты, мой мальчик? Почему же ты мне больше не пишешь? Я ведь твоя любимая тётя Клэр, почему ты меня не дождался? Почему ушёл? А может и я уже не тётя Клэр? Может, и она тоже умерла? Я не знала того человека, который мне открыл дверь, а вот он меня моментально признал, значит, я точно не тётя Клэр. Но где бы она ни была, надеюсь, что та Клэр сейчас рядом с моим прекрасным мальчиком. Всё. Пора заканчивать. Я и так не ожидала, что развернусь на такое количество страниц. По моей первоначальной задумке в конце письма я бы рассказала, что, как только отложу ручку, то лягу на кровать, скрещу руки на груди и умру, для красного словца, но потом поняла, что хочу оставить эту историю целиком и полностью правдивой. Ну, по крайней мере, для меня всё написанное выше — это правда. Чистая и неприукрашенная. Грязная, выставляющая меня старой извращенкой, правда. Поэтому знайте, что я не умру, написав это письмо. Я продолжу волочить свою жизнь, как огня избегая дома, в котором когда-то жил мой мальчик. Я буду есть в дорогих ресторанах и посещать театры. А потом в один момент умру. Но когда именно — я ума не приложу. Будет смешно, если я всё-таки умру, как только закончу писать это письмо. Вздохну с облегчением и отдам концы от счастья. Всё может быть. Хотя лучше мне бы ещё пару деньков на этом свете продержаться, а то я так и не решила, что делать с этими страницами. Хотелось рассказать свою историю, а вот кому именно — пока не понятно. Уж не настолько я ненавижу того усача, чтобы вываливать на него после смерти такую гору ненужной информации. Издавать или печатать где-либо эту пошлятину я точно не буду. Пока самым привлекательным вариантом кажется спрятать эти бумаги под этот мерзкий ковёр на полу моего номера, который, судя по пыли под ним, чистился последний раз, когда я ещё жила в этом городе, и пусть уж тот, кто найдёт эти записи, когда бы он их не обнаружил, разбирается с ними сам. Правда, есть шанс, что здание рано или поздно снесут к чертям собачьим вместе со всеми его коврами, и существует риск, что так никто и не прочтёт мою исповедь. Но может это и к лучшему. Ладно, не важно. Ты, читающий эти строки, явно знаешь, какое решение я приняла, и кем ты сам являешься. У меня дико болит рука, я столько текста подряд не писала с университета. Надеюсь, что оно того стоило. На этом заканчивается история о моём мальчике. P.s. Клэр Глау желает, чтобы твоя жизнь была удивительной и счастливой. Кто бы ни держал в руках этот лист бумаги, знай, я верю, что с тобой всё будет хорошо.