Историки говорят, что термин «отказ от Бога» впервые был отмечен в период Возрождения, а я говорю, что «отказ от Бога» был всегда.
Пыль тяжелых туч и фабричного смога бьется о серый сатин небосвода, застилая Детройт вековым грязным одеялом. Черный город современных технологий и тенденций, медленно утопающий в человеческой лени и лицемерии, не может иметь какое-либо другое время года, кроме как прогорклой осени. Бледное, почти что белое, солнце не дарит тепла, как обычно бывает, оно едва виднеется сквозь слои грязной ваты, а лучи, с трудом протиснувшиеся сквозь щелки, лишь оставляют шрамы своим ледяным равнодушием, обжигают и пачкают лицо. Запах бензинной гари спит, но глаз отчетливо видит непрозрачную выламывающую пленку с переливающимися разводами. Внизу, смешиваясь в разноцветную какофонию красок, бурлит непрерывный живой поток вечно опаздывающих людей, и в нем Гэвин захлебнулся, не сумев понять, каково это — меняться, когда вокруг небоскребы своей острой вершиной упираются в подбрюшье чахоточного неба.Красивая история об истинных парах существует очень давно; фрески в городах сохранились с периода «античного мира». Тогда же легенда заросла различными слухами, но одно в ней оставалось неизменным: люди, чья судьба — найти истинную пару, рождались с рисунками семян цветков на различных частях тела. Прикосновения соулмейта заставляют семена прорасти, покрывая кожу лепестками и листьями разных цветов, форм, размеров. Гэвин Рид перестал верить в это с того момента, как заметил, что у матери и отца нет цветов. Тина Чэнь, глядя на своих родителей, наоборот, горела желанием отыскать своего человека.
Департамент полиции, казалось, был погружен в осеннюю хандру с головой, от чего время замерло на месте, а моменты не сменялись последующими, все растягиваясь. Так всегда бывает, и это уже даже не обидно. Люди лениво передвигаются по зданию, а андроиды, будто подражая им, так же лениво выполняют свои поручения. Становится почему-то холодно, даже не от того, что погода на редкость отвратительная, и Гэвин спешит спрятать холодные ладони в карманах потрепанной кожанки. День на удивление скучный и монотонный, и считать часы до конца рабочего дня надоело после пяти. Детектив Рид не из тех, кто отлынивает от работы, но сегодня дел действительно не было. Минуту просидев на месте, мужчина поднялся с кресла и осмотрелся, выискивая среди полицейских знакомую женскую фигуру, а когда нашел, то почувствовал невнятный укол обиды, потому что Тина, которую он хотел позвать, уже разговаривала с кем-то, и этот кто-то не был Гэвином Ридом. Дождавшись окончания разговора, Гэвин, подойдя к коллеге, слабо похлопал ее по плечу, привлекая к себе внимание: — Тина. Ему не нужно говорить ≪пошли≫, чтобы женщина последовала за ним, потому что каждый знает, что соулмейты понимают друг друга без слов. Тина, сложив бумаги на край стола, молча двинулась вслед за молодым детективом. Отвратительная коричневая жижа, которую язык не повернется назвать кофе, обжигает горло, позже оставив горечь под языком, и свербит в ноздрях запахом дешевого китайского пластика. Ванильный свет комнаты мягко ложится на скуластое лицо Чэнь, и Рид отмечает, что у той росчерки милых — правда милых, а не раздражающих, как у Коннора — веснушек на щеках. Желание расцеловать каждую из темных мелких пятен он буквально душит в себе. Тина же, не сводя внимательного взгляда с Гэвина, запоминает расположение каждого шрама на его лице: тот, на носу, ее любимый. Возникшее желание прикоснуться к белым выпуклым полоскам женщина прячет глубоко внутри. Таких встреч им вполне хватает, их все устраивает. У Гэвина Рида на спине, меж лопаток, изображен росток лотоса, а у Тины Чэнь на ключицах — нераскрывшиеся бутоны петунии. Гэвин и Тина касаются друг друга редко, смазано и быстро.Оба отказались от самой идеи родственных душ в пользу карьеры, и даже новость о том, что они являются соулмейтами, не изменила их отношения к этому. Взрослые люди понимают, что в ядовитом Детройте по-другому не выжить.
Гэвин Рид неверующий, потому что не одна из религий не сможет смыть грязь и пыль библейских грехов с его плеч, но будь эта жизнь трижды проклята каждой существующей верой. Быть чьим-то соулмейтом — отвратительно и угнетающе. Тина Чэнь смотрит на него слишком долго, переводя данное дружеское действие с «нормы» до «личного», и Гэвин чуть ли не задыхается, чувствуя, как женские руки с силою сжимают его горло до фиолетовых отметин. Он улыбается так безмятежно, рассказывая нечто веселое и секретное, а сам мысленно уже скатился в уродливые одинокие рыдания. Приход Коннора является тем спасательным кругом, что позволяет не утонуть в океане недосказанных слов, и Рид цепляется за него, выплескивая на андроида-детектива всю свою озлобленную боль.Гэвин Рид ловит каждую возможность обратить на себя внимание Тины Чэнь, и подколки Коннора — не исключение. Это кажется лучшим вариантом.
Мужчина смотрит на свою коллегу самым щенячьим взглядом, вымаливая похвалу, мол, смотри, какой я молодец. Женщина едва улыбается, приподнимая уголки губ, скорее от радости Рида, а не ситуации, потому что издевки над кем-то, хоть и андроидом, она не переносила, так что мягкий упрек Гэвина ждал, и этого хватает для того, чтобы Гэвин улыбнулся в ответ. Его улыбка — кривая, похожая на оскал, но такая по-детски робкая, а ее — ласковая, кажущаяся материнской, и в тоже время сдержанная. Никто Коннора уже не замечает, приготовленный кофе — тоже. Полицейские уходят, идя плечом к плечу, двигают пальцами, будто пытаясь коснуться друг друга, и им вновь не нужны слова для понимания.Гэвин Рид сразу сказал, что карьера для него важнее отношений, и Тина Чэнь не стала его тяготить пустыми переживаниями. Они договорились отпустить друг друга, но все равно встречались, бегали вместе «на перекур», ходили на дела, иногда — прикасались, зачарованные дорожками зеленых листьев и пунцовых лепестков.
У Тины дыра в груди от таких минутных встреч, но ничего она не поменяет, потому что прекрасно знает, что Гэвин давно уже выгорел, подобно спичке. Она не обижается, когда не видится с Ридом, не злится, когда замечает его с другой женщиной или с другим мужчиной, не устраивает истерик, когда Гэвин задерживается на работе. Все, что она делает — греет замерзшие мужские ладони в своих теплых живых в особо холодные деньки. По-прежнему этого хватало. Когда становится совсем паршиво, они просто молчат, сцепив пальцы в единый замок, и подолгу лежат вместе на холодной постели в доме Тины. Засыпают обычно под утро, но на работу приходят до одури бодрые. Идиллия была до того самого момента, пока Гэвина Рида не сняли с должности, а Тину Чэнь, наоборот, не повысили. Сказка с добрым концом ровно до апреля.То этот Гэвин Рид накидывает на нее свою куртку, огрызаясь, то этот Гэвин Рид зажимает ее на крыше департамента, предлагая совершенно безумную мысль.
Небо затянуто плевками грозовых туч и травящим фабричным смогом, и сквозь слои плюшевой ваты не пробираются лучи апрельского солнца. Жары, когда на воду тратится больше, чем в любую другую погоду, нет. Вместо нее — противный мелкий дождь, оставляющий на асфальте кислотные прожженные куски, а на коже лица — круглые ожоги, как от сигарет. Весна обрушивается на них водой с серых небес, истинной красотой оттенков пестрых лепестков, указом увидеть мир более ясно; эта дикая пляска вечерней свежести, золотой гари запахов, текстур ознаменовала собой неминуемое начало конца. Весна с тупой яростью набрасывается на самые неоспоримые доказательства, показывая, что всему приходит конец, как и зиме, как и человеческому существованию. Сказать честно, Тине Чэнь с пистолетом во рту, прижимающей ствол так, чтобы дуло упиралось в щеку, это не нравится. Перед ней — Гэвин Рид, известный в участке засранец-детектив. Сейчас от детектива у него не осталось ничего: Рида списали, как только Киберлайф прислали нового Коннора, а начальство устало терпеть его выходки. Если раньше Гэвин Рид был узнаваем по потрепанной кожанке и значку, то сейчас единственный предмет, по которому можно было понять, что Гэвин когда-то работал в полиции — старая фирменная футболка со времен учебы в полицейской академии. Тина уверена, что знает Рида, но сейчас, когда у нее во рту пистолет, который держит бывший детектив, она начинает сомневаться в этом утверждении. Их никогда не связывали романтические отношения, хотя вместе они неплохо смотрелись, все, что их связывало — любимая работа и не менее любимый секс. Они поясняли это так: «Два взрослых человека могут совмещать работу и секс, а работу и отношения — нет. На самом деле ответ простой: Тина Чэнь не была готова для чего-то серьезного, а Гэвин Рид слишком долго сдерживал своих внутренних демонов. — Гэвин, — шепотом зовет она, и голос у нее донельзя мягкий, — Ты ведь знаешь, что я тебя не оставлю. На свет рождаются только гласные, и вместо нормальной фразы — мычание. Но Гэвин понимает. Знает. Оставить может кто угодно, хоть вчерашняя любовь всей жизни, но только не Тина Чэнь. Какая-то собачья преданность живет в этой женщине, и, будь она хоть трижды оставлена одним и тем же человеком, она все равно пустит его обратно, не важно, каким бы он к ней пришел — разбитым или целым. Гэвин Рид всегда возвращается, стирая кожу на коленях в кровавый прах.Рид хотел крикнуть ей «беги!», срывая горло до кровавого кашля, хотел дать возможность увидеть эту детройтовскую свободу, хотел показать переплетенные корни саморазрушения и самосовершенствования.
Вместо этого — бредил молчанием, очарованный этим совершенно особенным процессом, когда два потерянных солнечных луча сливаются воедино. Жадно желал, чтобы кто-нибудь приласкал, подбодрил, приручил, пустил к себе под теплый бок, в постель, а не за соседний столик в клубе. Отчаянно алкал разрыдаться до щипаний в области глаз, до забвения о том, где достать деньги, о том, что делать со своей жизнью, о том, кто, черт возьми, такой Гэвин Рид, и почему он такое ничтожество. Это не то, чтобы плохо, но Гэвин Рид, продирающийся до сломанных костей морозным мороком, холодом, не заслуживает чего-то большего, счастье ему не дано. Под ногами у них, между прочим, здание департамента полиции, которое через пять минут обрушится на людей снизу обломками бетона и шкафами. Гэвин Рид знает, и Тина Чэнь знает, и оба не поднимают эту тему. Потому что нет абсолютного конца или абсолютного начала, так что и абсолютной смерти быть не может. Это — та безумная мысль Гэвина Рида, и та пугающая мысль Тины Чэнь.Тина Чэнь думает, почему он для нее так важен. Почему она к нему — без остатка. Думает и понимает, что без него не было бы самой жизни, света. Потому что мир — это страшно, а быстро меняющийся мир с гражданской войной на носу — страшно вдвойне. Отсчет пошел с того момента, как Гэвин Рид впервые коснулся Тины Чэнь.
Раз. Гэвин оборачивается на дверь вполоборота, дабы убедиться, что сейчас никто эту самую дверь не выбьет, и что на крыше они от начала и до конца будут одни. Два. Тина плачет, не в силах больше глотать слезы, и влажные дорожки блестят на солнце. Три. Гэвин сцеловывает каждый хрусталь, скатанный с карих женских глаз, и под ребрами у него свербит приятное чувство теплоты каждый раз, как бутоны лотоса распускаются, разрисовывая спину узорами. Четыре. Тина вымученно улыбается, когда Рид убирает пистолет, и говорит ему, что она никогда не была еще такой счастливой. Пять. Гэвин в ответ говорит: ≪мы, наконец, смогли найти себя. сегодня никогда не кончится≫. Говорит и целует. Чэнь жмурится, потому что петуния распускается на груди, плавно уходя вниз, к животу. Стоит только мысленно досчитать до пяти, как звук бьющегося стекла доносится до ушей, больно режет перепонку. Там разбивается окно, и на улицу вываливаются тумбочки с документами, открывающиеся в полете. Следом летит серый рабочий стол и компьютеры. После — клубки черного дыма вваливаются из разбитых окон, а фундамент крыши рассыпается, исчезает под ногами. Здание департамента полиции медленно наклоняется, пока не обрушивается всей своей массой на поток людей, собравшихся посмотреть. Это — гибель полиции. Это — новая жизнь для мертвых.Когда души терзаются, пускай непохожими друг друга, но все-таки смятениями, они притягиваются; золотые нити сшивают уже не в переплет, а в полноценную рукописную книгу с пожелтевшими страницами и выцветшими хитросплетениями букв на них.
Они познали ≪дойти до точки≫, они словили эйфорию, они запечатлели себя в вечности. Детройт словил две смерти, взрыв и полную анархию.