Ты существуешь

Это не так уж и сложно — скакать с крыши на крышу и обкидывать прохожих свежевылепленными снежками. Питер обожает веселье — а, впрочем, чем ему тут еще заниматься? Здесь у каждого свои обязательства: закинуть подарки под ёлку, обменять молочные зубы на монеты, щедро сдобрить Пасху разноцветными яйцами, обеспечить малолетних хулиганов приятными сновидениями… И устроить теплолюбивым жителям всего мира пару-тройку морозных дней. А может, и больше. Это, конечно, в приоритете. Мир, в котором Питер живет уже больше трехсот лет, здорово изменился. Откровенно говоря, он преобразился до неузнаваемости! Появилось множество новых игрушек, до которых даже Клаусу с его бубенчиками и рождественскими погремушками далеко шагать. Точнее, нестись на огромных санях, упряженных северными оленями… Кажется, теперь это называется гаджетами. Но мир для одиноко петляющего по узким заснеженным улочкам Ледяного Пита не изменился ни капельки: те же детские беззубые улыбки, те же горящие чудом глазки, те же наполненные верой в волшебство маленькие детские сердца. И такой же не видимый для них Питер. Мальчик не мог винить детей за то, что они понятия не имели, кто строит для них изящным движением ледяного посоха скользкие горки, кто умело катает снежные комы в снеговиков, кто пишет зимние пейзажи на ледяных окнах. Не мог. Именно поэтому его лучшая компания — он сам. А к тем, которые похожи на него, Питер не слишком привязан. Он и видел-то их пару раз в жизни. У них мало чего общего с Питом. Дети в них верят. Это началось недавно. Всего лишь несколько дней назад Питер начал ощущать внутри нечто такое… незнакомое и необъяснимое. Сперва он списал это на ранние заморозки в этом году — которые сам, собственно, и устроил — но чуть позже чутье убедило его в том, что всё неспроста. Что-то, или кто-то, зовет Пита. Кому-то нужна его помощь… И вот тут-то, на углу одного из городских домишек, украшенных кое-где рождественскими гирляндами, повеяло странным, иноземным ветерком. Посох Пита загорелся ярко-голубым, и мальчишка, встряхнув посеребренной головой, поднял взгляд. У стены притаилась чья-то тень. — Так это ты у нас — ответственный за испорченные праздники? Голос звучал надменно, самоуверенно и чертовски знакомо. Питер даже прищурился от удовольствия — надо же, как быстро его узнали. — Тони, сколько зим! Неожиданная, однако, встреча, — Питер блеснул белоснежно-белой улыбкой, а в его глазах мелькнул слабый морозный огонек. — С зимы 68-го не виделись, а я бы рад и больше, — услышал Питер в ответ, — да только неотложное дело вынудило меня оказаться здесь. — Как сейчас помню: пасхальные яйца, присыпанные первым снегом, — хохотнул тот, активно размахивая посохом. — Ну же, покажись мне, старый друг! …И спустя секунду крупная тень превратилась в широкоплечего мужчину с аккуратно стриженой бородкой, зачесанной назад шевелюрой и яркими карими глазами. В них полыхал гнев. — Никакие мы не друзья, — очень кстати напомнил Тони Питеру, тыча в его лицо пальцем. — И прямо сейчас ты пойдёшь за мной. Ледяного Пита лишь веселило подобное представление. Кто бы мог подумать: создание, которое с таким старанием каждый год разносит по всему свету тысячи разноцветных яиц, нервно пышет ноздрями и представляет собой, в общем-то, крайне разозленного дядьку! Питер светло усмехнулся на это. — Что, прямо так? Я даже марафет не успел навести. Пасхальный Тони очень тяжело вздохнул. — Ребята, упакуйте его. Тут же из ниоткуда возникла парочка мохнатых йети, которые ловко забросили Питера в мешок. — И затяните потуже, чтобы не дёргался, — напомнил им Тони прежде, чем вся компания пропала в волшебном портале. Тут уж не до марафета, — сказал бы Пит. * — Вы не можете просто взять и забросить меня в картофельный мешок! — возмутился Питер, как только оказался лицом к лицу к своим похитителям. Перед ним возвышался бородатый Стивен Клаус, ответственный за Рождество, рядом нервно трепыхала крылышками Зубная фея (кажется, ее истинное имя — Наташа, и она без ума от молочных зубов), и русоволосый Песочник, который редко говорил, но был отлично подкован по части добрых детских снов. Посередь всей компании излишне строго на Питера поглядывал Пасхальный Тони. Самоуверенный мерзавец. И как только дети любят его? — Тебя послал к нам сам Луноликий, — отозвался в ответ главный среди всей этой волшебной шайки — Стивен, указав на огромный блин луны, покачивающийся в окне наверху этого странного места. Повсюду звон и трель бубенцов, волосатые, но милые создания, парочка жующих свой ужин оленей, выстроенные в ряд рождественские сувениры, как на подбор… А, точно. Святилище самого Клауса. При упоминании Луноликого сердце Питера встрепенулось: важное лицо. — Неужто Луноликий решил, что без меня вам не справиться? — недоверчиво спросил он, цокая посохом об землю. Тут в разговор вмешался Тони, со стандартным раздраженным взглядом тыча тому в лицо: — Мы и сами не в восторге от его выбора, понятно? Но раз он указал на тебя, значит, так нужно. — Питер крепко сцепил зубы, игнорируя воспитательный манёвр. Пренеприятный шут. — На землю наступает Кромешник, вселяя в детские сны черный ужас. Огоньки на Шаре угасают с каждым днем… — Он указал рукой на огромную модель земного шара посреди залы, на котором рыжими огоньками сияли души детей, которые верят в волшебство и сказку. — Ты должен помочь нам. Клаус с сожалением пожал плечами. Зубная фея робко улыбнулась мальчишке. Сам Ледяной Питер тяжело вздохнул. — Но я не хранитель, — очень тактично напомнил он всем. — От меня будет мало толку. — А это уже нам решать, — заключил Тони. — Посвятите его, — небрежно взмахнул он рукой и удалился подальше. Тут же вокруг фальшиво заиграла торжественная музыка, Стивен открыл толстенную магическую книгу, а Наташа в предвкушении слишком часто замахала крылышками. Цирк какой-то. * — Он всегда такой? — осторожно поинтересовался Питер у Зубной феи на следующий день его принудительного пребывания здесь. — Вообще-то нет, — жалостливо произнесла та, глядя на Тони, сидевшего в углу и смотревшего в одну точку. — Только после того, как многие дети разуверились в его существовании… А скоро Пасха, между прочим. Он не должен их подвести. — И всё-таки он кажется мне наименее приятным из всех вас. Наверное, всё ещё не может забыть мой снег в его праздник, — хихикнул Питер, удивляя фею. — Кто же виноват, что он не понимает шуток. — А тебе бы понравилось, если бы твой праздник испортили? — наморщила лоб Наташа. — Да у меня каждый день праздник! — воскликнул Питер. — Полгода на одной стороне планеты, — резкий бросок волшебного посоха вверх, — следующие полгода на другой стороне, — ловкий ухват, — красота! Только снег, горки и детский смех… — В этот миг улыбка Питера чуть погасла. Наташа ласково потрепала его по плечу. — Зато ты приносишь детям радость. Это главное. Питер почти что согласно кивнул на это. — Так что незачем ему быть таким, будто он лягушку проглотил, — чуть громче, чем нужно было, проговорил Питер. — Бывало и хуже. Сидевший в стороне Тони поймал каждое его слово, но так и не обернулся. * В первый раз войнушка с Кромешником прошла даже весело. Крайне мерзкий тип с кривыми зубами и недобрыми намерениями. И чего это ему вздумалось прямо сейчас детские сны завоёвывать? Наверное, вдохновение нашло. И хоть сегодня хранители дали Кромешнику отпор, ясно одно — он обязательно вернётся снова, поэтому нужно быть готовыми. Их главная сила — детская вера. И с этим у ребят некоторые проблемы. Да и праздник Светлой Пасхи неумолимо приближался, а Тони становился мрачнее тучи с каждым днём. И даже праздничные приготовления его не радовали. Он тускнел, хирел на глазах, редко говорил и почти не плевался сарказмом, а лишь грустно посматривал на магический шар и сжимал ладони в кулаки. Как-то раз вышло так, что Питер оказался в опасной близости от Тони. — И как ты живешь с этим? — без намека на приветствие спросил мужчина, едва шевеля губами и даже не глядя на собеседника. Ледяной Пит подумал сперва, что обращаются не к нему. А потом… понял. С таким вопросом только к нему, обделённому, и идти. — Стараюсь не зацикливаться, Тони, — спокойно ответил Питер, не позволив себе коснуться его плеча в знак поддержки. — Перестань есть себя. Мальчик отзывчив и незлопамятен, и добрый огонек Тони смог разглядеть даже в этих морозно-синих глазах. — Ты нужен нам целым, — признался Питер, всё же коснувшись тепла Тони своей ледяной кожей. Того сначала отшатнуло, но затем он понял: было приятно. А еще эти глаза, кажется, когда-то были орехово-карими. * Кто бы мог подумать, что помимо зубиков в кладовой Зубной феи хранились еще и детские воспоминания? Вот это сервис, надо сказать. Питер, развесив уши, слушал рассказ Феи о том, что если повернуть золотую призму любого из детей против часовой стрелки, то он тут же увидит всё, что происходило с ним когда-то. Это будет значимый момент или вовсе мелочь. Но это всегда будет тем, что принадлежит ребенку. Питер между делом рассуждает, какими были бы его воспоминания. Видите ли… Он не помнит совершенно ничего, что было с ним до момента становления тем, кто он есть сейчас, — Ледяным Питом. Он просто возник однажды на этой земле, косо взглянул на кривоватую палку, лежавшую у его смертельно-белых ледяных стоп, недоумевал пару часов, а затем пустился во все тяжкие: совершал сальто над городскими домами, бросался снежками в детей, которые не могли понять, кто оказался столь метким стрелком, и старался не думать о прошлом. Прошлом, которого он не знал. Будто почуяв юную тоску, Фея ласково обратилась к Питеру: — У нас есть и твои воспоминания. Что это значит? — Ты ведь тоже был обыкновенным человеком, как и все мы, — разъяснила ему мудрейшая. — И если бы Кромешник не… В общем, дело было так. Этот непорядочный тип похитил всех крохотных зубных помощниц Феи, подкладывавших деткам под подушки монеты в обмен на выпавшие зубки. Случилось так, что Кромешник не поленился захватить и золотые призмы всех детей, которые бережно охраняли их воспоминания. Это было очень и очень плохо, поэтому очередной миссией хранителей значилось освобождение помощниц из заточения и законное присвоение всех призм Фее. Оставалась одна маленькая деталь: никто не знал, где обитает Кромешник и как попасть в его логово. Но, по иронии судьбы, каким-то зловещим образом Питер, летая по городу, наткнулся на позабытый богом пустырь, посредине которого возвышалась сломанная деревянная кровать. А под ней — уходила глубоко под землю черная дыра. Ладно, это прозвучало несколько драматично. Это была обыкновенная нора, от которых, тем не менее, Пасхальный Тони был не в восторге. Он мог вызывать свои кроличьи норы одним ударом ноги об землю и перемещаться по ним с одной локации на другую. Однако здесь была далеко не нора Тони и уж тем более она не была обычной: стены ее пропитались ужасом, а далеко-далеко впереди слышался жалостливый стрёкот заточённых помощниц Феи. Опять это вечно недовольное лицо Кромешника… Может, Питеру и было боязно в этих стенах, но любопытство всё равно перевешивало: ему жизненно необходимо было отыскать вот из той горы золотых призм свою. — Не это ищешь? — дразня, Кромешник повёл перед носом Питера тем, что он искал: на одной из граней призмы было изображено его — как есть, Питера! — лицо, только вместо ледяно-белых волос на лоб падала каштановая чёлка, а карие глаза излучали тепло. Не то, что сейчас… Естественно, Кромешник просто так не отдал Питеру призму. Разумеется, он предложил сделку. Призму обменять на посох. Фи! Казалось бы. Бог с ней, с этой ледяной палкой — воспоминания важнее. Это жизнь Питера, пусть и прошлая. Он хочет знать. Он должен знать, что делать со своим нынешним положением, и каково его предназначение. И как сделать так, чтобы его увидел хоть один ребенок! Хоть кто-нибудь! Поэтому Питер, почти не глядя, швырнул Кромешнику посох. — Глупый, глупый Питер, — гавкнул злодей и сломал посох пополам, отчего в груди Питера что-то звонко брякнуло, вызвав вспышку невыносимой боли. Своей черной силой Кромешник отбросил Питера подальше от места их встречи, а деревяшки, оставшиеся от посоха, полетели ему вслед. И это было огромной ошибкой. Питер очнулся не сразу. Сначала он размял косточки, затем — огляделся вокруг. Несмотря на то, что действие разворачивалось в норе, сейчас он лежал на дне глубокой пропасти, окруженной ледяными глыбами. Рядом валялись обломки посоха. А в его кармане забрезжило золотом. Мальчик не мог оторвать глаз — его призма была такой потрясающей и важной. Личико юного, прошлого Питера доверчиво глядело в глаза реальному, не сломленному Ледяному Питу. Невероятно, но этот момент настал. Питер еще немного помешкал — не каждый день ты стоишь на пороге собственных воспоминаний. Остальное плавно отошло на второй план — Кромешник, кошмары, дети, Тони. Питер медленно повернул призму против часовой стрелки… Красный. Много красного. Вокруг столбы пыли — тоже красной. Кровавой краской окрасилось буквально всё — земля, воздух, люди. Люди, которых Питер моментально узнал. Это был Стивен Клаус без своей фирменной рождественской бородки и веселого огонька в глазах: вместо этого позади него развевался непонятного происхождения плащ, и весь его облик был чрезвычайно таинственным и важным. Был здесь и еще один человек… Тони. Тони, чью кожу украшали не мягкие солнечные блики, а пятна запекшейся крови, ссадины и ушибы. Тони был весь в черном, будто попал в один из худших своих кошмаров. На его руках Питер разглядел необычайные металлические застежки… А потом он узнал себя. С раной у виска, обтянутый красно-синей кожей, он в отчаянии приближался к недоумевающему Тони, точно в замедленной съемке, с единственными словами: — Мистер Старк, что-то мне нехорошо. В этом мире и в этой жизни Тони позволяет себе гораздо больше. Он принимает в свои рваные объятия самого Питера — с теплой, по-человечески румяной кожей и горящими жизнью глазами. Точнее, смертью… Мальчик заваливается набок, Тони — кладет его на землю. Тони глядит дико, и так же дико хватается за грудь Питера. Что-то шепчет ему в область сердца, Питер пытается понять… Питер задыхается, глаза Тони широко раскрыты. Питеру кажется, будто слезы бегут по щекам уверенного в завтрашнем дне мужчины. — Не вынуждай меня говорить это… — будто от собственной боли, подвывает Тони. — Не умирай, Паркер… Не смей умирать до меня. Карие глаза Питера закрываются, когда он шепчет «простите», рассыпаясь ледяным пеплом прямо у Тони на руках. Мужчина бережно приникает губами к крупицам в своих ладонях — единственному, что осталось от того, его Питера, и мерно покачивается из стороны в сторону, будто бы в такт своей колыбельной панихиде, глотая слёзы. Воспоминание обрывается. * Мальчик бесконечно долго сверлит пустыми глазами точку в одной из глыб. Смотрит долго и тяжело, облизывает сухие губы. Смотрит до тех пор, пока не понимает, что на кончике языка собрался явный вкус соли. Смотрит так долго, что не замечает присутствия еще одного человека. — Я не сберёг тебя. Питер молча поворачивается навстречу голосу. Надо же. — И в наказание я помню об этом всю свою жизнь. Нынешнюю жизнь. Тони упрямо глядит вниз, руки его безжизненно свисают вдоль тела. Он слышит чей-то робкий всхлип. — Я столько времени искал здесь хоть кого-то, кто стал бы мне близким. — Питер хлюпает носом, яростно смазывая слезы с щеки рукавом. — Триста с лишним лет я был таким одиноким, ты даже не можешь себе представить… — Я могу, — поднимает взгляд Тони. Всё его напускное высокомерие и кроличья самоуверенность куда-то бесследно исчезают. Теперь перед Питером стоит настоящий Тони — тот, кто однажды его уже потерял, и не сможет пережить этого снова. — А еще я могу предотвратить твою… — он откашливается, голос его подводит, — гибель хотя бы здесь, в этой жизни. Не лезь на рожон, Питер! Зачем ты подался сюда? — Узнать правду! — выкрикивает Питер, наплевав на все манеры. — Узнать, почему ты так меня ненавидишь! — Ну, кто тебе сказал это, Питер? — Когда бы мы не встретились, — уверенно поднимается мальчик на ноги, — когда бы не увиделись, — делает первый шаг навстречу, — ты всегда, — второй, — держал от меня дистанцию. — Третий шаг, последний до момента, когда они оказываются смертельно близко друг к другу. — Видел во мне врага. — Слова оседают горечью на собственном языке. Питер не был готов. — Говорил всякое и делал так, чтобы я тебя ненавидел. — Ты мало что понимаешь во взрослой жизни, ребенок, — спокойно отвечает ему Тони. — Я делал это тебе во благо, чтобы ты был жив! И чтобы… — вздыхает, картинно отмахиваясь рукой, — я не был привязан к тебе так, как был когда-то. — Так всё-таки дело в тебе? — оживляется Питер, тыча пальцем тому в лицо. — Делал это во благо мне, но чтобы спокойно жилось тебе самому? Чертов эгоист! — Питер… — Тони устало прикрывает глаза ладонью, жалея, что снова ввязался в это. Что Луноликий выдал в тот вечер тень-силуэт Ледяного Питера на паркете. — Признаться, я уже мёртв, — горько усмехается Питер, разводя руками. — Смотри-ка, ты и здесь успел облажаться. — Прекрати это, — цедит Тони, обрекая Питера каменным взглядом. — Ну, уж нет, уважаемый, — мальчик отскакивает от него, будто ошпаренный, — это ты прекрати портить мне жизнь. И убегает стремительно и отчаянно, и не чувствует собственных ног. Оказывается, жажда узнать воспоминания — не всегда удачная идея. * Мальчика душит обида и злость. Он несется по городу — как есть, без посоха даже, без верного своего спутника — по дорогам, узким улочкам, широким крышам, скользким тропинкам, по сугробам и снежным горкам, и мечтает избавиться от жрущего его изнутри чувства — ощущения горького разочарования и бессмысленной потери того, чего у него толком и не было. По пути он замечает трепещущие на ветру гирлянды и бумажные вывески с поздравлением Светлой пасхи… Варварски содранные со столбов и стен. И тут только Питер, рассеяв перед собственным взглядом мутную пелену тумана, замечает разочарованные лица ребятишек, печально плетущихся домой, то и дело переговаривающихся о том, что Пасхальный кролик сегодня не придет. — Что значит не придет? — задаёт он вопрос себе под нос. — Он ведь должен был… Разноцветные яйца, корзинки со сладостями, чудо. Пасха — как надежда, как новое начало. Как праздник, который сегодня до детей не добрался. — Святой Клаус… — шепчет Питер, одаривая самого себя знатным щелбаном. Это что же получается? Вместо того, чтобы разносить детям пасхальные яйца, Тони пронянчился с ним? Какой неравноценный обмен! — решает про себя Питер. Хоть и чувство собственной значимости довольно сворачивается в нём пушистым зверьком при этой мысли. Нужно срочно спасать Пасху! Да одна беда: посох-то свой он, сломанный, так и оставил валяться в снегах. Однако момент не может ждать. Сердце Питера долбит в груди, как бешеное. Он тихонько (как будто его могут видеть и слышать) пробирается в дом семилетнего мальчишки, упрямо держащего плюшевого зайца перед собой. — Пойми, — заявляет он ушастому, — ты — моя последняя надежда. — Мальчик (кажется, Джимми) тяжко вздыхает. — Я знаю, что ты существуешь, хоть и яйца сегодня нам не принёс, — всхлипывает от обиды. — Малыш, просто подай мне знак… Любой! Мягкий заяц смотрит на Джимми пустым пуговичным взглядом; Питер не сводит глаз с самого Джимми. Сколько боли в этом детском лице, сколько искренней взрослости! Питер и сам было начинает умолять зайца о знаке, да только вовремя понимает: мероприятие это бессмысленное. Единственное создание, которое знает существование Пасхального Тони наверняка, это он сам. Постойте-ка. — Любой… — повторяет Джимми, разочарованно сжимая игрушку в руках. — Пожалуйста… — и глотает звуки ледяной тишины, раскинувшейся посреди его детской комнаты. Плюшевый заяц летит туда же — подальше от раненой детской души. А Питер, оказавшийся по ту сторону окна детской комнаты, начинает творить. Он мягко касается пальцем стекла, а из-под него начинают расти причудливые морозные узоры, наполняя каждый дюйм оконного стекла настоящим искусством. Гибкие ледяные стебли тянутся к раме окна и завиваются, тугие почки распускаются, широкие лепестки раскрываются… Вылупляются и напугано-счастливые детские глаза, когда они наблюдают за этой картиной. Затем ошарашенно мечутся между исписанным узором стеклом и брошенным в темный угол зайцем. — Кролик! — радостно взвизгивает Джимми, спеша поднять и расцеловать игрушку. — Это знак! Ты существуешь! Мальчишка смеется, смеется и Питер — с облегчением, тихо-тихо, но так счастливо, что через добрую пару минут понимает, что, вообще-то, при большом желании и психическом равновесии он верит в Пасхального кролика, да и просто в Тони, почти на столько же. * Довольный своей работой, Питер наблюдает, как помешанный на своем кролике Джимми разбалтывает всем своим друзьям, что ушастый — реален, и от праздника его просто нагло отвлекли. Повелитель снежной стихии с невесомой легкостью в сердце пускается куда-то вдаль, ближе к Северному полюсу, дабы укрыться от глаз (от которых он и так прочно закрыт стеной неверия) и просто надышаться вволю. В последнее время на его долю выпало слишком много хлопот. Мальчик располагается на вершине снежной горы, обнимая себя руками. Нет, ему не холодно — в отношении Пита вообще не стоит говорить о терморегуляции — он просто хочет согреться мысленно, понимаете? Он мечтает было опереться на свой посох, как делал это всегда после довольно активного рабочего дня, как понимает с тяжелым вздохом, что посох его давным-давно канул в Лету. За своими грустными мыслями он вновь не замечает одного очень важного гостя. — Кажется, ты обронил. Питер оглядывается назад и видит, как Тони, виновато улыбаясь, протягивает ему его, Питера, ледяной посох — целый и невредимый. Мальчик вскакивает на ноги, на Тони он боле не смотрит. Тянет руку к посоху и тихонько, но благодарно шепчет: — Спасибо. — Тебе спасибо, Питер, — раздаётся в ответ. Ледяной Пит хмурит брови. — Я знаю про знак на окне. Мне… рассказали. Питер кивает. Что-либо говорить сейчас так не хочется. Он просто… устал, наверное. За триста с лишком лет устал плестись по своей ледяной судьбе одному. Устал в одиночку сражаться с земными демонами и демонами собственными. Устал не видеть и не слышать рядом такого же живого, как он, создания, способного видеть и слышать в ответ. Вообще, наверное, вся эта его снежно-ледяная кампания — абсолютно бесполезная вещь… Ведь это даже не праздник. Тони, будто чуя внутренние замешательства Питера, делает полшага к нему навстречу. — Прекрати есть себя, — и мальчик узнаёт в этом свои же слова. — Ты несешь людям добро и пользу. Питер в сомнении отвечает: — Они меня не видят, — и вновь едва ли замечает, как Тони оказывается еще ближе к его расстроенному существу. Многозначительная пауза расставляет всё на свои места… — Но вижу я, — успокаивающе шепчет Тони, мягко сминая в руках плечи мальчишки. Питера ведёт от этих прикосновений. — Я тебя вижу, Питер. Держаться нет больше сил. Голова мальчика падает на грудь мужчине, а сильные руки обвивают хрупкую спину, мечтая защитить от внутреннего холода. Выходит, от самого себя? — Для меня ты существуешь, — Тони вдыхает до боли знакомый и такой недосягаемый до этого момента запах: грецкий орех, тимьян, апельсиновая корка. Как есть — его настоящий Питер, только слегка подмороженный. — Я в тебя верю, малыш. Перед глазами — их общее прошлое. В руках Тони — юной птахой бьётся его настоящее, глотая слёзы облегчения. Он обнимает Питера крепко-крепко, развеивая все-все сомнения, безмолвно уверяя его в абсолютной поддержке, мысленно зовя его по имени. И умоляя остаться. Остаться не просто далеким образом из прошлого на сетчатке: остаться с ним, с ними, со всеми этими забавно-нелепыми хранителями снов, у которых иногда жизнь полна смертельно важных хлопот. Побыть с ним хотя бы это мгновение — короткое, как искра в небе, но столь долгожданное, что нажитая годами броня Тони трещит по швам. И Питер соглашается: он рассыпается перед Тони сотней ледяных брызг, намертво впиваясь в горячее, любящее, отбивающее единый с ним ритм сердце. Он просто наконец-то понимает. Все эти годы он жил ради единственного момента. Момента, когда в него поверили. * И если Кромешник повержен, хранители выполнили свой главный долг, а все дети мира обрели настоящее счастье, это не значит, что Тони и Питер стали видеться реже. Может, они обжили славный домик где-нибудь в Альпах. Может, перебрались на самый север и устраивают там снежно-пасхальные марафоны. Может, их больше никто и никогда не видел. А, может, это не наше дело.