52Гц

Я — уставший от моря кит, мою песню уже не петь никогда, и на горло сеть. Разве может кого-то греть невесёлый такой вердикт? Мою песню уже не петь. Горло больно дерут слова — меня слышно едва-едва. По волнам разнесет молва невесёлую эту весть. А я вру. Ведь кому, ребят, дело есть до немых китов, до кроваво-хрипящих слов, до свинцово-тяжелых снов? Никому. И они молчат. Льдистым холодом по спине, плавники огибая вдоль. Нет вопроса «А я?». Позволь мне не сыпать на раны соль. Мне хватает своей вполне. А не петь, так кричать. Хотя и на крик не придет никто. Нам, охрипшим китам, зато позволяется сеть-решето и без спроса уйти, шутя. Нас не хватятся, нет, увы. Песни нет. Разговор? Конец. На попытки хрипеть — «боец», но в душе беззвучное «Лжец» оставляет кривые рвы. Я — ноябрь среди весны, по-другому, увы, никак. Я пытаюсь, но каждый знак, каждый жест, каждый злой чужак — и попытки мои смешны. Мне давно всё равно, а жаль. Я хотел бы хоть раз вздохнуть, разогнать ледяную муть и, возможно, забыть чуть-чуть одинокий морской февраль и холодные взгляды рыб на хрипящую песнь кита. Знаю, песня давно не та и не выпрямить мне хребта из-за давящих сверху глыб. Но хоть раз бы ещё запеть. До последней больной строки, в тексте путая языки, чтоб услышали, кто далеки, и над кеми не властна смерть. Мне б запеть, я сказал бы вам как прекрасен бывает мир. Что я собственный свой кумир, что я в кофе люблю зефир, что я верю чужим слезам. Что порой вспоминаю дрожь в песнях разных других китов. Что давно я на всё готов, что так много на свете слов. (Люди их превращают в ложь.) Мелочей таких много здесь, я уже говорить устал. Я надеялся долго, ждал. Век китовий ужасно мал: время выбило с мыслей спесь. Всё, казалось бы, решено: кит не может до хрипоты петь смешные свои мечты и влюбиться в лица черты. Только мне уже всё равно.