sunrise

Мятно-шоколадное мороженое таяло на языке. Люси никогда не любила этот вкус, но сейчас даже не замечала, что ест, вновь и вновь зачерпывая большой ложкой ледяную сладость. Контейнер стоял на ее голых коленках и морозил кожу, а легкий ветерок трепал отросшие темные волосы. Все было как-то неправильно. Не так, как должно быть. Это не она, а какая-то другая девочка сидела на новехоньких белых ступеньках в летнем платье и поедала мороженое. Этой другой девочке было пятнадцать, а Люси… Люси понятия не имела, сколько ей лет. Она слишком долго жила в месте, где время текло по-другому, и точно знала лишь одно — ей уже давно не пятнадцать. Свои настоящие пятнадцать она провела с фавнами в великом Западном лесу. В том, что в шкафу прятался. В том, что был в Нарнии. А теперь шкаф стал просто шкафом, она из королевы стала девочкой в белом платье, а отвратительное на вкус мороженое таяло на языке. И она была одна. Ни фавнов, ни леса. Слишком просто и чересчур сложно. Как-то несправедливо. — Идешь обедать? — створки окошка распахнулись, и показалась Сьюзен, хорошенькая, как и всегда. Ее кудри были уложены волос к волосу, и в них был темно-красный обруч, такой же, как и помада на ее губах. Красивая. — Нет, не хочу. Сьюзен улыбнулась. — Еще бы, ведро мороженого слопать. Передумаешь — приходи. — Хорошо. Люси задумчиво отправила было ложку в рот, но скривилась и бросила ее в контейнер. Все они вели себя так, словно не было ничего. Питер и Сьюзен, похоже, вообще начали забывать. Списывали все на кучу дел, переезд, поступление в колледж, но самом деле они боялись вспоминать, и Люси это понимала. Им не вернуться, это факт. А воспоминания имеют ценность, только если в них верить. Она всегда верила больше других. Она жила Нарнией и в Нарнии, а теперь ее отправили доживать остаток дней в этот мир, где была важна красная помада на губах и аттестат колледжа. Словно наказывали за что-то. Аслан, Иисус, — боги, которые есть в любом измерении, — за что вы сделали это? Ведь нет греха, что не искупить. Боги вершили то, что должны были, но Люси категорически была не согласна с их действиями. Ей было пятнадцать, у нее была загорелая кожа и босые пятки, а еще веснушки на носу, а внутри было пусто и мрачно, как в склепе. Тянуло на родину. Тянуло к солнечным бликам на руках дриад и звонкому пению ручьев в роще, к душистой летней траве и венкам из одуванчиков. Люси всегда плела их, эти венки. Ей нравилась простая, обыденная красота, искренняя, живая. Сьюзен любила красоту сложную и многогранную и венков не плела, лишь золотой обруч в волосах носила, и в этом мире поменяла его на бархатный, а Люси все еще засовывала цветки в волосы и ходила босиком. И ноги все были в мозолях и занозах. И мама сердилась. А Люси пыталась жить. Каспиан пытался жить. У него было полно забот — ссоры великанов с кентаврами по поводу лесных границ, ссоры тэльмаринцев с нарнийцами в кабаках, ссоры с самим собой. Без повода, просто так. Для прочистки мозгов. Все было неправильно и как-то не так. Неуютно ему было одному сидеть на троне. Пора бы привыкнуть за эти четыре года, но он не мог. Привыкнуть значило бы смириться, а Каспиан не привык прогибаться под трудностями. Легкие занавески влетели в комнату золотым всполохом, и в лицо дунуло соленой свежестью с моря. Лето он теперь коротал в отстроенном Кэр-Паравале, соединившим в себе древнюю архитектуру Нарнии и мощную кладку Тэльмара. В этих стенах раньше звучали другие голоса. Тут был смех и беготня, и маленькая девочка носилась с лесными жителями по залам. Звонкой птичкой казалась Каспиану королева Люси. Увидев ее в первый раз, он даже глазам своим не поверил — врали все манускрипты и гобелены, раз великие короли и королевы на детей похожи! Питер был Питером, Великолепным монархом, и раздражал невероятно. Великолепием своим, собственно, и раздражал — Каспиану, выросшему фактически в своей комнате, и не снилась такая непринужденная осанка и величественный взгляд. Питер был рожден, чтобы править, это верно. Еще была Сьюзен. Великодушная королева, покорившая его одним взмахом длинных ресниц. Красота ее была величавой, завораживающей. Такую очевидную красоту нельзя не заметить. У Сьюзен были густые кудри, белая кожа и выразительные темные глаза. Сьюзен стреляла из лука и говорила мало, лишь по существу. Она была прекрасна, и Каспиан верил, что влюблен. А потом они поцеловались, и в этом легком, как ветерок, касании губ, верным было лишь одно — не любовь это была. С ним снова жестоко сыграла в игру сама судьба. С Эдмундом Справедливым Каспиан сблизился лишь при его третьем визите в Нарнию — их сблизил «Покоритель Зари». Эдмунд был вспыльчивым, казался ему мальчишкой, но на деле нравился ему куда больше Питера. Помимо стати короля в Эдмунде была какая-то искра. И эта же искра жила в младшей из королев. Двое последних детей впитали ее куда лучше, чем старшие, и нарнийцы чувствовали это. Эдмунд и Люси выросли среди них и стали личностями в Нарнии. Нарния была им матерью-наставницей и отцом-учителем. Люси… Была самой необычной из четырех. Нельзя было подобрать должного эпитета, чтобы описать ее, да и как опишешь шелест высоких колосьев или стук дождевых капель в стекло? Она была нимфой, дриадой, вечным ребенком, счастливым и живым. Каспиан наблюдал за девятилетней девочкой с улыбкой. На нее нельзя было смотреть по-другому. Светлая, как и все дети, Люси в то же время имела за плечами опыт царствования и управления страной, а потому иногда говорила вещи, от которых у Каспиана по коже холодок пробегал. В ней жила сама мудрость, нашедшая приют в беззаботном сердечке. Ее старшие брат и сестра часто не воспринимали Люси всерьез, будто ее детская внешность заставляла их забыть о прошлом, и Каспиан всегда недоумевал, наблюдая подобное. Кто хоть раз говорил с Люси знал, что за ребенком скрывалась взрослая умная девушка. И все-таки, пока эта девушка пряталась внутри, было легче. Люси скакала по тэльмарскому замку вместе с мышами и прочими нарнийскими созданиями, чесала их шерстку и пела песенки, заплетала себе косички и играла в салочки с суровыми рыцарями, и Каспиан улыбался. А потом он поднял ее борт своего корабля, и сначала не понял, что произошло, когда под простым платьем его рука нашла тонкий изгиб талии. Ответ был прост — это было время. Люси больше было не девять лет. Ей было пятнадцать, и она стала девушкой. Первый день с момента появления Эдмунда и Люси на борту Каспиан провел в беседе со страшим. Упрямо смотрел в честные глаза короля древности, чтобы не пялиться на его сестру. — А королеву ты себе отыскал? — Никто не затмил твою сестру. Со Сьюзен нельзя было сравниться в красоте. Каспиан не врал, ее правда никто не затмил. У Люси все было слишком. Много веснушек, мальчуковые замашки, грубая походка, выгоревшие на солнце волосы и обветренные губы. Но она казалось такой настоящей и реальной, что сердце щемило. Босиком ходила по палубе и все так же напевала песенки, а потом сражалась, как взрослая, с работорговцами, и совсем не плакала. Люси Отважная. Именно так. Каспиан избегал ее, как мог, скрываясь от странной нежности, что окутывала его при взгляде на эту девочку. Он ведь помнил ее ребенком. Он ведь был королем. Но и она была королевой. — Ты прячешься от меня. Не вопрос, а сухая констатация факта. Люси тогда поймала его на носу корабля, ночью, одного. Каспиан не знал, что ответить, но она и требовала слов. — Здесь звезды другие, — задрала голову и улыбнулась иссиня-черному небу. — Когда я смотрю на них, то чувствую себя дома. — Названия знаешь? — Каспиан не смог побороть искушения встать рядом и опереться ладонями о борт корабля. Люси косо взглянула на него. — Дриада заставляла меня повторять их по нескольку десятков раз, пока не убедилась, что я запомнила историю каждой и фазу ее самого длительного сияния. — Тебя обучала дриада? — недоуменно спросил он, и Люси рассыпчато рассмеялась. — А кто еще? Мы ведь совсем ничего не знали, все четверо, а учиться надо было. Вот мы и взяли по знатоку для каждой науки — из разных рас и сословий. Времена были неспокойные, надо было быстро учиться. Каспиан подпер голову рукой и кинул на Люси долгий взгляд. Ее волосы посеребрила луна, а на носу был крохотный шрам. — Сколько тебе лет? — внезапно для самого себя поинтересовался он. Люси склонила голову набок. — Мы давно перестали считать. Дело в том, что слишком сложно прибавлять время, проведенное в Нарнии, к годам в моем мире. Думаю, в районе тридцати. Знаешь ли, скачки из измерения в измерение должны иметь и минусы, так что эта жертва не слишком большая. — Не знать собственного возраста? — Не бояться его. Потом на место Люси-королевы пришла Люси-сорванец, и она рассказала о проделках старых дней, а Каспиан не мог выкинуть из головы мысль о том, что она, по сути, взрослая женщина, и в его снах все было почти правильно. Это выносило мозг похуже, чем зеленый туман, извращавший все в худшем виде. Он боялся спать. Люси исчезла с весенних полей и все чаще появлялась в откровенных грезах сознания, чересчур красивая для настоящей Люси, но оттого не менее желанная. Милая, славная Люси и не подозревала, в каком эмоциональном раздрае он находился за все время плавания. Каспиан не мог дать объяснения собственным эмоциям, просто в какой-то миг все стало кристально ясно — он не мог полюбить Сьюзен за ее красоту, но вполне мог полюбить Люси за искренность, переполнявшую ее маленькое существо. Искренность тонула в ее синих глазах, отражалась в жестах и жила в словах. Люси была девочкой, которая никогда не лгала. Люси лгала. Лгала самой себе, когда уверяла себя в том, что для нее пара пустяков — тоже забыть о Нарнии. Лгала другим о том, что забыла, а по ночам чуть ли не выла в подушку. Вместо этого она забиралась на подоконник и смотрела на звезды, казавшиеся лишь искажениями тех, других. Черт. Даже звезды тут были неправильные какие-то. В ее маленькой комнате было не так уж много вещей — в мансарде попросту практически ничего не помещалось. Кровать с железной спинкой, обмотанная лентами, тумбочка, большой ковер и пуф в углу, — вот, пожалуй, и все. И картина, увезенная в чемодане из дома Юстэса. Картина, на которой больше не было корабля. И пирата с темными кудрями тоже не было. Каспиан Х был для Люси образом из книжки. Познакомившись с ним, она поняла — король. Не такой, как Питер или Эдмунд, но король. Просто… другой. Каспиан не был принцем из сказки, он злился, ругался и протестовал, но Люси-то знала, что это все уйдет, и останется острый ум и смекалка, а еще отвага. И глаза колдовские останутся. Куда они деться могут. Каспиан играл с ней в игры и таскал на руках, чтобы ее босые ноги не наступили на осколки в деревне тэльмаринцев, а Люси могла лишь хохотать и вдыхать его запах, утыкаясь носом в камзол. Каспиан пах вереском и чуть-чуть солью. И еще Каспиан глаз не сводил с ее сестры. К своему стыду, Люси даже испытала что-то, похожее на радость, когда узнала, что старшие не вернутся. Она жалела их, правда, но надеялась прибыть в те дни, когда править еще будет он. И чтобы Сью не было. Она не любила играть в ее детские игры. Люси же все еще играла в них даже в этом году, до того, как попала на «Покоритель». А потом все словно с ног на голову перевернулось. Юстэс что-то вопил, Эдмунд говорил, а Люси молчала. И вдыхала запах мокрой рубашки. Что это было? Наваждение. Детская болезнь, типа ветрянки, которой надо переболеть, чтобы потом не заразиться. Люси болела шесть лет, ни дня не проводя без рецидива. Вот только Каспиану об этом знать было совсем не обязательно. Пусть лучше бредит Сьюзен. Да. Она выдернула чертов лист из книги и прочитала заклинание. Вот только ей это было не нужно, потому что без Нарнии это все теряло смысл. Она делала это ради себя? Бред! Ради него и только ради него! Каспиан смотрел на нее по-другому. Словно изучал, как причудливый экспонат на выставке, а Люси не могла не смотреть в ответ. У него был широкий разворот плеч, жесткая щетина и густые брови. Каспиан был мужчиной, а она – лишь нескладной девочкой, возомнившей себя королевой. Отдельно — да. Но не подле него. — Твои дети будут гордиться тобой. Они были на острове Раманду, и впереди все еще ждал туман, но Люси было совсем не страшно, но вовсе не потому, что она отважная, просто он был рядом. Они гуляли по пляжу, розовому, как клубничный морс, и волны разбивались о их ступни в рассветной тиши. А еще был песок холодный, но мягкий. Люси произнесла эти слова бездумно, а потом Каспиан вздохнул, и она поняла, что бездумные слова дорого стоят. — Не уверен, что они у меня будут. — Ты что! — Люси остановилась. — Нарнии нужны непоседливые черноволосые принцы! Каспиан рассмеялся. — Если бы я мог их рожать, я бы родил, но для этого деликатного дела, знаешь ли, мне нужна жена. Сердце стрельнуло тупой болью, и Люси уже пожалела, что открыла рот. — А как же Лилиандил? — вырвалось у нее прежде, чем она сдержала порыв. Каспиан вздрогнул от новой набежавшей волны. — Она прекрасна. Но меня это пугает. — Пугает? — нахмурилась Люси. — Как красота может пугать? — Мне кажется, будто я говорю не с живым человеком, а с мраморной статуей. В моем детстве меня окружал лишь камень, Люси. Я не хочу повторения. Ей стало так больно, что захотелось плакать. А от осыпавшейся на голову жалости захотелось сбежать. — Вода холодная, — отстраненно пробормотала Люси. — Да что ты? — Каспиан вдруг нагнулся и зачерпнул воду ладонью, после чего ее окатила волна ледяных брызг. Люси взвизгнула. — Каспиан! Ответом ее рассерженному крику был смех. Каспиан стоял прямо в воде в подвернутых штанах и простой белой рубашке, и его волосы не были собраны, как обычно, в хвост, а рассыпались непокорной волной. Люси закатала рукава рубашки, нагнулась… И брызги полетели прямо в короля. — Разбойница! — смеясь, бросил Каспиан, а потом сделал большой шаг и схватил ее. — Сейчас как брошу в воду, будешь знать! — Мне обсохнуть еще нужно будет! Ай-ай, Каспиан, поста-а-авь, — слова потонули в тоненьком визге, когда он подбросил ее в воздух. Люси уже сгруппировалась, готовясь к встрече с морской водой, и недоуменно приоткрыла один глаз, вновь оказавшись в сильных руках. Каспиан осторожно поставил ее на ноги. Они оба были наполовину мокрые, а его пальцы сжимали ткань ее рубашки. Улыбки сползли с их лиц, и от прежней веселости не осталось и следа. Все исчезло. Лишь два внимательных взгляда. Раз — и черта перейдена. Люси впервые оказалась так близко к нему. Под ее ладонью сильно билось мужское сердце. Стучало так, словно собиралось пробить ребра. Дыхание Каспиана сушило губы. Люси закрыла глаза. Шумели волны и кричали чайки. Словно на границе сознания. В какой-то момент ей захотелось открыть их, хотя бы один, чтобы убедиться, что это не зеленый туман играет с ее разумом. А потом это произошло. Его губы коснулись ее. Каспиан точно знал, что делал. Каспиан ни в чем не был так не уверен. Последние года были не лучшим временем, чтобы практиковаться в поцелуях, а потому, кроме одного неловкого момента со служанкой еще до воцарения Мираза и поцелуя со Сьюзен, он был совершенно нецелованным. Не мужчиной, юнцом. Губы Люси чуть дрогнули. Каспиан сжал ее талию, сминая тонкую ткань рубашки, и отстранился. Она не открыла глаза, лишь вздохнула прерывисто. А он, призвав на помощь всю свою храбрость, поцеловал ее вновь. Не жадно, не грубо, но настойчиво. Касаясь языком шершавых губ, раздвигая их и очерчивая небольшие зубы. Понятия не имея, откуда взялся навык. Будто он всегда это умел. Люси вцепилась в его плечи. Каспиан погладил ее по спине и запустил ладонь в ее волосы. Он мечтал это сделать с того момента, как вытащил ее из моря — волосы у Люси были длинные, с темно-рыжим отливом. В них словно луч солнца зарылся. А потом она робко потянулась к нему, и все стало неважно. Все равно и на волны, и на чаек, и на то, что она его старше, на все на это. Потому что их языки столкнулись, и поцелуй стал совсем взрослым и глубоким, как блистающее Восточное море. Каспиан утонул в нем. В мимолетных прикосновениях девичьих ладошек, в густой смеси запахов — Люси всегда пахла необычно — сладкого перца, кардамона и дикого меда, в танце, что ее язык вел в его рту. В этот момент они были простым парнем и девушкой, без багажа длиной в целую эпоху за плечами. Сталкивались, как две неспокойные волны в океане. А потом прозвучал рог, призывавший покинуть остров, оба отстранились и взглянули друг на друга недоверчиво. Словно это не они минутой ранее сладко целовались, стоя по колено в воде. Пшик — и нет ничего. Ни легкости, ни счастья, ни искренности. Рог… Рог! Взгляд Каспиана метнулся к реликвиям древности, стоящим у него в покоях на особой полке. Рог великодушной королевы по-прежнему был там, лежал в своем чехле и покорно ждал своего часа. Каспиан посмотрел на него, а потом быстрым шагом пересек комнату и достал рог из чехла. И прежде, чем разум возопил о неправильности происходящего, набрал в легкие воздух и подул в него. Рог был по-прежнему звонкий и звучал особенно чисто. Каспиан посмотрел на свои пальцы, сжавшие реликвию, потом окинул взглядом комнату, и пальцы безвольно разжались. В немом принятии. Как было, уже не будет. Как было, уже не будет. Эту простую аксиому Люси усвоила давным-давно, но сейчас ее сердце отчаянно искало лазейку. Ей просто хотелось любить и быть любимой. Она просила так многого? Она еще не понимала, что ее желания шли в ногу с желаниями большинства из людей. Подсознательными, разумеется. Люси просила того, что никто не мог ей дать. По крайней мере, не в мире самолетов и контейнеров с мороженым. Громкий звук раздался из церкви, и колокольный перезвон ударил ее прямо в грудь. Люси покачнулась. На секунду ей даже показалось, что она летит сквозь время и пространство, а потом она обнаружила, что в кровь изодрала коленки, шлепнувшись на мостовую. Она прижала к царапинам ладони, и подняла голову. Краски перед глазами смешались вновь, и Люси словно попала в плен темных глаз… но лишь на мгновенье. Боль в коленях отрезвила затуманенный разум. Люси не была наивной девочкой. Она чувствовала все острее, чем кто-либо. Она знала, что в далеком от нее месте был человек, который нуждался в ее помощи. И догадывалась, что однажды сможет ему помочь. Что же, она подождет. Люси умеет ждать.