Дорогой друг

Дэвид даже не сомневался, что этот хромоногий засранец выжил. Нет, поначалу был уверен – все, конец. Когда в главном конференц-зале Панхеи вдруг началось безумие; когда самого Дэвида снесло в коридор паникующими людьми и он не успел ухватиться за Хью, чтобы не потерять его, а потом рваться обратно уже было поздно и бессмысленно; когда в спасительном отсеке замер у стеклянной стены – чтобы не метаться запертым зверем. Тогда Шариф был готов оплакивать своего друга. Он почти похоронил Хью. Глупо было надеяться, что тот мог выжить среди оскаленных морд и яростного рыка. Его Дедал, его учитель, нежнейший друг. Но после того, как всклокоченный, черт знает на каком упрямстве держащийся на ногах, Дженсен сдал Дэрроу со всеми потрохами: «Это сделал он… Безумие творится во всем мире», Дэвида как током ударило. Дэрроу больше не верил в их мечту. Не боролся за нее – хуже, обрубил ей крылья и бросил на смерть. Потом еще одно осознание. Хью не погиб. Он и не собирался погибать. Он знал, как сигнал подействует на аугов, не мог не знать, и сумел подготовиться. Защитить себя. И теперь сидел в башне. Ждал. Интересно, чего? Шариф был готов рвануть обратно в конференц-зал – выдернуть последнюю здоровую ногу лживого ублюдка. Этого тот точно не ожидал, чего бы он там ни высиживал среди трупов. Но пока это было невозможно. Потом, утешал себя Шариф, нетерпеливо поглядывая на часы на левом запястье. Когда вернется Адам, когда затихнет сигнал и… Не было никакого потом. Вернее, было, но не таким, как жаждалось до кровавой пелены в глазах. *** Дэвида вытащили в состоянии полутрупа, Хью даже трупом не вытащили. Он считался пропавшим без вести, считай – мертвым. Но Дэвид не верил. Он даже не сомневался, что этот хромоногий засранец выжил. Спеленутый беспомощностью – полгода комы любого доконают – Шариф мысленно складывал паззл. Кусочек за кусочком, день за днем, месяц за месяцем. От момента, когда он сам, своими руками, помог Хью взобраться на кафедру, и назад – дорога в конференц-зал, летная площадка, небо над Ледовитым океаном. Много, много кусочков, которые предстояло покрутить, сцепить друг с другом. Хью стоит перед пылающим камином. В черных глазах пляшет огонь. Хью чертит тростью на снегу схемы будущей Панхеи. Тень калачиком свернулась у ног. Хью что-то говорит Дэвиду на ухо. Дэвид не слышит из-за шума самолета, и Хью нетерпеливо берет его за пуговицу всегда расстегнутого воротника рубашки, притягивая к себе. Как же Шариф скучал по нему! Как ненавидел! Как жалел, что не сумел вовремя понять. Как презирал за предательство… Он снова перетряхивал паззл. Если бы Хью хотел умереть – сразу после включения сигнала – он бы одновременно запустил механизм самоуничтожения Панхеи. Он бы не стал ждать, когда кто-нибудь придет и отключит его дьявольскую махину. И уж точно он не ждал, что придет Адам Дженсен сделать это. Но Хью Дэрроу – тварь, мудак, иуда – терпеливо выжидал. До определенного момента. А потом исчез. До того, как Панхею перепахало по полной. Шариф застонал вслух. Надо, надо было рвануть назад, добраться до конференц-зала и лично придушить дорогого друга. Теперь же – ищи его. Он гений, он спрятался так, что его не найдут. Скорее уж он сам найдет тебя, если пожелает. Шариф чуть не сел на больничной кровати – не смог, хотя машинально дернулся вперед, но еще позвоночник не держал. Черт с ней, с этой беспомощностью и с тем, что больше нет обеих рук. Больше нет компании и нет крыльев. Хью следовало удостовериться, что он, Дэвид Шариф, мертв – если хотел его остановить. Хью следовало лично проломить голову Дэвида Шарифа своим костылем – если хотел остановить будущее. Ты жив, засранец, но и я тоже. Я ошибся на Панхее, но и ты – тоже. Найди меня, приходи за мной. Еще посмотрим кто кого, гений.