don't forget her sacrifice.

      RUN, YOU CLEVER BOY, AND REMEMBER.

Вы когда-нибудь встречали копов на пенсии? Видели то, как они рассказывают о своей работе? У этих мужчин в летах уже не так блестят глаза, как в молодости. У них дрожат руки так, что из пальцев выскальзывают предметы. У них травмы. У них воспоминания, что давят на хлипкий от возраста позвоночник. Они почти все уходят в отставку сами, уже не имея возможности сосчитать количество собственных морщин по пальцам, и когда седину висков не перекрыть удачной укладкой. Но это не наш случай. И уж точно этот человек не расскажет о том, что с ним случилось, своим детям или внукам. Вопрос даже в том, доживёт ли он? Тайширо не стар, и волосы его не блещут серебром на солнце. Но он в отставке. По какой же причине? Возможно, ответом послужит трость, что с неприятным скрипом резиновой подкладки проходится по гладкой плитке на полу. Возможно, ответом будет то, как крепко впиваются пальцы в рукоятку, вжимая трость в пол, чтобы удержаться на ногах. И, возможно, ответом станет то, как болезненно отзывается на мимике каждый шаг, оставляющий за собой напряжённо дрогнувшую набухшую вену на виске. К а л е к а. Чёртов калека. Тойомитсу из тех, кого отправляют из копов пинком под зад, и как бы ты не держался зубами за свой значок – они выдерут вместе с твоей собственной головой, если понадобится. Им не сложно, но сложно уж точно тому, кто посвятил жизнь закону. Тому сраному закону, по которому он теперь считается невменяемым. Болен, неадекватен. Тот, кого медленно, но верно грызет по кускам болезнь, что не является смертельной. Но не даёт ему думать. Посттравматический синдром врезается в глаза каждый раз, когда пред ним сидит один из членов "нового поколения". Подростки, мелькающие перед ним, появляющиеся в отделении за очередную пьяную драку или то, как они пырнули кого-то ножом – Тайширо мутит, Тайширо лихорадит от мыслей о том, что эти мальки вырастут и будут травить н о р м а л ь н ы х людей. Тайширо хочется выблевать красивыми иероглифами на весь пол то, как это всё отвратительно. Дети. Они давно не дети. Как тот щенок, что обкурился до того, что его выворачивало прямо на взрывчатку, которой он себя обмотал. Это ведь весело, это ведь по приколу! Рыдающая мать просила спасти, люди умоляли вразумить. Но этого невменяемого маленького ублюдка спас бы только нож в горле и хороший сапёр. Они бы его даже не вскрывали, дабы понять, что за дичь его так торкнула, – отдали бы родственникам. Но чертово здание, что полно людей. И лишь тикающие часы на том, что предвещало вынос стекол из окон и жертвы, жертвы, жертвы. Усыпанные трупами дороги, и залитые кровавыми лужами полы. Обломки по ногам. Тойомитсу знал ведь, чем всё закончится. И готов проклясть каждый миг, что ему подарила эта служба закону.       

RUN, REGRETFUL MAN, YOU COULDN'T SAVE HER.

Скрип той самой резиновой подкладки по плитке, мягкий шорох сбивающихся шагов. Мужчина узна́ет каждую рамку на стенах, вбитую на те места давным давно, ещё раньше его первого появления здесь. После академии. После того, как его направляют к тому, кто под конец его отправит на пенсию. В двадцать девять лет. Но ведь уже так не давит, уже куда легче осознать, хотя внутри жмёт на странное чувство сомнений. Тот мальчишка, бегающий пред ним семь лет назад – уже мужчина. Тот мальчишка занял место Тайширо, который может лишь полузавистливо поджимать губы и искренне радоваться за то, что он превосходит своего друга. Который лишился этой возможности. Сияющий, повзрослевший, но всё ещё мальчишка. Он ведь так слеп. Компания двух полицейских не всегда лучшая, когда ты жаждешь стать рядом с ними, на равных. Снова примерить тот яркий значок. Но жажда окунуться в это снова... Патруль выезжает за границы участка быстро, стоило какому-то пенсионеру сообщить о том, что на территории заброшенного и всем известного лагеря мигают огни и слышен шум. Там ведь не раз находили тела. И на заднем сидении патрульной машины тот, за кого попросил перед Айзавой его малец. Тайширо даже не оскорблен – ведь он болен. Болен тем, что этот лагерь нагоняет мысли и воспоминания. А состояние будет вскоре вопить о том, что, мать его, парень, беги. Не оборачивайся. Но трость стучит по сухой земле и сигнализация автомобиля подаёт звук, что можно отправляться на осмотр территории. Только глухой смех где-то позади: — Чёрт, я даже как-то соскучился по этой атмосфере, – и свет фонарей уводит к воротам. Которые закроют им всем путь обратно. Аояма что-то восклицает о том, что им пора спешить. И уверенность этого юнца поражает – конечно, он ведь уже не ребёнок. Далеко не ребёнок, которого нужно направлять. Волен делать выбор сам и волен принимать решения, как имеющий в этом мире права. Тайширо издаёт смешок, потирая пальцами щетинистый подбородок и сводит брови к переносице, щёлкая по кнопке фонаря в руке. Увы, сиянием этого мальчишки и его амбициями дорогу в ночи не осветить. Казалось, что даже жаль. Впрочем, Фэтгам не против и помаячить фонарем перед этим мальчишкой. Ведь всё его поведение приносило странное спокойствие. Странное. Инстинкты, триггеры, мигающие в глазах огни и пятна – уверенный мальчишка ставит цель и идёт к ней, а мужчина только одобрительно кивает, получив свой деактиватор. Но надолго ли? — Черт, – вибрирующий в кармане пальто телефон отвлекает от смутных ощущений облегчения, и Тойомитсу приходится переложить фонарик в руку с тростью, из-за чего по ноге бьёт лёгким болезненным разрядом. Отрезвляет неплохо. Но голос на том конце провода вызывает только вздох. Облегченный или уставший, тот ещё вопрос. Но скорее первое. Бывший коп, что товариществует с лучшим другом своего коллеги. Тоже бывшего. Неплохой сериал, конечно, у них получается. — Тошинори? Рад тебя слышать, – прижимая телефон плечом к уху, в руку возвращается фонарь и взгляд цепляется за дорогу, вдоль забора, и смятую по ее следам траву. И потянув Аояму за ворот форменного пиджака, кивает в ту сторону, не отвлекаясь от разговора, — Прости, но сейчас немного неудачный момент. Я обязательно загляну к тебе на днях. Айзава тебе не звонил? Мы его уж совсем потеряли, а нам нужна помощь. Шаг ускоряется, и прерывается лишь шаркающим шорохом трости по земле. Тайширо идёт впереди, чисто из привычки, и останавливается периодами, дабы посмотреть назад, на Аояму. Не хотелось бы его потерять, увлекшись в игру под названием: "грустные флешбеки матёрого копа". И его рука с шумом приземляется на пробоину в этом самом заборе, дабы привлечь внимание юнца, все еще удерживая телефон у уха: — Слушай, а ты не хочешь к нам присоединиться? Кажется, на территорию заброшенного лагеря пробрались детишки и их нужно найти. Ничего сложного, но территория большая, нам с Югой ее вдвоём не охватить. Да и тебе будет чем заняться. Если согласен, то я сброшу тебе адрес смс-кой, пойдёт? Хриплый голос по ту сторону шарудит по перепонкам о согласии и мужчина кивает самому себе, ведь это уже что-то. — Тогда сейчас получишь адрес. Встретить мы тебя не сможем, так как если на территории есть ещё кто-то, кроме детей, то мы не должны опоздать. Тебе ведь Айзава наверняка рассказывал про этот лагерь, – мужчина трёт переносицу, поднимая глаза на забор и проволоку, что оплетала линию вдоль верха. Чьё-то тряпьё мелкими кусками. И это подозрительно. Если есть пробоина, то зачем перепрыгивать? Либо кто-то невменяемый, либо не заметили дыру. С первым вариантом всё куда хуже, чем было бы во втором. Детишек, жаждущих острых ощущений, поймать проще, чем сумасшедших, которые не боятся навредить себе. Хотя кто знает, кто из них более невменяемый. — Прими сообщение и выезжай. Рядом со въездом будет полицейский автомобиль, ориентируйся по нему. Пройдешь вдоль забора вправо и найдешь дыру. Пробирайся и встретимся уже внутри, – сигнал завершения разговора. Тайширо щелкает по экрану и получив уведомление, что сообщение отправлено, снова прячет телефон в карман. И выдыхает. Быстрее бы подтянулся Айзава. Не хотелось бы потом вытягивать из какой-нибудь задницы его друга, отчитываться за травмы, — Слышал ведь, что я говорил? Лучше пойти вперёд. Если кто-то есть там, то нам стоит поторопиться. Обращаясь уже к Аояме, что с минуту стоял, будто вкопанный, Тойомитсу прокручивает фонарь в пальцах, зажимая его край зубами, дабы освободить одну руку. Пригнувшись, его ладонь нажимает на забор, дабы прогнуть его больше и залезть внутрь. И надо будет наверняка потом сообщить, чтобы эту пробоину перекрыли. А то и вообще снесли к чертовой матери всю эту ненужную территорию. Но сейчас важнее то, что дети, возможно, в опасности. Но если это не факт, то им в любом случае следует поторопиться. Неприятный скрип идущей по швам ткани. Плащ трещит, цепляясь за забор и это бьёт по вискам так, будто тот кусок железа сейчас проходится по воспалённым нервам. Тайширо накручивает часть рваной одежды на кулак, резким движением отдирая от забора. И это вряд ли можно надеть вновь, но оставлять здесь? Да к черту. Обвязывает за рукава на поясе, вжимая трость в сырую землю, пока Аояма также пробирается внутрь. Но слух цепляется за голос, приглушённо, но так звонко. Эдаким эхом. Не понять, откуда он и это явно плохо. Тут точно кто-то есть, и не только дети. — Слышал? – стоит прислушаться, чтобы заметить, а интуиция звенит так, словно последний шанс спасти. Только кого? — Разделимся. Мы должны успеть найти того, кто кричал, – не будь в его руках та трость, не сжимай его пальцы рукоять так крепко, то шаг его был бы быстрее. Рука мужчины указывает в противоположную сторону, определяя путь для Юги, и сам направляется по своей. Словно бы роковой момент. Пока в голове бьют болезненные импульсы, заливая зрачок серыми пятнами. Пока шаги не отзываются мелкими взрывами в мышцах и сломленной ноге. Пока по перепонкам не режет знакомый, чертовски знакомый аккомпанемент триггеру. Тайширо валится к дереву, вжимаясь лбом в жёсткую кору и впивается в неё ногтями, ведёт по ней, загоняя под ногтевые пластины мелкие занозы и едкий мох. Поддержка ног падает на землю, поддержка состояния внутри, – как подкошенные колени, как плащ, что зацепился за чёртов забор, – трещит по швам. Гортань знакомо затапливает вкус крови, но это не реальность. Горло сушит дыхание. Взрывчатка, ребенок, вопль. Камни по ногам, словно в этот самый миг. Не сейчас, только не сейчас. Тайширо ощущает, как с кожи слезают осколки: его деактиватор, его поддержка, его помощь. То, что держало с ровной спиной не хуже гордости и чертовой трости, что готова проломиться под натиском коленей, как ломается психика. Аояма. Далеко. Слишком. А взрыв отдается в голове б о л ь н о г о отвратительным всплеском. Именно сейчас. В этот миг.       

RUN.

— Хей, мальчик, ты потерялся? – сбитый шаг, голос дрожащий, нервный. Хрипы. Даже юный мальчишка не бежит без остановок, и рука с тростью метит замах. Но сбежит ли? Дыхание сиплым шумом проходится по иссушенной гортани, и зажатый в свободной руке фонарь позволяет видеть то, как мальчишка пред ним пятится. Пятится назад и говорит точно также, как тот, то что был готов себя подорвать. Тайширо давится хрипом, пока пальцы впиваются в собственную скулу, глубокими царапинами обводя кожу, загоняя в нее занозы из-под ногтей, — помогает ли отрезвиться? Ни на долю. Уголки губ нервно поднимаются вверх, заглушая стрекот веток от ветра прерывистым смехом. Дружелюбно, наивно. Мужчина выглядел больным, чертовски больным. А голос юнца бьёт по зажатому в тиски сознанию: пальцы жмут на виски, обводят их, оставляя борозды. Кажется, внешне тому ребенку было столько же. А этот юнец всё тараторит и тараторит со своими вопросами, нагоняя головную боль. — Замолчи! – Тайширо шатает, и шаг за шагом он ближе к перепуганному подростку, но уйти точно не даст. Не сейчас, и рукоять трости вытягивается вперёд, дабы подцепить корягу на земле, шагнув вновь, — Не двигайся, стой на месте. Я догоню, сколько не беги. Ты не хочешь боли? Ослабленная нога сдаёт себя полусогнутым коленом, но боли Тойомитсу не ощущает. Ближе, теснее, ведь никто в здравом разуме не сбежит от того, кто обещал причинить боль, в случае побега. И ладонь маньяка опускается на плечо юноши, выше, жёсткими и стертыми пальцами обводя ссадины на щеках чужих. Нарочно жмёт на них, заводит ладонь на затылок и сжимает пряди в ладони, оборачивая вокруг кулака, нервно усмехнувшись: — Сколько тебе лет? – важное знание для такого, как Тайширо, пока его пальцы сгребают жёсткий волос в руку, и другой, с тростью, упираясь уже в ногу, дабы напоминать о риске побега. Но сдастся ли так просто этот юнец? Перепуганный мальчишка — флешбеки в голове. Дрожащий, на грани животного ужаса и явно не слишком понимающий, что перед ним тот, кто испытывает то же. Окутанный липким страхом без причины, как панической атакой. Без контроля и возможности остановиться. Болен, и бессилен. В глазах Тайширо пляшут черти, пока ладони изучают лицо юноши тактильно. И в уши вливается его голос, позволяя разуму понимать хоть что-то. Позволяя понять, вспомнить. Больше. Осознать то, как в его руках, будто хрупкая вещь, дрожит подросток. И такой же дрожащий голос. — Шестна--?.. – и та минутная хрупкость испаряется с той же скоростью, как и приходится по подбородку удар. Как и уходит самоосознание к чёрту. Завалившийся на землю, ощущающий заливающий рот привкус крови, Тайширо жмурит болезненно глаза, — как кстати, когда по коже ощущается всплеск. Яркий, как чёртова краска, которую не слишком сложно различить в свете фонаря. Но глаза пострадали: в один попадает едкая жидкость, заливая его брызгами и жжением; слипшиеся ресницы мешают видеть чётко и всё это смешивается воедино с саднящей болью челюстей, являясь основой благодаря прокушенному языку. Но чёрта с два Тайширо оставит это, он догонит. Поймает этого юркого мальчишку. Обязательно. И он выдыхает глубоко, срываясь с места, когда в его руках снова оказывается злосчастный фонарь, а трость цепляется за пояс. Земля сырая – видны следы отчётливо. И Тойомитсу следует по ним, не слишком торопясь. Он не первый раз на этой территории. Он знает, что рядом лес. И знает то, что нужно сделать крюк, дабы добраться до него. Но ведь юнец наверняка впервые, и это видно по тому, в какую сторону он направляется. А ведь в совершенно другую к выходу, в другую. Тайширо остаётся наблюдать, как жертва загоняет себя в ловушку. В чёртов, мать его, тупик. Бежать не долго, они прошли достаточно. И мужчина усмехается, зажевывая нижнюю губу, дабы следом сплюнуть кровавую слюну в стену, что была прямо пред глазами. Глупый, неосведомлённый мальчишка. Мальчишка, который загнал себя туда, куда Тайширо и не мог даже предположить в своих смелых мыслях. Широкий сарай. Оббежать его? Встреча с забором. Обернуться, назад? Тойомитсу тут. Пред юношей. Преграждая дорогу собой и тростью, что упирается в землю. — Я ведь хотел с тобой поиграть, малыш... Разве можно убегать от того, кто добр к тебе? – мигающая лампа фонаря упирается в подбородок, освещая лицо и губы, от которых по сухим трещинам шли алые линии – кровавые, темнее, чем волосы юнца пред ним. Но явно светлее того, что отпечатается по стенам от этого мальчишки. Немного позже. Мальчишке давно следовало бы слушать свои инстинкты — позвать на помощь было бы кстати, в его ситуации. Различить чужие следы в темноте куда проще, чем могло казаться. Их больше, и их точно больше двух. Здесь есть люди, и Тайширо этому рад. Чертовски, как и встречному в глазах ужасу, что срывает смех. Прерывистый и нервный, искажающий лицо гаммой эмоций не хуже краски, что отпечаталась на лице смазанными, от попыток стереть, линиями. Юноше не сбежать. Не сегодня точно. Впрочем, как и завтра. Он ведь не выберется живым, верно? — Не поверишь, но к убийствам на этой территории я и пальца своего не приложил! – фонарь резким движением сводится на чужое лицо, желая заслепить ярким светом глаза, пока другая ладонь пережимает пластмассовую рукоять трости до хруста, уже не контролируя свою силу до этой чертовой степени. И голос Тайширо срывается с интонации на интонацию, своим хрипом искажая привычный ранее баритон. Но слушать этого мальчишку он ведь явно не собирался, и шаг вновь едва ускоряется, пока глаза наблюдают почти с животным любопытством за тем, как реагирует его загнанная в угол жертва. Тойомитсу этим наслаждается, с широкой ухмылкой склоняясь вниз, к нему ближе: почти что опускается на корточки, и вновь слепит фонарём, зажимая жёсткую трость локтем, но повторно он такой ошибки не допустит, нет. Мужчина выдирает из остатков своего плаща пояс и наваливается на юношу сверху, вжимая собственное колено ему в живот, с увесистой силою, и жмёт на его руки, что перехватывает у кистей. Ох, нет, в этот раз он не даст свободу. Плотная и грубая ткань зажимает запястья, впивает их в друг друга, и собственные пальцы перехватывает лицо подростка пред ним за подбородок, дабы рассмотреть лучше. — Скажи своё имя, – возможно, слишком внезапно; Тайширо уже не сетует на свой больной интерес к тому, что пред ним. Он ухватывается за чужие нижние скулы пальцами и зажимает их, преграждая путь к тому, чтобы отвернуться, и позволяя мужчине присмотреться. Промокший с ног до головы юноша, весь в ссадинах и ранах, зажатый меж сырой землёй и маньяком, что вдавливает его в землю, но юнец так отчаянно цепляется за жизнь: больная эстетика для того, кто эту жизнь готов отнять. Это не пытки, нет. Тайширо болен, но держит себя в руках – буйство юноши выводит из себя, а у них впереди ещё столько всего. Столько всего, что следовало бы внести в эту полупустую голову безрассудного юнца, и его колено с силой жмёт на живот снова, сдвигаясь выше, на рёбра; ведь так болезненнее. Никто не желает боли, и этот мальчишка точно из тех. Цепляется за жизнь так, будто она что-то значит. Конечно, лишь для него. Но мужчина с надрывным смешком вжимает его тело в грязь, нависая над ним, поднимая связанные руки над головой и вдавливает их в землю крепко, судорожно вдыхая, впитывая этот запах сырой почвы и чужого страха. Обезумевший оскал точно не предвещает для подростка ничего хорошего. — Заткнись, малец, закрой свой рот, – судорожно, нервно, и терпение Тайширо слабо́ сейчас, отзываясь в зажатых пальцами чужих руках до белых костяшек, до сдавленного вздоха и одна ладонь накрывает его рот, впиваясь ими в кожу, сдавливая, но нервы летят к чёрту быстро. Этот мелкий засранец втесал ему свой кулак в подборок, когда он задал вопрос впервые; и этот же мелкий ублюдок сейчас рвётся, когда из уст мужчины звучит банальный, блять, вопрос. Это раздражает, это сдавливает виски болью и сжимая его скулы пальцами, он зажимает их, вынуждая мальчишку открыть свой рот, и проталкивает туда свои пальцы, другой ладонью оплетая горло юнца, преграждая ему возможность укусить; пальцы сжимают чужой язык, пока глаза пытливо наблюдают за реакцией, и тянет за него, широко усмехаясь на ощущение дрожащего под пальцами кадыка: — Скажешь ещё хоть слово не отвечая на мои вопросы и я выдеру тебе язык. Понимаешь, да? И Тайширо небрежно отпускает, оттолкнув юношу так, чтобы вновь вогнать его спиной в грязную лужу, пока сам он поднимается на ноги, — мысленно перебирая варианты того, что можно было бы сделать, и глаза нервно прикрываются, хватая губами воздух, которого даже сейчас было катастрофически мало для того, кто задыхался от собственного безумия. Бегущего по венах сумбурными мыслями, вопросами и метким осознанием, что предложенный им вариант неплохой. Он смеётся, сметая ногой трость в сторону и взглядом цепляет блеск где-то в стороне. Что-то яркое, и мигание фонаря это освещает: глухие шаги по сырой земле, пропитанная грязью и пятнами собственной крови рубашка липнет к телу от ливня, и волосы лезут в глаза мешающими прядями, вынуждая заглаживать их назад, пока носок ботинка подталкивает тот блестящий предмет, отделяя от грязевого месива. Ох, да. Тайширо усмехается, ощущая подрагивающие от нервов кончики пальцев и подхватывает этот предмет за рукоятку, сжимая в ладони на пробу, прощупывая его. — А знаешь, я ведь бывший коп, – издаёт тихий смешок, приподнимая уголки губ. Делает шаг обратно, дабы с сиплым выдохом перехватить собственными руками за чужой ворот, склонившись, и поднять над землёй за стянутые поясом руки мальчишки, рывком потянув по грязи к забору, — Я был хорошим копом. Слушал начальство, любил работу и помогать людям, я любил людей, – Тайширо делает глубокий вдох, дабы передать трагичность момента, и прикрывает глаза, подтягивая мальца выше. Зажимает пальцами его запястья крепче, приподнимая, цепляя его руки за выступ забора, дабы носки его едва касались земли и задыхается от собственного флешбека, приземляя кулак рядом в сетку забора. Его шатает, несёт, но как же весело. — Исполняя свою работу прекрасно, повинуясь приказам, я уже метил на новое звание, я уже был так близок к тому, чтобы, чёрт бы их драл, сменить участок. Руководить своим! Меня могли перевести, представляешь? – смеётся глухо, кусая собственные губы и чувствуя подбирающийся к глотке ком, Тайширо плевком матерится в сторону. И что забавно, эти воспоминания не нагоняют ему грусти, нет. Ему это приносит сумбурный кайф, пока он делает шаг назад, опуская ладонь на грудь мальчишки, пальцами прощупывая, где у юнца лёгкие, потом ниже, к желудку, и левее, поближе. И сжатый кулак заезжает точно под печень, пока Тайширо прижимается носом к шее этого парнишки, глубоко вдыхая стойкий запах. От мальчишки несёт резким ароматом страха, а от мужчины веет предвкушением. Правильно, все это правильно, пусть он боится. Пусть его трясёт, и язык Тойомитсу ведёт по дрожащей яремной вене, что пульсирует синевой под тонкой кожей. Эти эмоции будто покрывают тело, и сладковатый вкус безумия ощущается где-то на уровне ментального наслаждения. Ладонь ведёт по животу мальчишки, исследуя место удара и шумный вдох доносится глухо, пока рука прощупывает органы вновь, мечась в сумбурном решении меж двумя вариантами, поднимаясь от лёгких и до глотки, которая сжимается пальцами снова. — Я мог получить всё, служить закону верой и правдой дальше, но если бы не тот пацан, – голос срывается, почти что хрипит, и зубы со скрипом сжимаются, рефлекторно пережимая горло мальчишке, пока в собственной глотке стоит ком. Пальцы впиваются в кожу: он не щадит, не сдерживается, вдавливает его в злосчастный забор и матерится сквозь полусомкнутые губы. Нет, ещё рано, ещё слишком рано. Он продумал такое шоу – и он его сделает. Пальцы ослабляются, соскальзывая с шеи, пока Тайширо опускает голову с надрывным смешком, вновь, — Он заявился в торговый центр, весь нашпигованный взрывчаткой. Да так, что снесло часть здания. Было так жарко, ты не представляешь. Крики, вопли, ругань, слезы, осколки, запах крови. Плита мне на ноги. Смеётся уже почти что открыто, глубоко хватая губами воздух и глотает ком, ставший поперек горла и сплевывает в сторону скопившуюся кровавую слюну. Юноша пред ним не позволяет отвлечься, и пальцы ведут по его телу, исследуя уже в открытую не лишь места для ударов: вдоль бедра и по поясу, выше, рывком разрывая ткань на его груди и дальше, до самого конца, позволяя шероховатым ладонями обвести кожу мальчишки, впитывая глазами эмоции на чужом лице, не отрывая взгляда. Это так волнующе, что хочется свихнуться. Хотя, постойте, разве не уже? — Кость срасталась неправильно, восстановить ногу никак не выйдет, и это значило лишь то, что моей карьере конец. Моим целям, моим желаниям! И начальство срало на мою верность и амбиции, – кусает губы и ладонь опускается на собственный пояс, прихватывая оттуда закреплённый нож за рукоятку. Тайширо усмехается снова, касаясь тупой стороной холодного лезвия чужого живота, нажимая на кожу, оставляя за собой слегка красноватые линии, — И меня отправили в отставку. Оставили подыхать на пенсию инвалида в однушке, которую мне так хотелось сжечь. Ведь им нужны солдаты, роботы, способные догнать преступника, а не больные, что не способны даже ступить шагу без трости. Меня признали непригодным и невменяемым из-за посттравматического синдрома. Кстати, ты знаешь, что это такое?       

RUN, YOU TIRED HERO, DON'T FORGET HER SACRIFICE.

Теперь уже нож исследует кожу, обводит её линиями по ребрам, по грудной клетке, переворачиваясь остриём, и с усмешкой вдавливая, крепко и плотно. Лезвие режет не слишком глубоко, дабы оставить лишь лёгкие отметины, пустить кровь, что каплями смешивается с грязью на одежде, впитывается в брюки и смывается ливнем, что заглушает любые звуки своим шумом. Хотя их не услышит никто и так. Нужно больше криков, больше боли, и грубые пальцы Тайширо впиваются в разрезы, царапают их ногтями и раздирают, толкаясь в кровоточащие раны так, будто желая залезть под кожу. Скользкая кровь пачкает ладони, которые касаются его собственного лица и Тойомитсу вдыхает глубже, обводя языком алые пятна на коже, – жажда пропитаться этим стальным запахом крови. — Зачем ты пришел сюда, а? Тебе было весело? Узнать, что тут есть нечто интересное? Или же ты хотел провести здесь ночь? Что ты хотел получить из похода сюда, а? Ты, тупой мальчишка, – широкая ладонь снова накрывает горло, немного ниже, впиваясь ногтями в изгиб шеи, сводясь на затылок, рывком стягивая волосы, оттягивая назад, запрокидывая его голову; и другая ладонь подводит нож, что своим острым концом касается подбородка, плавно вниз, адамова яблока, и слегка вверх, прямо над ним: — Пора прощаться, безымянный пацан. Лезвие входит под давлением резко, вжимается в глотку по самую рукоять, что сжимается ладонью и тянется вниз, отрывая сталь от кожи, что заливается кровью. У Тайширо дрожат поджилки от наблюдения – и нож падает на землю из дрожащих пальцев, что тянутся к шее; что впиваются в кожу и линии разреза, растягивая рану, оттягивая края в сторону, дабы с придыханием протолкнуть туда ладонь; дабы, ощущая заливающую его влагу, впиться пальцами в основание языка, обхватить его и вытянуть руку. Вместе с ним. И Тайширо задыхается: от этого запаха, от эмоций, и валится к забору, рядом, ощущая рвущее грудную клетку сердцебиение. Это душит, давит. Но. Мужчина смеётся, опускаясь на землю. Смазывает брызги крови на лице и поднимает глаза на мальчишку. Зря он сюда пришел, зря. Зря удрал от него тогда, зря не слушал — добило. И кто из них жив? Но. Кажется, могилы понадобится две. И вторая для следующего. Для такой же жертвы. Для такого же мальчишки, или же... Кто попадётся под руку? • • •

BUT ALWAYS KEEP IN MIND IT WASN'T YOU WHO TOOK HER LIFE.

• • • А Эйджиро идёт « колумбийский галстук».