***
Следующие несколько месяцев проходят будто в лихорадочном бреду. Новую команду Йохан собирает буквально за пару дней, превратив свою боль в непроницаемый панцирь и почти бесконечный источник энергии. Он безжалостен к команде ровно так же, как и к самому себе, разговаривает сухо и отрывисто, под конец дня его голос превращается в нечто натянутое и бесцветное. Но никто не возмущается, хотя спустя месяц тренировок и открытых отборочных в таком бешеном темпе, все они изрядно вымотаны. Из них всех только бывший тренер умудряется сохранять жизнерадостный настрой и выглядит лишь слегка уставшим. Состояние капитана, кажется, беспокоит его куда больше. Себастьян вообще всегда был достаточно проницательным. Йохан даже не сомневается, что он в курсе всего, но безмерно благодарен ему за то, что он не пытается лезть с утешениями или задушевными разговорами. Разговаривать ему совсем не хочется. Всё, на что его хватает, это прийти под конец дня в свою комнату и упасть на кровать лицом вниз, не раздеваясь. Каждая ночь изжёвывает его в тонкие волокна, чтобы под утро выплюнуть ещё более вымотанным, чем он был накануне. Йохану снятся большие тёплые ладони и золотистый блеск смеющихся глаз. Сосредоточенное дыхание у виска и сильное тело, вжимающее его во взмокшие простыни. Мягкие утренние тени на смуглой коже у ключиц. Йохан чувствует себя глубоководной рыбой, которую безжалостно тянут вверх, в нагретую солнцем воду у поверхности. Сухой воздух разрывает лёгкие и он просыпается на пару секунд, мерзко вспотевшим и задыхающимся, только чтобы снова провалиться в болезненный сон. К большим, чуть шершавым ладоням, поддерживающим его под живот, тепло от которых расходится жаркой волной по всему телу от солнечного сплетения. В этих снах он чувствует себя абсолютно счастливым и не понимает, почему теперь от этого так больно. Себастьян строго придерживается своей роли командного стратега и в личное не лезет, но постоянно крутится позади кресла капитана. Разговаривает с ним терпеливо, как с ребёнком, даже если тот срывается и начинает раздражённо язвить. Француз вкрадчив и осторожен, словно кошка. Не задаёт лишних вопросов, не реагирует на ругань и оскорбления, но постепенно подходит ближе. Садится на корточки у кресла капитана, показывая кропотливо расписанную стратегию пика на многочисленных, педантично собранных в целлофановые файлики, бумагах, согревает бок теплом своего тела, ненавязчиво задевает бедром, когда встаёт, чтобы уйти на своё место. Массирует затекшие плечи перед очередным матчем, похлопывает по плечу, толкает локтем, что-то рассказывая и лучезарно улыбаясь. И постепенно Йохан становится словно опутан этой сетью мелких прикосновений, взглядов вскользь и мягких улыбок. Он смотрит на Себастьяна, словно на игривого, несмышлёного щенка, но желания оттолкнуть его почему-то не чувствует. Даже когда тот приходит будить капитана перед очередной игрой на отборочных и обнаруживает в его номере тяжёлый, спёртый воздух и распотрошенный мини-бар. Маленькие бутылочки звякают, когда Себ задевает их белоснежным носком своих кед. Йохан морщится и закрывает лицо ладонью. Этот негромкий звук отзывается в голове оглушительной мигренью. Вместо того, чтобы разразиться нравоучительной речью, француз молча садится рядом на край кровати и кладёт прохладную, узкую ладонь на пылающий лоб капитана. Затем сдвигает её выше, запуская пальцы в светлые волосы Йохана и мягко массирует, перебивая отвратительную боль в голове слегка щекочущими, приятными ощущениями. Йохан благодарно выдыхает, его губы дёргаются в неком подобии улыбки. - Уже лучше, чем ничего, - тихо усмехается Себ.***
Когда дело доходит до полуфинальных игр, беспокоиться начинают даже менеджеры и продюсеры. Не потому, что OG придётся столкнуться с командой, где теперь обретаются их бывшие друзья и сокомандники. А потому, что лицо Йохана даже на камерах начинает выглядеть жутковато. По лицу разливается болезненная бледность, мешки и синяки под глазами капитана приобретают пугающие масштабы и становятся похожи на следы драки. На все вопросы и досадные осмотры у врача, Йохан лишь отмахивается. Его куда больше заботит предстоящая игра. Он с трудом заставляет себя отсматривать игры EG вместе с командой, разбирая их тактику и ошибки. Попытки сосредоточиться на игре вместо того, чтобы маниакально всматриваться в сосредоточенное лицо Флая на камерах, выматывают из него последние силы. Теперь даже просто выключиться вечером, провалившись в тяжёлый сон, не получается. И вместо этого он мечется из угла в угол комнаты, меряя её шагами, терзая зубами и без того обескровленные губы. На просьбы выдать снотворное, врач виновато качает головой, говорит что-то о том, что руководство считает применение седативных препаратов перед важными играми нецелесообразным. Йохан стискивает зубы до боли в скулах и молча хлопает дверью, выходя в объятия прохладного вечера на улицах Ванкувера. Запрокидывает голову, пытаясь отдышаться и утихомирить яростно колотящееся сердце. Он не сразу замечает Себастьяна, курящего у входа и с любопытством за ним наблюдающего. Почему-то становится неловко. Но Себ как всегда тактичен, говорит о чём-то незначительном, будто не понял, что творится с капитаном и ему совершенно не интересно, по какому поводу тот так взбешён. Вместо этого он просто предлагает прогуляться "чтобы лучше спать". Йохан подумал бы, что это тонкая шутка, но Себ выглядит обезоруживающе искренним. В итоге они с полчаса молча шагают плечом к плечу по случайным улочкам, избегая людных мест. Ни одному, ни другому сейчас не хочется наткнуться на фанатов. Йохан ловит себя на мысли, что с Себастьяном удивительно комфортно молчать. Весьма редкое для людей качество. Но молчание даёт волю мыслям, а все они, как назло, крутятся вокруг завтрашней игры. Он не хочет даже пытаться представлять, как завтра ему придётся проходить рядом, протягивать руку для рукопожатия, а затем сидеть в кабинке напротив и отчаянно пытаться сосредоточиться только на игре. Погруженный в свои мысли он не замечает, как Себ останавливается, пока тот не тянет его настойчиво, болезненно перехватив пальцами под локоть. А когда наконец останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть на француза, то с удивлением замечает, что тот хмурится, сжав губы в тонкую линию. - Что? - спрашивает он, но Себастьян продолжает молчать. - Я в порядке. Правда. Йохан даже натянуто улыбается. Выходит, конечно, неправдоподобно. Он всегда завидовал этой способности Таля выглядеть абсолютно спокойным и расслабленным в любых ситуациях. Даже на записях с последних игр он ничуть не выглядел обеспокоенным или нервным. Видимо, ни расставание, ни новая команда, ни полуфинал важнейших в карьере любого профессионального киберспортсмена игр, не были способны вывести его из душевного равновесия. Себастьян внезапно хватает его за ворот майки и грубо заталкивает в ближайшую подворотню, больно приложив спиной о каменную кладку стены. - Послушай меня, - шипит он ледяным тоном, - ты можешь кому угодно рассказывать, что происходящее с тобой никого не касается и ты в порядке. Но ты капитан команды и мы уже в полуфинале. Не смей дать ему разрушить будущее нашей команды так же, как он разрушает тебя. Тёмные глаза француза блестят яростным, жёстким блеском. Йохан чувствует себя распятым. - Ты разве не злишься? А? - он щурится, язвительно кривит губы. - Эти двое, которых ты называл своими друзьями, кинули тебя прямо перед чемпионатом, просто свалили туда, где давали побольше, а ты даже ничего им не сказал? Слово "давали", произнесённое с такой явной желчью в голосе, звучит настолько пошло и двусмысленно, что Йохан не выдерживает и опускает глаза. Но Себ внезапно отвешивает ему лёгкую, унизительную пощёчину. - Эй! - вскидывается капитан, пытаясь оттолкнуть его. Поутихшая было ярость вновь закипает в крови. А Себ, видимо, не собирается останавливаться, и хлопает своего капитана уже по другой щеке. - Какого чёрта ты творишь? Они сцепляются в нервном клинче, дыхание у обоих быстро сбивается, так что они просто молча сопят, пока Йохан пытается оттолкнуть Себа, а тот с усилием вжимает его в стену. Капитан с удивлением замечает, что тон собственных мыслей изменился. Действительно, почему он так ничего и не сказал этим двоим? Ведь это они поступили мерзко и бесчестно, просто бросив свою команду, даже не обсудив это решение. Ладно Густав, его пригласили, но Таль попросился сам, потеряв веру в команду, которую выстраивал долгие годы вместе с лучшим другом. Но то, что происходит дальше, разбивает в прах его, с таким трудом выстроенное, некое подобие хрупкого равновесия и выметает к чертям все мысли из его головы. Себастьян внезапно отпускает его и опускается на корточки, ровно так же, как он делал это всегда между играми возле его кресла, цепляет холодными пальцами пояс его джинс, расстёгивает пуговицу. Йохан предпочитает не опускать глаза вниз, только судорожно втягивает воздух сквозь зубы, когда чувствует первое прикосновение мягких губ к своему члену. Кончик языка скользит по стремительно багровеющей головке, Себ тихо выдыхает, согревая дыханием и обхватывает его член губами, вбирая его разом до самого основания. В последующие долгие минуты, Йохан сосредоточен только на том, чтобы не стонать слишком уж громко - улица хоть глухая, но всегда есть опасность привлечь внимание некстати проходящего мимо случайного прохожего. Под конец приходится до боли вцепиться зубами в собственное запястье. Другая рука уже давно покоится на голове француза и сжимает его волосы в кулак. - Уже лучше, - повторяет Себ, как тогда, в номере и улыбается, поднимаясь и отерев губы тыльной стороной руки.***
Когда они наконец встречаются на сцене, Йохан всё ещё выглядит хреново, но кажется куда более собранным. Впрочем, это его не спасает от обжигающей боли, распространяющейся по руке вверх, когда он крепко сжимает ладонь Таля в вежливом рукопожатии. Время словно на секунду останавливается. Он внимательно всматривается в его глаза. Безжалостный свет прожекторов забирает у глаз израильтянина медовую, яркую живость, но они от этого не становятся менее притягательными. Он даже улыбается еле заметно - такая знакомая до жжения в груди улыбка - только уголками губ, будто это простое проявление эмоций пробивается сквозь бесчисленные слои его железобетонной выдержки. Йохан и сам не знает, что так жадно пытается высмотреть в этом лице. Поэтому просто старается запомнить, запечатлеть с фотографической точностью, впечатать этот образ в подкорку и сохранить навсегда прежде, чем окончательно успокоиться. Но замершее ненадолго время сдвигается с места, разбивается следующей секундой. Йохан отпускает ладонь Таля и они расходятся. А потом было конфетти. Множество блестящих кусочков мишуры, падающих откуда-то сверху. Потом была обескураживающая радость, сметающая все преграды, искажающая черты лица и заставляющая полубезумную улыбку дрожать на губах. Они обнимаются, все вместе, он чувствует прикосновения ладоней к взмокшей от напряжения спине. Себастьян похож на брызги шампанского, подходит ближе, позабыв о камерах, кладёт руки ему на шею, сразу укладывая пальцы на чувствительные ямки за ушами, доверительным, тёплым жестом. Заглядывает в глаза, смеётся, говорит что-то. Йохан несмело, но искренне улыбается. Впервые за эти долгие месяцы.