Тепло холодной крови

« -Тот, кто от рождения наделен жаром вен, может понимать значимость тепла, может ощущать его нехватку от холода внешнего, но никогда не постигнет истинной ценности этого дара. Теплокровные не способны оценить прелесть медленного созидания. В неподвижном растворении собственной самости в течении жизни вокруг познается суть мира. И даже этого им не дано». Слова, беззвучной мантрой застрявшие в сознании, никак не проталкиваются сквозь глотку, сколько бы я ни пытался их воспроизвести вслух. Я помню все: порядок слов, смысл, интонации, шелест чешуи белоснежной змеицы, приковывающий к месту и обволакивающий взгляд, едва уловимое шипение, звучащее на краю сознания вместе с речью ее. Память не воздвигает преград к воссозданию мелочей и деталей разговора, моих собственных жестов и слов, невообразимых изгибов и переливов колец гибкого тела, ловящего потоки солнечного света сквозь прорехи в листве. Но мой собственный язык отчего-то противится повторить сказанное ею однажды, оставляя лишь раз за разом возвращаться мыслями в солнечный весенний день. «И даже этого им не дано». В тот миг меня не озадачило, что обращаясь ко мне, змеица словно бы обособила от меня род человеческий. Не показалось чем-то неверным, не вызвало привкуса горечи, что сопутствует лжи. Не вызвало ничего. Мое обычно острое до деталей внимание проигнорировало эту деталь с легкостью, присущей прикосновению летящего по ветру лепестка сакуры. Возможно, с ней я чувствовал большую схожесть, чем с теми самыми теплокровными обитателями деревни. Или же жадный интерес к самому рассуждению ее был поистине слепящим? Ее древняя мудрость была поистине невероятной и притягательной, неоспоримой и незыблемой. Спокойной и вовсе не броской. И я не мог ей противостоять. Не мог и не хотел, выполняя как можно скорее свои скучные человеческие обязанности и вновь устремляя к ней все свое существо, стремясь погрузиться в то общее созерцание мира и разделить столь ценное тепло. В моем искаженном, двуличном и эгоистичном видении мира нет места тому, что обычно зовется любовью, но ближе всего к этому чувству я был именно тогда. *** Мое мысленное путешествие прерывается образом не вполне достойным моего нынешнего звания и облика: группкой детей, что проносясь по коридорам, едва не сшибает меня наземь. Прямиком, так сказать, с высоты полета мысли. Весьма рутинно и буднично. Замирают. Робко переступают на месте, стараясь слиться со стенами не столь широкого коридора, сбивчиво извиняясь и зарекаясь впредь быть осмотрительнее. И ведь боятся. Дрожат, как зайцы под взглядом голодного змея, но и не прячут глаз. Боятся, хоть и живут подле камер, узников и лабораторий, где проходят поистине бесчеловечные эксперименты над телом и душой человека. Дети, на глазах которых творятся ужасные вещи. Дети, которые вместо сказки на ночь слушают крики и вой умирающих людей. Дети, которые продолжают играть в свои детские игры даже в таких чудовищных условиях. Что может быть страшнее? Что в моем облике может заставить их закаленный пребыванием в этом гибельном месте дух трепетать столь сильно? У меня есть ответ. Есть, потому что для каждого из них я — тот мост, что ведет от прежней жизни к новому дому. У кого-то из них я вызываю весьма смешанные чувства: благодарности и почти физической боли при встрече — ибо мост всегда соединяет две стороны и, если можно пройти в одну, то прежний берег многим не хочется даже видеть. Страх лишиться обретенного дома из-за нелепой случайности на глазах завладевает юными дарованиями, а я почти получаю удовольствие от волны нахлынувших эмоций и… сворачиваю за угол, так и не сбавив шага, оставляя за спиной подавленный шепот и разгорающееся переругивание. Совесть меня не гложет: дети быстро забывают о том, что их что-то напугало, если не заострять внимание. Почти все. Исключения бывают даже среди исключений. *** Я не помню свою семью. Свою настоящую семью, свою родную кровь, а не тех людей, что из каких-то до сих пор неясных мне побуждений взяли меня под кров своего дома. Мне говорили, что родители погибли в схватке, отдав свои жизни за деревню. А за спиной шептались о том, что они скорее всего не хотели растить странного ребенка, отмеченного с рождения символом змея. Я верил и тому и другому: в зависимости от настроения в котором пребывал в момент размышлений. И не ощущал ничего, меняя ход своих мыслей. Болтовня детей меня никогда не задевала, как и понимание того, что детские мысли есть отражение слов родителей. Меня никогда особо не волновали вещи, которые обычно волнуют детские умы и сердца. Мне было неинтересно проводить время в кругу сверстников с их грубыми забавами и повторяющимися по кругу играми: хватало одного единственного раза, чтобы я понял суть игры и, одержав победу, утратил к ней интерес. Гениальный ребенок. Талант, что проявляется раз в столетие. Тогда они говорили так. *** Впуская в свою жизнь людей, стоит быть готовым к тому, что они попытаются затеять перестановку и благо, если только в любимой лаборатории, а не в твоей голове. Расположившись на вершине дерева, предоставляя ленивому осеннему солнцу возможность прогревать мою хладнокровную шкурку, наблюдаю за тренирующимся Итачи. Схватки, тренировки — то, что всегда казалось мне самым скучным в детстве. Возможно, потому что-то были лишь тренировочные ненастоящие бои с кучей шаблонов и правил. Я никогда не стремился в них участвовать, стараясь избежать тренировки и выкроить время на развитие иное. И я никогда не проигрывал. До знакомства с ним. Тогда я был слишком увлечен собственными идеями, чтобы всерьез оценить его способности: я увидел в нем главное для себя — потенциал шарингана. И заполучить эту милую игрушку мне виделся лишь один способ — забрать вместе с телом носителя способности. ..и почему он не согласился только? Вполне ведь приятное предложение я ему сделал. Впрочем, выходцы из клана Учиха вообще странно реагируют на мои предложения… И как правило их принимают. Хоть и с некоторым опозданием. Наблюдаю почти отстраненно, но все одно подмечаю каждую деталь. Не потому что мне это привычно, но потому что мне… нравится наблюдать за его движениями. Точно. Выверено. Ничего лишнего. Красиво двигается. В принципе красивый гад. Обычно на этом моменте мои мысли уходят в принципиально иную плоскость, увлекая ко вполне определенному желанию и интересу, сдерживать который я не нахожу ни единой причины: хороший любовник — на вес золота. Но сейчас не хочется ничего, я все еще перевариваю прошлую ночь. Обычно мне по нраву, когда кому-то удается меня удивить. И сюрпризы я люблю. Но у всего ведь должна быть мера. А ласковый Итачи, несущий что-то про доверие и то, как я ему дорог, это сверх всякой меры и моего понимания. Это вообще должно быть запрещено законом, как издевательство над личностью. Мне было больно. Действительно больно, а ведь я даже не вспомню, когда в последний раз чувствовал боль не физическую. Я слишком самолюбив, чтобы позволять кому-то подобное над собой вытворять. Но возвращаясь к вопросам перестановки — лабораторию я могу простить, но бардак, учиненный в голове… Нет. Чтобы смириться с подобным — нужно быть чуть менее эгоистом. Чтобы позволить кому-то зайти за черту — надо быть менее самолюбивым и более открытым. А еще не бояться. Но это джитсу мне, увы, неподвластно. *** Раньше я не знал какой губительной силы оружием может быть ласка. Не знал, но использовал сколько себя помню. Кажется, я был на удивление ласковым ребенком. Тихим, спокойным, неконфликтным… Я решал проблемы поставленные передо мной без применения силы, даже если все условия тому способствовали. Мне было интересно найти все возможные варианты решения и выбрать самый эффективный. И мне всегда это удавалось, вот только не на радость клану. От меня ждали совсем не того, что я демонстрировал. Клан, состоящий из крепких духовно и физически бойцов, брутальных и грубоватых, не видящих препятствий на своем пути, взялся за мое воспитание всерьез, но особого эффекта не возымели ни тренировки, ни упражнения. Возможно, сейчас я смог бы объяснить кому угодно, что ни одна тренировка не изменит врожденных черт характера и не избавит от ласковости и мягкости обращения, но когда тебе шесть — подобные вещи не кажутся очевидными. Я старался. Выполнял любое указание беспрекословно и четко, но не мог изменить собственной сути. Я искал тепла. Искал и не находил его в собственной названной семье. С какой бы стороны не подбирался, каких бы усилий не прикладывал выполняя поручения, какие бы не демонстрировал успехи в учебе. Постоянное недовольство проявлениями моей, как они считали, слабохарактерности привело к тому, что я однажды вовсе спрятал свои эмоции, а ведь я и прежде был достаточно тихим и спокойным ребенком. И к недовольству примешалось непонимание. Сложно понять, что на уме человека, когда на лице его не отражается ничего. А если к тому прибавляется замкнутость и попытки ускользнуть из-под внимания в любой свободный момент, не говоря уж о тех свойствах проклятия, что мне приписывались с рождения… Раньше я не знал, как легко страх селится в людских сердцах, подобно вьюну оплетая своими гибкими стеблями разум и утягивая в бездну черноты, скрывающуюся за гранью. *** Закончив Академию я приобрел некоторое количество свободного времени, которое раньше уходило на занятия и… продолжил заниматься без наставников. В одиночестве, забираясь в самые дальние уголки деревни, я исследовал природу и свои возможности или же занимался созерцанием, предпочитая для своих занятий замкнутые лесные поляны, доступные лучам солнца. Я всегда любил солнечный свет и нагретые поверхности, ведь мое «проклятие» было не иначе как болезнью, проявляющейся бледностью кожи и низкой температурой тела. Наверное, было уже тогда во мне много змеиных черт, начиная с тяги к теплу и заканчивая неподвижностью, что могла длиться часами. И чутьем на самые нагретые места. В одном из таких потаенных уголков неподалеку от поселения я и наткнулся на ее гнездо. Днем ранее в деревне шумели о чудовище, огромной змее, что повадилась появляться неподалеку, и тогда же объявили охоту на тварь. По всей видимости змею спугнули с кладки или же она сама решила отвести внимание людское от своего потомства, но единственное яйцо осталось сиротливо покоиться в загнивающей куче листвы и мусора. Это было совершенно особенное яйцо: белоснежное, матовое и почти достающее мне до пояса. Разумеется, я сразу понял, что существо, которое растет внутри этого кокона, будет смертельно опасным, не говоря уж о его родительнице. Разумеется, меня это ни в коей мере не остановило от того, чтобы придумать систему обогрева для змееныша. Я просто неплохо знал, как губительно может сказываться отсутствие тепла на организме и не мог оставить еще нерожденное создание умирать. Возможно, впервые я чувствовал, что сделал что-то действительно ценное не для себя, а для другого живого существа. И что мне не придется ждать поощрения за свои действия. И это было чудесно. *** Следующее утро едва не стало последним в моей жизни. Когда я ускользнул из дома и добрался до сокрытой в лесных зарослях кладки, рассвет еще не забрезжил на горизонте. Впрочем, белоснежную змеицу, превышающую в обхвате и длине иные вековые деревья, довольно сложно не заметить в любых условиях. Она была великолепна. А я не смог найти в себе ни страха, чтобы побежать прочь, ни мужества, чтобы выйти из-под тени деревьев. Думаю, именно это и спасло меня от мгновенной смерти, ибо матери склонны защищать свое потомство, доверяясь инстинктам прежде всего прочего, а хищники всегда готовы настичь удирающую жертву. Впрочем, я не думал в тот момент такими сложными категориями — я ведь был покорен этой убийственной красотой. В тот день я простоял так до наступления темноты, понимая, что любое мое движение станет сигналом для атаки. Порой я встречал ее изучающий взгляд, гипнотизирующий, таящий в себе чарующую ласку и мудрость. Прочего в ее холодном неподвижном взгляде я не замечал в упор. Она... не сдалась первой, нет, она сделала мне величайшее одолжение, когда первой сдвинулась с места, неторопливо и удивительно бесшумно скрываясь под сенью деревьев. И это было своего рода одобрением и позволением уйти. Я смог понять ее без слов. Но было ли мне дозволено вернуться..? Да. Я не мог знать, что с этого дня мне суждено проводить все свое свободное время в компании мудрой и своенравной змеицы. Я приносил мольберт и краски и часами рисовал ее, пытаясь передать то, что видел на бумагу, но не находя и толики того величественного презрения на холсте. Я слушал ее завораживающий голос и готов был забыть обо всех своих делах, порой возвращаясь домой далеко затемно и получая славный разнос от старших. Я созидал вместе с ней, выискивая каменистые развалины или ровные пригорки и ловя теплые солнечные лучи. Я говорил, хоть и все больше слушал, но и она внимала моим словам, порой откровенно потешаясь над человеческой наивностью и глупостью. Она была сама ласка и плавная мягкость: свивала свои кольца вокруг меня, если мне доводилось задержаться холодной ночью, согревала накопленным за день теплом, порой ластилась, как голодный котенок. Она легко приходила в ярость и так же легко возвращалась к покою, научившись предугадывать ее настроение, я мог не опасаться попасть под раздачу. Она проходилась и не единожды по природе человека в целом, по хрупкости и краткости жизни теплокровных, как она называла людей. Она не любила людей. Но, видится мне, иногда она забывала о том, что я сам являюсь человеком. *** В жизни все устроено очень хитро и держится на некоем балансе хорошего и плохого. Противоположные начала. Две чаши весов. Как ни назови. Время сгорает в своем торопливом полете, когда тебе хочется, чтобы оно замерло и больше никогда не двигалось вперед. Особенно, когда с тобой происходит нечто невероятное каждый день и больше не кажется, что для тебя нет места в привычном окружении. За несколько лет многое изменилось. Я больше не искал одобрения клана да и вообще кого-либо из деревни. А еще я стал частью команды под наставничеством будущего Третьего Хокаге. Цунаде и Джирайя стали в некотором роде первыми людьми, с которыми я общался помимо старших из клана. Это было непривычно. Как и то, что эти двое порой пытались втянуть меня во что-то.. от меня далекое. Но ко всему привыкаешь. Наверное, в каком-то смысле нас можно было назвать друзьями. Так, совсем чуть-чуть. И все же, настоящим и единственным моим другом была змеица. Лишь спустя год она открыла мне свое имя: Нурэ. Я находил это имя в старинных легендах и мифах, но почему-то так и не спросил, о ней ли в них говорилось. Чудесное время то было. Но ничто не длится вечно. Мне стоило подумать о том, что однажды кто-нибудь увидит меня в компании чудовища, наводящего страх на любого. Я только не мог подумать, что кто-то сочтет меня жертвой и попытается защитить… Двое шиноби, по всей видимости, разведывавшие обстановку, наткнувшись на прогретую полянку, не стали терять время на долгие размышления, бросаясь в бой. Нет, бросаясь на верную смерть — ее чешую не берет ни одно оружие, я знал о том с ее слов, но не сомневался в тех ни минуты. Мое промедление едва не стоило жизни обоим ниндзя, но когда, обездвижив свою добычу, змеица готовилась к последнему удару, я встал между ней и людьми, заставив ее промахнуться. Она была в ярости и хотела меня растерзать. И даже в некотором роде преуспела в своем начинании, ибо некоторое количество ее яда попало в мою кровь, когда она зацепила меня своим клыком на излете. Она не хотела на самом-то деле, но я сам встал на ее пути. Столько презрения и боли я не видел в ее взгляде никогда прежде. Она говорила долго и со вкусом, уничтожая меня своими словами, мешая с грязью, называя ничтожеством и лицемерной букашкой, бросающейся на защиту теплокровных, которым я вовсе ничем хорошим не обязан. Я сказал лишь одно, сказал, что я ведь тоже человек. И сам удивился тому, сколь неуверенно это прозвучало. С тех пор я не искал ее общества никогда. А она не искала моего. Однажды всему приходит конец. Так устроена жизнь. *** Я думал, что это самый трудный период в моей жизни: всегда тяжело оставаться одному, когда у тебя было нечто поистине близкое и теплое. Мне не хотелось ничего. Яд змеицы начал медленно и неотвратимо воздействовать на мой организм: именно на основе его действия будут позже работать мои печати, проявляющие черты проклятия. Но даже и яд ее оказался для меня не губительным — я лишь стал сильнее после нескольких дней борьбы за жизнь, а в крови моей поселилась частичка ее силы и мудрости. Частичка для нее — и целый океан возможностей и знаний для меня. Разумеется, я стал исследовать свои новые способности, проводя все свободное время в изучении новых джитсу. Тогда я понял, что некоторые из них несовершенны и требуют доработки, а моих способностей вполне хватает, чтобы им это улучшение дать. Еще позже я сам создал свое первое джитсу, основанное на моих собственных наблюдениях за течением жизни. Оно не казалось мне идеальным, я никогда не страдал самоуверенностью, но эффективность его была однозначной. Наставник, которому я продемонстрировал свое создание, был в тихом ужасе, ибо джитсу, которое я ему показал, несло в себе немалую разрушительную мощь и призвано было уничтожать противника мгновенно и наверняка. На него был наложен запрет, а заодно с тем и мне строго наказали больше не экспериментировать с подобными материями, объясняя это опасностью, которой я просто не понимаю пока. И я действительно не понимал. Наша команда получала задания самого сложного уровня, и не раз каждый из нас подвергался опасности быть убитым во время боя. Меня это не пугало, я лишь сделал вывод, что врага нужно убить раньше, чем он убьет тебя. И разве же не разумно сделать это как можно быстрее, не вступая в неуместный контакт? Джирайя вот всегда спорил с моим подходом. Спорил в один голос, потому что мне было неинтересно убеждать того, кто слышит лишь себя. Мне довелось однажды убить человека на глазах своих друзей. Я мог бы сказать, что иного выбора не было и я должен был защитить их жизни любой ценой, но зачем нужна эта красивая ложь? Я действительно оставался единственным дееспособным членом команды на тот момент, а наставник непозволительно задерживался, пропуская все самое интересное. И я поступил хладнокровно и расчетливо, нанеся единственный точный удар. Я никогда не любил сражения: они действительно навевают скуку, потому что я не идеализирую само действие и противника. Я убиваю прежде, чем убьют меня. Интересен лишь процесс создания стратегии боя. Кто-то говорит, что убийство оставляет след на человеке, но я не согласен с этим. Ничего, кроме легкого презрения к никчемности собственной человеческой оболочки я не испытал, глядя на остывающее тело ниндзя. Уже тогда в мое сознание закрадывались мысли о том, что тело мое — вовсе не то вместилище, что способно оправдать стремления моего духа: оно было слабым и оно должно было в весьма ограниченные сроки перестать существовать. Вот это было действительно грустно. Наверное, моя белоснежная подруга оставила на мне куда более ощутимый след, чем мне виделось. По крайней мере, порой я действительно находил в своих мыслях отголоски ее слов. Что удивительно, ни Джирайа, ни Цунаде даже не заикнулись о произошедшем в тот день: без обсуждений и репетиций сложилась история о том, как мы защищали нашу миссию любой ценой и едва остались живы сами. Понимал ли я тогда, что эти двое дали мне несколько месяцев беззаботной жизни, разделив со мной ответственность за ход миссии..? Вряд ли, но мне хватило ума не вмешиваться и принять их решение. А вот со мной эти двое говорили много и со вкусом: стыдили, убеждали, увещевали, да даже угрожали. В конце концов я вынужден был согласиться с ними. Согласиться и пообещать научиться давать шанс людям. Даже если они враги. Не то что бы мне очень хотелось выполнять это обещание, но выбора не было, а они были моими друзьями. К сожалению, свидетелями моего хладнокровия оказались не только они: наставник в тот день все же успел к развязке боя, сделав собственные выводы и благоразумно оставив их при себе до поры до времени. *** Когда какое-либо дело движется к развязке — это ощутимо. В воздухе носится смутное предчувствие, и словно бы сама природа затихает, давая шанс прислушаться к легкому шороху приближения мрачной кульминации действа. Я всегда доверял своим ощущениям: они предупреждали меня об опасности прежде, чем я чувствовал последствия на себе, но в тот раз… Я не спал. Я вообще редко наслаждаюсь полноценным ночным сном, предпочитая отдыхать в часы дневные, а уж когда все мои чувства предупреждают меня о разлившемся в воздухе напряжении… Приближение их я ощутил раньше, чем услышал скрадываемые шаги, и гораздо раньше, чем они замерли на пороге комнаты, столкнувшись с моим озадаченным их ночной вылазкой взглядом. Возможно, думал я, предстоит очередное задание из разряда секретных и нетерпящих отлагательств. Я просто не мог подумать, что кто-то может меня бояться. Кто-то из своих, из близкого окружения. Разве не показывал я свою готовность разделять их идеалы вопреки собственным? Разве не выполнял задания наравне с прочими? Разве не оттолкнул единственного друга, оставшись человеком, оставшись верным собственной крови? Разве же я мог причинить вред тем, кто учил меня, кто давал мне кров и еду, кто видел мой путь развития, пусть и со своей стороны..? Я не мог. И все мое хладнокровие меня не спасло: ведь в бою главное убить, прежде чем убьют тебя, не так ли? Но что остается, если ты не способен убить врага? Бежать. Бежать прочь из-под свода собственного дома, переставшего быть надежным убежищем и… И понять, что дело не только в моем клане, столкнувшись на улице с шиноби, пытавшимся завершить начатое моим кланом. События той ночи плохо отложились в моей памяти. Было много крови. Моей собственной крови, алеющими каплями вычерчивающей мой путь по укутанным снегом улочкам деревни. Холод. Непонимание. Наверное, мне до последнего казалось, что это кошмарный сон и не более того. В одном из проулков я смог сокрыть свой след, сбив с толку преследователей и выиграв немного времени на отдых и продолжение своего пути. Я ненавижу снег. Снег, что кусает тело своей холодной пастью, стелется под ноги и замедляет движение, осыпается под руками и проваливается, утягивая за собой, не позволяя подняться, а потом окутывает таким обманчивым ощущением тепла, что ты просто не хочешь идти дальше. Я выбрался из деревни на исходе ночи. Что удивительно, шум так и не поднялся: возможно, не вполне общим было столь радикальное решение моей судьбы, но возвратиться я уже не мог. Я был мертв. Не осталось ничего, кроме холода. Когда однажды, много лет спустя, Джирайа поинтересуется, могу ли я еще чего-то бояться, после всего, что сделал со своим телом и духом, я не задумываясь отвечу ему правдой: холода. Холода я боюсь больше всего на свете. Я был мертв. И не знал о том, продолжая двигаться прочь. Не знал о том, что холод и снег лишь завершат начатое людьми, а раны, что мне успели нанести несовместимы с жизнью. Не знал, позволяя наконец себе рухнуть на белое полотно земли, что это станет последним моим движением. И что последняя мысль будет о том, что мне не хотелось умирать вот так, одному и в так ненавистном мне холоде. А потом белоснежный горизонт вдруг изогнулся змеиными кольцами и прежде, чем я в последний раз закрыл глаза, пришло ощущение тепла. *** « -Проснись, малыш Орочимару». Малыш Орочимару. Если перевести на ее язык — она называла меня маленьким змеем. Я скучал по этому обращению. Я скучал по ней. И я даже не мог объяснить словами, как сильно ее любил и как глубоко в душе таил надежду увидеть ее снова. Впрочем, она услышала и поняла без слов, словно... словно мы были единым целым, единым организмом с общими мыслями и ощущениями. На меня накатила волна тепла и ласки, которой я не ощущал столь давно, что захотелось скулить и просить еще. « -Проснись. Тебе пора вновь явиться в этот мир, маленький змей». Это было последнее, чего бы я хотел. Вернуться в этот холодный суровый мир, где тебе может быть настолько больно? « -Я не хочу, Нурэ. Я хочу остаться здесь и… Где я?» Смех. Шипящий и такой родной смех. « -Тебе придется выбраться и взглянуть самому». Я заинтригован. Она знает, чем меня мотивировать. Любопытство просто не позволяет мне остаться неподвижным и дальше. Вокруг темнота. И тепло. Я словно все еще оплетен кольцами ее тела, что согревают меня. Стягивают. Не позволяют шевелиться. И тут я, наконец, понимаю, где я. Я поглощен ею. Я ощущаю, как сквозь меня проходят токи ее силы, я ощущаю ее мысли и чувства. И она просит о невозможном, просит забрать ее жизнь взамен собственной. « -Выбора-то у тебя и нет, малыш Орочимару. Сделанного не воротишь, но ты, разумеется, можешь дождаться моей смерти и выбраться из разлагающегося и…» « -Не надо. Не говори мне этого». « -Тогда не медли и возьми все, что можешь взять, как поступил бы змей. И не жалей о свершенном». И я взял все.