* * *
Два дня Эмлин и ее скрибоны разъезжали в поисках следов Этайн по бывшим землям Хвикке. Кэйнесхамме, Дун-Дриге, Ятун, Чедер... В Чедере у Эмлин появилась, наконец, надежда: местный пастушок-англ, сияя от восторга, рассказал, что прошлым вечером видел танцующих эльфов над обрывом, напротив большой скалы, похожей на каменного великана. Эмлин, правда, сначала отнеслась к новости с сомнением: мало ли кого мог повстречать мальчишка на самом деле. Однако когда неподалеку от того самого места нашлись свежие следы повозки, она немного воодушевилась. Этих следов Эмлин и решила держаться. Следы быстро увели ее отряд в сторону от большого тракта, запетляли по проселкам между англскими деревнями и развалинами бриттских ферм. В старых развалинах, конечно же, спрашивать было некого, однако и в жилых деревнях полезного удалось узнать совсем немного. Где-то крестьяне слышали среди ночи лай собак, где-то видели в сумерках запряженную двумя лошадьми крытую повозку — но и не более того. И только возле самой думнонской границы охранник моста сумел припомнить масть лошадей, обрадовав, наконец, Эмлин по-настоящему. Как раз такими — одна гнедая, другая серая в яблоках — и были пони коротышки-мима, повезшего Этайн в Керниу. Но и досадовала Эмлин тоже. Получалось, что она опоздала совсем немного.* * *
Дорога, петляя, бежала по пологим склонам холмов. То она взбиралась вверх, чуть ли не к самым вершинам, то спускалась в очередную болотистую долину, и тогда фургон до следующего подъема немилосердно трясло на бревенчатом настиле. По сторонам тут и там виднелись груды огромных камней, среди которых торчали чахлые печальные деревца. А потом дорога нырнула в самый настоящий лес — странный, волшебный, сказочный. Высунувшись из-под полога, Танька завороженно смотрела на причудливо изогнутые стволы и сучья почти безлистных низкорослых дубов, изумрудно-зеленые от сплошь покрывавшего их мха. Зелеными были и бесчисленные корни и коряги, и только кое-где сквозь моховой ковер пробивались темно-серые каменные проплешины, покрытые светлыми пятнами лишайников. Солнце клонилось к закату, над землей уже вовсю кружились светлые пятнышки ночных бабочек. Здесь, в этом таинственном лесу, бабочки казались крошечными крылатыми фэйри — должно быть, именно так должны были бы выглядеть пикси, существуй они на самом деле, а не только в россказнях самозваного «короля» да в воображении обманутых им жертв. Конечно, Танька быстро вспомнила про странную бабочку из заезжего дома. Вспомнила и сразу же встревожилась: жива ли та? Однако от открывшегося перед ней зрелища было не оторваться никакими силами. Так и любовалась Танька зелеными древесными стволами и кружащимися между ними бабочками, пока лес не остался позади. И лишь когда фургон выбрался из леса и устремился к очередной болотной гати, она заставила себя обернуться. Бабочка больше не пищала и не шуршала. И вообще, в шкатулке, куда ее засунула Санни, было подозрительно тихо. А когда фургон тряхнуло на очередном бревне, никто внутри нее не зашевелился, лишь что-то перекатилось с глухим стуком, словно орех или желудь. Уже догадавшись о случившемся, но всё еще надеясь на чудо, Танька осторожно приоткрыла крышку. Бабочка лежала на спине, чуть растопырив крылья, — неподвижная, мертвая. Опомнилась Танька, когда почувствовала теплое дыхание возле уха. — Что там, Танни? Умерла? Наверное, это я ее придавила... — послышался тихий шепот Санни. — Угу, умерла, — печально подтвердила Танька. И, больше чтобы утешить и себя, и подругу, добавила: — Знаешь, Санни, мы бы все равно ее не довезли. — Ну да, — согласилась та. — Ей же летать надо. — И есть тоже, — через силу кивнув, подхватила Танька. — А как ее в дороге кормить, да и чем? Меда-то нет. Разумеется, «цензор» молчал — потому что сказанное было самой настоящей правдой. И все-таки Таньке было очень грустно. Огорчились и подруги. Особенно печальной выглядела Орли. Видимо, как ни боялась она «страшилища», как ни бранилась на него, а все-таки жалела. Зато Санни дала вдруг по-настоящему ценный совет: переложить бабочку из шкатулки в полотняный мешочек — а то еще плесенью покроется, чего доброго. Гвен же смотрела на трех подружек с искренним недоумением — правда, ничего не спрашивала. После того вечера в Кер-Уске она вообще вела себя с Танькой как-то странно: прятала глаза, избегала разговоров и в то же время старалась быть услужливой и предупредительной — в общем, вела себя так, словно в чем-то страшно перед нею провинилась и изо всех сил старалась загладить вину. От этого Таньке было очень неуютно, однако разговорить Гвен и понять, в чем дело, ей никак не удавалось. Не спросила Танька Гвен и на этот раз. И не только потому, что голова была занята смертью питомицы. Едва Танька пристроила мешочек с бабочкой в сундук, как полог отодвинулся и внутрь фургона заглянул господин Эрк. — Гвеног, — тихо позвал он. Та привстала с ложа. — Сменить? Господин Эрк кивнул. Сказал, словно извиняясь: — Робин устал совсем — да и раскис изрядно. Зря ему Глевас вина на дорогу выдал. Гвен вдруг хмыкнула, хитро посмотрела на мужа. Но ничего не сказала, лишь приглашающе махнула рукой. Тот в ответ мотнул головой: — Я лучше с тобой посижу — заодно и голову проветрю, — и снова скрылся за пологом. Гвен, вздохнув, тоже выбралась наружу. Некоторое время снаружи доносилось шуршание: видимо, возницы менялись местами. Затем полог снова зашевелился, и из-за него показалась голова Робина. Соскочив внутрь фургона, Робин проскользнул к пустому ложу Гвен и уселся на него как раз напротив Таньки. Странное дело: пьяным он вовсе не казался и даже вином от него совсем не пахло. Однако и на прежнего колкого насмешника Робин походил мало. Сейчас он сидел неподвижно и задумчиво смотрел перед собой. И хотя на его лице теперь не было такой мрачной отрешенности, как в заезжем доме Кер-Уска, Танька встревожилась. — Господин Робин... — тихо позвала она. Робин кивнул, через силу улыбнулся. — Потом поговорим, леди.* * *
Солнце уже касалось горизонта, когда из-за очередного холма нежданно-негаданно показались сначала островерхие крыши, а потом и беленые стены аккуратных бриттских домиков. Гвен удивилась встретившейся на пути деревне, пожалуй, куда больше никогда не бывавшей здесь прежде Таньки. Привстав на облучке, она с недоумением посмотрела на мужа и воскликнула: — Ой, а это тут откуда? Господин Эрк не ответил. Похоже, он и сам был изрядно удивлен. — А... — равнодушно пожал плечами выглянувший из фургона Робин. — Так это регедцы. Новая деревня, — и добавил, подмигнув Эрку: — Давно же вы тут не бывали! Деревушка, примостившаяся на склоне холма возле дубовой рощицы, и впрямь оказалась новой, недавно построенной, а жили в ней переселенцы из проглоченного Нортумбрией северного королевства Регед. Оттого и называлась она Кер-Ллевелл — крепость Ллевелла — в память одного из регедских городов. Никакой крепости, правда, ни в самой деревне, ни поблизости не бывало отродясь. Заезжего дома в Кер-Ллевелле тоже не оказалось, так что пришлось проситься на постой к фермерам. Впрочем, долго уговаривать тех не пришлось. В деревне, расположенной у оживленной дороги, к таким просьбам давно привыкли, проезжих на постой брали охотно. Платить за ночлег вызвался Робин. И опять Танька была готова провалиться со стыда, но не могла ничего исправить: своих денег у нее, конечно же, не появилось. А Орли и Санни, похоже, думали только об одном: как бы поспать! После многих миль тряской дороги они буквально валились с ног. У Таньки же, наоборот, стоило ей выйти из фургона, всю дремоту как рукой сняло. И пока подруги обустраивались в похожем на приземистую круглую башенку домике, она отправилась прогуляться. Далеко отходить она, конечно, не собиралась, хотела лишь посмотреть деревню. Вдруг северяне строят дома́ как-нибудь необычно, вдруг у них какая-нибудь особенная утварь — интересно же! Однако стоило Таньке остаться наедине с собой, как ею окончательно овладели назойливые мысли о неоплатном долге перед Робином, господином Эрком и Гвен. И за этими невеселыми думами она сама не заметила, как очутилась у какого-то большого сарая, а домик остался далеко позади. — Эй, привет! — раздался вдруг сбоку незнакомый голос. — Куда путь держишь, красотка? Вздрогнув, Танька повернула голову. На нее пялился какой-то парень — невысокий темноволосый крепыш с едва пробившимися над верхней губой усиками. — Тебя как зовут? — настойчиво продолжил парень, не спуская с нее глаз. — Та... Этне, — промямлила растерявшаяся Танька. — Ирландка, значит, — парень ухмыльнулся. — Зря вечером по деревне болтаешься! Тут лес рядом, а в лесу волки. Страшные — жуть! — и он хохотнул. — Да я не боюсь... — начала было Танька и сразу же запнулась. Поняла: боится. Правда, не волков — а вот этого са́мого парня. — А меня Бедо кличут, — соизволил наконец представиться тот, а потом вдруг ни с того ни с сего спросил: — Слушай, ирландка, а у тебя жених есть? И, не дожидаясь ответа, он сделал шаг навстречу Таньке и протянул руку к ее талии. Непроизвольно Танька отстранилась. Сердце ее замерло и ухнуло куда-то вниз, а потом, вдруг снова найдясь в груди, бешено заколотилось. Ноги перестали повиноваться, стали словно чужими — не убежишь! — А тебе какое дело? — загремел вдруг за ее спиной голос Робина. — Давай-давай, иди, приятель, — оставь девочку в покое! Бедо отвел руку, насупился. — А ты кто такой? — пробурчал он недовольно. — Родич, — ответил Робин. — В обиду не дам. — Я ее и не обижал, — пожал плечами Бедо, отступая назад. — Была нужда! И вдруг стремглав ломанулся прочь, тут же скрывшись за сараем. — Ну вот, — Робин напряженно улыбнулся. — Убрался — и славно! Потом Танька долго приходила в себя, бродя рядом с Робином среди жилых домов. Оттуда доносились тихие голоса, вкусно пахло торфяным дымком — деревня выглядела такой мирной, такой уютной, и недавно произошедшее казалось теперь Таньке каким-то мороком, каким-то наваждением. — Как вы думаете, господин Робин... — заговорила, наконец, она. — Он хотел... — Танька замялась, потом все-таки вроде бы нашла правильные слова: — На меня напасть? — Дурак он, что ли? — хмыкнул Робин. — Чай, ирландки — не гречанки какие-нибудь! На такую нападешь — можешь не то что на кулак, а и на нож нарваться. Да ну, брось: это он за тобой так ухаживал. Танька вдруг представила на своем месте Орли и невольно улыбнулась. Уж та бы такому «ухажеру» показала! А Робин, должно быть заметив ее улыбку, подмигнул в ответ. И тут наконец Танька почувствовала, что ее отпустило. — Спасибо вам большое, господин Робин! — горячо воскликнула она. — И все-таки я должна вас отблагодарить... Вы ведь меня хотели о чем-то попросить, да? И замерла в ожидании ответа. — Леди... — Робин чуть замялся, странно потупил глаза. — Я вот о чем хочу вас попросить. Помогите моей Мэйрион! Помогите ей помириться с Немайн... — Робин запнулся, тут же поправился: — С вашей матушкой. — Но, господин Робин... — неподдельно удивилась Танька. — Зачем им мириться: разве они в ссоре? Я никогда не слышала, чтобы мама говорила о Мэйрион Думнонской что-нибудь плохое. Наоборот, она восхищалась ею, рассказывала о ее подвигах... — Значит, про монету вы не знаете, леди? Танька посмотрела на Робина с недоумением. Переспросила: — Про монету? — Эх... — Робин с досадой махнул рукой. А Танька совсем растерялась. Ни о какой монете она прежде и не слышала. Да и вообще... Оказывается, не так уж и много знала она и о Мэйрион, и даже об ее боевом соратнике сэре Кэррадоке — а ведь тот приходился Таньке двоюродным дедом. Об их подвигах — да, была наслышана, больше даже не от мамы, а от мэтра Полибия, целиком посвятившего одну из своих лекций думнонской войне. А о самих о них... Поясной портрет сэра Кэррадока висел в галерее Жилой башни, рядом с двумя другими — сэра Дэффида и мэтра Эмриса. Худощавый, широкоплечий, с пышными длинными усами, сэр Кэррадок на портрете удивительно походил на сэра Тристана, только волосы у него были темнее, без проседи, да и вообще он выглядел моложе. Говорили, впрочем, что с Танькиного отца этот портрет когда-то и нарисовали, — правда, дядя и племянник были очень похожи и лицом, и ста́тью, это признавали все. А как выглядела Мэйрион, Танька и вовсе не имела представления. Не знала она и того, какими Кэррадок и Мэйрион были в жизни, что за отношения их связывали, только ли боевая дружба или что-то большее. В занесенной из Думнонии песне пелось о несчастной доле Мэйрион, отвергнутой Кэррадоком, но песню ту мама не любила и, слыша ее, всякий раз говорила, что в ней много неправды. А в судьбе Мэйрион и в самом деле многое казалось странным, непонятным: например, почему вскоре после гибели сэра Кэррадока она ни с того ни с сего вышла замуж за Робина Доброго Малого, почему они переселились куда-то на окраину Думнонии, почему о Мэйрион с тех пор больше ничего не слышно? И вот теперь — монета, еще одна загадка. — Господин Робин, — наконец решилась Танька. — Расскажите мне, пожалуйста, про эту монету, — и на всякий случай добавила: — Я, конечно же, постараюсь вам помочь. Робин кивнул, задумался. Потом заговорил — нехотя, с усилием выдавливая из себя слова: — Когда после изгнания саксов из Думнонии Мэйрион явилась на праздничный пир, она там повздорила с вашей матушкой. А монета... Это была награда ей то ли от Немайн, то ли от Эмилия — теперь уже и не поймешь. Ну, Мэйрион ее и бросила — говорят, попала вашей матушке прямо в лицо. Другую бы, наверное, за такое зарубили на месте. — Повздорила? — удивленно повторила Танька и, только сейчас начав осознавать услышанное, торопливо, взволнованно продолжила: — Нет, я не знала об этом, правда-правда! — Ну, вот теперь знаете, — хмуро ответил Робин. Ошеломленная Танька долго молчала. Рассказанное Робином казалось ей чем-то невероятным, совершенно немыслимым. Нет, она знала, конечно, что у мамы были враги. Когда-то давным-давно — король Хвикке. Потом — Клидог ап Артлуис, мятежный король Кередигиона. Теперь вот — эти странные монахи, шериф Кудда, королева Альхфлед. Но чтобы мама ссорилась со своими соратниками, с истинными героями, которыми гордится вся Британия? И почему она никогда про это не рассказывала? — Я помогу вам, конечно, господин Робин, — нарушила Танька наконец молчание. И торопливо добавила: — Вы только объясните, что мне нужно делать. Тот сразу же кивнул в ответ. — Хорошо, леди. Отвечу просто: помогите мне убедить Мэйрион вернуться в Глентуи. Всего лишь скажите ей, что ваша матушка не держит на нее зла. Робин немного помолчал, затем бросил взгляд на Таньку. Наконец он заговорил опять, уверенно, спокойно: — Не сомневайтесь, леди: я всё разузнал. Обманом это не будет точно. Но вам она поверит скорее, чем мне. А Танька застыла в раздумьях. На самом деле Робин мог бы всего этого и не говорить. Она и так не сомневалась в его словах. Но в чем у Таньки не было уверенности — так это в своей способности убеждать. Вот и не могла она никак решиться ответить. Между тем быстро темнело. И без того сумрачное, безлунное ночное небо стремительно затягивалось тучами. Вскоре подул холодный ветер, упали первые капли дождя. Дождь быстро набрал силу, зашумел, застучал по земле, по крыше и стенам соседнего дома. Намокли одежда и волосы, захлюпала вода под ногами. И пронизывающей, морозной болью отозвался вдруг на холод и дождь сломанный клычок. А следом в памяти Таньки прозвучали ее собственные слова, сказанные когда-то в Кер-Леоне — тоже ночью, тоже в дурную погоду: «По праву дочери святой и вечной базилиссы, по праву внучки само́й пресветлой Дон я отменяю ваш поединок!» И вдруг Танька улыбнулась — вопреки дождю, ветру и зубной боли. Да с чего она решила, что не умеет убеждать? Сумела же она тогда остановить Орли и Снеллу, удержать их от безумного поступка! Дождь не прекратился, а ветер даже усилился. Зато боль в клычке вдруг прошла, словно ее и не бывало. И Танька, оставив последние колебания, твердо произнесла: — Хорошо, господин Робин. Я попробую. В ответ Робин поклонился — сдержанно, почтительно, словно непогода была ему совсем нипочем. — Спасибо, — сказал он чуть смущенно. — Я бы не просил вас об этом, леди, но Мэйрион — она очень несчастна в Керниу.* * *
Вроде и дом был уютным, и хозяева гостеприимными — а запомнилось Таньке в той деревне совсем другое: встреча с неприятным незнакомцем и трудный разговор с Робином. Но если про страшноватого «ухажера» Танька сразу же рассказала подругам, то о том разговоре она не обмолвилась с ними ни словом. Услышанное от Робина о ссоре мамы с Мэйрион и о брошенной монете нужно было еще осмыслить до конца. А наутро они продолжили путь. Робин с утра маялся головной болью, хотя вина накануне вроде бы не пил. Как бы то ни было, а править лошадьми опять взялась Гвен. Ни Танька, ни Орли предлагать ей свою помощь не осмелились: провести фургон по гатям через заболоченную пустошь было непростой задачей, требовавшей опыта. Впрочем, поначалу дорога казалась легкой. Узкая, но наезженная, она уверенно вела их среди поросших редколесьем холмов, обходя стороной темные каменные бугры и залитые молочно-белым туманом низины. Но потом высокие холмы остались позади и начался долгий спуск. Туман мало-помалу рассеялся, вдоль дороги вновь потянулись нескончаемые серо-зеленые болота. Кое-где трясину покрывали порыжевшие щетки высокой жесткой травы — Таньке упорно чудились в них разбросанные клочья шкуры какого-то гигантского зверя. Теперь фургон медленно тащился по узкой гати, раскачивался, гремел колесами. Танька радовалась всякий раз, когда дорога взбиралась на возвышенность, ненадолго избавляясь от тряского бревенчатого настила. Зато когда гать ныряла в очередную огромную лужу, становилось страшно: а вдруг какая-нибудь из лошадей повредит ногу о невидимое под водой препятствие или вообще провалится в трясину? Тут и там стали попадаться груды огромных камней, а на одном из пригорков встретилось и вовсе нечто странное: высоченный, в три человеческих роста, каменный столб, похожий на торчащий в небо великанский палец. Когда фургон проезжал мимо столба, Танька не утерпела, высунулась из-за полога. — Госпожа Гвен, что это? — Менгир, — ответила та, но слово это, означавшее по-камбрийски всего лишь «длинный камень», ничего не прояснило. Впрочем, Гвен, должно быть, заметила Танькин недоуменный взгляд, потому что тут же поспешно добавила: — Говорят, его поставили волшебные жители здешних холмов в память о своем погибшем короле. — Жители? Эти самые... пикси? — взволнованно спросила Танька. Слово далось ей с трудом. Очень уж тяжелые воспоминания оно вызывало. Гвен кивнула. — Да. Иногда в этих краях так называют славный народ. Одни верят, что это древние жители думнонских холмов, защитники нашей страны от пришлых фэйри. Другие же говорят, что это души некрещеных младенцев... Впрочем, вы это уже знаете, леди. А я — я теперь совсем не понимаю, что думать, кому верить. А Танька не знала, что и сказать в ответ. Опять, как недавно в пещере, в голову ей полезли мысли о поддельных тулменах и бругах, о поддельной истории. Может, и эти странные камни — тоже выдумка Сущностей? Вот спросить бы об этом маму: вдруг ее Учитель бывал в Думнонии на той, первой, Земле? — Я тоже не знаю, кто они на самом деле, — призналась она наконец. И, поколебавшись, добавила: — Я прежде о пикси и не слышала. Здесь, в Думнонии, всё ведь иначе! Думнония и правда казалась ей совсем чудно́й страной. Всё удивляло в ней, начиная от загадочных скоплений громадных камней и заканчивая странным, не всегда понятным наречием местных жителей. А теперь выяснилось, что еще и поверья о фэйри здесь совсем особые, не как в Камбрии. — Конечно, иначе, — согласилась Гвен, и вдруг щеки у нее порозовели. — Вы не думайте, леди, у нас тут не только болота да камни, — поспешно проговорила она. — Подождите, скоро уже кончатся эти топи! Вот подъедем к Тави — там настоящие леса начнутся, сразу веселее станет. Я не врала вам... Совсем смутившись, она замолчала. Фургон как раз спустился к большой луже, под копытами лошадей захлюпала вода. Теперь Гвен сосредоточенно работала вожжами, выбирала дорогу, руководствуясь только ей одной ведомыми приметами. И лишь когда лошади выбрались на сухую дорогу, она заговорила снова — сбивчивым полушепотом, сразу и смущенно, и взволнованно: — Леди, я вот что хотела вам сказать... Хочу повиниться перед вами за те слова. — Слова? — повторила Танька удивленно. — О чем вы, Гвен? Та немного помялась. — Ну, Глевасу-то я солгала: Эрка своего вашей родней назвала. А какая из нас родня само́й Неметоне? Да вы же сами говорите... — запнувшись, Гвен поспешно закончила: — Даже не знаю, что на меня тогда нашло. Простите меня, леди! И снова Танька не знала, что ответить. Конечно, она помнила, как Гвен гордо подтвердила догадку хозяина заезжего дома о родне господина Эрка. Но ведь никакой лжи Танька тогда не почувствовала: «цензор» — и тот промолчал, не возмутился, даже когда она сама кивнула в знак согласия. А сейчас Танька мучительно размышляла. Вот как такое могло получиться? Может быть, «цензору» известно что-нибудь о родстве господина Эрка с Кэдманами или Монтови? Но ведь «цензор» — часть ее самой, и знает он ровно то, что знает она. К тому же вроде бы ни у дедушек, ни у бабушек нет и никогда не было никакой родни в Думнонии — ну, не считая давно погибшего сэра Кэррадока. Нет, дело тут явно в чем-то другом! Никак не находя ответа, она растерянно посмотрела на Гвен. Та в ответ вдруг улыбнулась — робко, мягко, ласково. Тут-то Таньку и осенило. Может быть, ни «цензор», ни сэр Кэррадок тут ни при чем? Может быть, всё совсем просто? Это ведь Гвен заботилась о Таньке во время болезни. Это ведь Робин и Санни где-то раздобыли ей уйму спасительной правильной еды. А господин Эрк — как искренне он радовался, увидев, что ей стало лучше, как чудесно он рассказывал свои замечательные истории, как пел ей веселые песни, как читал потешную оду! И, поняв, наконец, в чем дело, Танька горячо воскликнула: — Госпожа Гвен, вам совсем не за что извиняться, правда-правда! Я ведь за эти дни в самом деле сроднилась и с господином Эрком, и с вами, и с Робином — спасибо вам за всё!* * *
До обещанной Тави они добрались к полудню. Та оказалась вовсе не деревней, как Танька думала поначалу, а рекой — узкой, мелкой, но очень быстрой. Берега ее действительно были сплошь покрыты деревьями — где зарослями высокой ольхи, где ясеневым лесом. Кроны нависали над руслом, то тут, то там смыкались ажурными арками. А под деревьями повсюду лежали громадные камни: по берегам — зеленые от покрывавшего их мха, в воде — темные, почти черные. Вода, налетая на них, бурлила, пенилась, шумела. Никакого моста через Тави не оказалось. Колея долго тянулась вдоль берега, а потом вдруг повернула прямиком к воде. Как раз в этом месте река резко меняла направление, расширялась и становилась спокойнее. Судя по всему, дальше предполагалось перебираться вброд. Не доехав до воды совсем немного, Гвен вдруг натянула вожжи, обернулась назад. — Робин! — позвала она. В ответ послышался кашель, потом откликнулся хриплый голос — Танька даже не сразу узнала Робина: — Что, уже Тави? Не дожидаясь ответа, Робин выглянул из-за полога, осмотрелся вокруг, кивнул. — Поможешь? — спросила Гвен и, тут же спохватившись, поспешно продолжила: — Да ты никак простыл? — Пустое, — отмахнулся тот, — сейчас, обожди. Голос у Робина был по-прежнему хриплым, однако наружу он выбрался вполне бодро, так что забеспокоившаяся было о его здоровье Танька сразу успокоилась. Между тем погода и правда стояла умиротворяющая. Тучи исчезли, сквозь кроны ясеней пробивалось яркое полуденное солнце — как раз настолько, чтобы уже согревать воздух, но еще не обжигать чувствительные Танькины глаза. Было тепло и безветренно, на реке плескалась какая-то крупная рыба, а над прибрежной травой, совсем как летом, неторопливо порхали синие металлически-блестящие стрекозы. Увы, долго любоваться видом местной природы у Таньки не получилось: вскоре пришлось уступить место Робину, а самой перебраться внутрь фургона. А потом началась переправа, и всё внимание не только Таньки, но и ее подруг обратилось совсем на другое. Прижавшись друг другу, они втроем устроились возле са́мого полога. То и дело кто-нибудь из них высовывался наружу — посмотреть на несшуюся прямо под ними реку, на просвечивавшие сквозь прозрачную воду камни. Их старшие товарищи, похоже, относились к происходившему куда спокойнее. Гвен, передавшая вожжи Робину, по-прежнему сидела на облучке, с ним рядом. Оба почти все время молчали и лишь изредка перебрасывались друг с другом короткими фразами. А господин Эрк так и остался на своем ложе у задней стенки. Краем уха Танька слышала его сосредоточенное бормотание: должно быть, он опять что-то сочинял. Между тем фургон, скрежеща колесами и раскачиваясь, медленно полз среди бурлящей воды. Снаружи похолодало, поднялся ветер — пока не сильный, но уже ощутимый. Ветер задувал в фургон, приносил в него особый речной запах, сразу и свежий, и терпкий, отдававший и ивой, и водорослями, и даже чуточку рыбой. — Наша Ли совсем другая, — вдруг задумчиво сказала Орли. — Широкая, зато спокойная. Батюшка с Брианом и Финаном, бывало, соберутся невод закинуть, пойдут к лодке, а Кормаккан всё вокруг бегает, мешается под ногами... — Бриан и Финан — это твои братья? — догадалась Танька. — Ага, — кивнула Орли. — Бриан — старший, Финан — средний, а Кормак — младшенький. Кормаккан непоседой был всегда — вот так однажды он и убежал... — Смотрите, какой лосось! — перебив подругу, воскликнула вдруг Санни. — Огромный! Конечно, Танька опоздала: пока она справлялась с тяжелым пологом, лосося уже и след простыл. — Вы про лосося услышали, леди? — Гвен обернулась к Таньке, улыбнулась. Говорила Гвен громко, почти кричала — должно быть, пыталась заглушить шум реки. Танька кивнула. Кричать в ответ она почему-то постеснялась. — Здесь их полным-полно, — всё так же громко принялась объяснять Гвен. — Бывают и правда большущие: вот такие! — и она широко развела руки. А в следующий миг в отдалении плеснула вода, и в воздух взметнулось вытянутое темное тело лосося. Трепеща хвостом, рыба пролетела над торчащим из воды большим черным камнем и плюхнулась обратно в реку. — Видели? — крикнула Гвен. — Эта помельче, но тоже ничего! Вот что им в море не живется? Пришлось пожать плечами. Ответа Танька не знала, хотя и училась на естественном факультете. В тайны рыбьей жизни студентов посвящал тот же мэтр Гвинвор, что учил их премудростям узнавания зверей по следам. Судя по всему, рыбы интересовали мэтра Гвинвора куда меньше, чем четвероногие, и уделил он им всего пару занятий. Но и на них Танька узнала много интересного. В том числе и такого, что никак не сходилось со слышанными в детстве рассказами дедушки Эмриса. — Смотри, авэ Амбросиэ, рыба! Ух ты, большущая какая! И еще одна, и еще!.. Это кто, авэ Амбросиэ? — восторженно прокричала Танька, едва не сбившись с латыни на камбрийский. Однако не сбилась. У дедушки Эмриса был «римский» день, так что сегодня к нему полагалось обращаться «авэ» и вообще разговаривать исключительно на классической благородной латыни. Правило это соблюдалось неукоснительно, пусть даже сейчас они оба находились далеко-далеко от дедушкиного дома — в Кер-Сиди, на набережной Туи. — Ну ты и глазастая, Зелотипа! — дедушка близоруко сощурился, вглядываясь в покрытую рябью воду. — Это, должно быть, лосось из моря идет на нерест... кхм... икру метать. — А зачем? Разве в море ему хуже? — Гм... — дедушка задумался, потом воздел к небу указательный палец. — Доверимся, пожалуй, мнению Гая Плиния Секунда. Тот полагал, что морские рыбы мечут икру в озерах и реках, чтобы уберечь потомство, э-э-э... от хищников и от сильных волн. Потом дедушка как-то очень уж подозрительно быстро отвлекся на попавшееся на дороге растение, принялся рассказывать о его целебных свойствах. На том разговор о путешествиях лососей и закончился. А спустя много лет мэтр Гвинвор поведал о грозных опасностях, с которыми сталкиваются лососи в реках. О хищных хариусах, раскапывающих икру, заботливо зарытую мамами-лососихами в песок и гальку. О форелях, беспощадно истребляющих мальков. И, конечно, о ловких выдрах, легко справляющихся с самыми большими и сильными рыбами. Получалось, что никакой спокойной и безопасной жизни в реках у лососей не было и в помине. Но неужели же и Плиний, и дедушка заблуждались? Как же трудно это укладывалось в голове! А пока Танька предавалась воспоминаниям, переправа подошла к концу. Шлепая копытами по воде и разбрасывая во все стороны брызги, лошади дотащили наконец фургон до берега и с усилием вытянули его на сушу. Дальше опять виднелась колея, тянувшаяся к пологому, но высокому холму. — Уф-ф, — благодарно посмотрев на Робина, выдохнула Гвен. — Я бы сама ни за что не справилась! Тот устало вытер пот со лба, с усилием улыбнулся — и вдруг зашелся надсадным лающим кашлем. — Этнин, — тут же послышался позади тихий голос Орли, — это Робин так, что ли? Танька, и без того уже обеспокоенная, поспешно обернулась. — Не нравится мне всё это, — торопливо прошептала Орли, встретив ее встревоженным взглядом. — У меня однажды бабушка под дождем промокла — так потом она вот так же кашляла, кашляла, да и... — запнувшись, она вздохнула. — Ох, храни нашего Робина святая Бригита! Перекрестившись, Орли притихла. Потом, чуть подумав, выглянула наружу, прислушалась к разговору Робина с Гвен. — Еле говорит, бедный. Охрип совсем, — тоскливо пробормотала она. Танька, пряча глаза, вздохнула. Мысленно она уже вовсю корила себя за глупую ночную прогулку, из-за которой Робин промок под дождем. Впрочем, спохватилась Танька быстро. Толку-то с этих укоров, когда нужно действовать! И вскоре она уже вовсю трясла дремавшего господина Эрка: — Господин Эрк, господин Эрк! У вас зелья какие-нибудь есть — ну, бальзамы лечебные или травы? Робин простудился! Тот осознал новость не сразу. Некоторое время он, приподнявшись на ложе, непонимающе смотрел на Таньку. Затем недоумение на его лице сменилось тревогой. — Робин простыл? Ох ты ж!.. — воскликнул он взволнованно. Наконец, поняв, что́ от него хотят, господин Эрк растерянно пробормотал: — Зелья? Не знаю я. Это Гвеног спрашивать надо: она всем таким ведает. — Тут одними травами не обойдешься. В тепло ему надо — отлежаться, — вдруг включилась в разговор Санни. — Это точно, — согласилась Орли. — В Кер-Тамар надо скорее, вот что, — подумав, сказал господин Эрк. — Там раньше у Дероуэн мать жила. Авось приютит.