Любовь - высший закон.

Проснувшись несколько часов спустя, Альфред зашарил в одеялах, отыскивая теплое тело возлюбленного. Поняв, что в постели он один, Америка тут же сел, что-то растерянно пробормотав. - Я здесь. - Откликнулся Россия, поднимаясь с подоконника, с которого рассматривал звезды. Когда они засыпали, на улице еще было светло, но к тому времени когда Иван проснулся - небо уже залило темными красками и лишь на западе еще догорали темно-фиолетовые разводы. Русский пересек комнату, улыбаясь при виде того, как взъерошенный, словно птенец, Альфред сонно хлопает глазами. Он выглядел таким милым сейчас — и до чертиков юным. Особенно по сравнению с ним самим. Брагинский вздохнул и попытался выбросить эту мысль из головы. Все, что имеет значение прямо сейчас— то, что он рядом с Америкой — рядом с Альфредом — в тепле и безопасности. Желающий и желанный. Юноша протянул ему навстречу руки и Россия доверился им, позволяя увлечь себя обратно в постель. Они переплели свои ноги, и Америка принялся медленно прослеживать черты лица Ивана кончиками пальцев, словно пытаясь запомнить на ощупь. Крупный нос. Верхнюю губу. Потом — нижнюю. Изгиб челюсти. Даже нежную кожу на веках. - Америка, - хрипловато произнес Россия. - Давай.... у меня есть еще чему тебя поучить. Он быстро сбросил с себя нижнее белье, вновь оставаясь в чем мать родила. Альфред, который в свое время даже не тратил силы на то, чтобы одеться, придвинулся ближе - так, что оголенная кожа одного коснулась столь же обнаженной кожи другого. - Чего ты хочешь? Россия перевернулся на спину и, согнув ноги в коленях, раздвинул их, укладывая Америку поверх себя и между ними. Ощутив внутренней стороной бедра возбуждение юноши, он негромко простонал. Глаза Альфреда вновь потемнели от зрачков, расширившихся от желания и понимания — какие-то первобытные инстинкты уже сказали ему, что от него потребуется. - Я не... - облизнул он губы, - не причиню тебе боли? - Все будет хорошо. - Заверил его Иван, бесстыдно беря член Америки в руку и направляя его, а сам в это время всем телом подаваясь вверх - навстречу любовнику. Он любил этот момент и ощущения перед самым актом — чувство приятной тяжести чужого тела, прикосновения разгоряченной кожи, саму неторопливость и сладость тягучего, как плавленная карамель, времени перед неизбежным соединением. Как жаль, что в мире почти не осталось тех, кому Россия доверял настолько, чтобы мог вот так же отдаться. Русский облизал свои пальцы и провел ими у себя между ног, стараясь увлажнить вход достаточно для того, чтобы акт не стал болезненным для любого из них. Америка медлил, все еще боясь, что по своей неопытности сделает что-то не так. - Я не хрустальный. - Подбодрил его Россия. Он ни на миг не отрывал взгляда от лица юноши, когда тот все же стал входить в него. Только ощутив глубокое проникновение, Иван откинул голову назад в подушку и мягко выдохнул, слушая, как тяжело дышит его любовник, обдавая горячим дыханием его лицо. Когда Америка вошел целиком и их тела соприкоснулись, Россия вновь приподнял голову, с улыбкой наблюдая за тем, как американец замер с широко раскрытым ртом, а вздохи сменились низкими стонами. - О мой Бог, - простонал Альфред, прежде чем зарыться лицом России в шею, а спустя какое-то время, напротив, запрокинуть голову назад — словно отыскивая седьмое небо. Россия, для опоры обхватив юношу за плечи, чуть потянулся вперед и поцеловал это беззащитно обнаженное горло. - Чуть помедленнее, - попросил он, борясь с собственным непослушным голосом. - Да, так. Не торопись. Давай... вместе... Альфред послушно замер, хоть все его тело дрожало, как натянутая струна, желая продолжить двигаться в древнем, как мир, ритме. По телу России тоже прошла нервная дрожь — Америка, такой гордый, такой сильный, даже в такой ситуации готов был без вопросов выполнять его просьбы. Здесь не будет насилия, боли или попытки подчинить. Россия будет нежным наставником, а Америка — охочим до знаний учеником. К тому же только теперь Иван сам себе признался, почему поддался этому влечению и разделил постель с Альфредом. «Если не я, то кто-то другой рано или поздно лишит его невинности, и, кто знает, будет ли он с ним ласков или же просто захочет сломать». Америка толкнулся — получилось немного болезненно, но это все от неопытности, а не из-за желания причинить боль. Россия приподнял бедра, чтобы двигаться с ним в одном ритме, и следующий толчок оказался куда удачнее. Альфред, который уже дал понять, что любит в постели пообщаться, заговорил опять: - О Боже, Россия, это все... так, как я хотел, даже лучше... я и не знал, что может быть так хорошо. - Протянув одну руку над их головами, он ухватился ею за деревянную спинку кровати. Дыхание России тоже скоро стало неровным. Просунув одну руку между их разгоряченными телами, он ласкал сам себя, а второй все также сжимал Америке плечо. Он уже был на полпути к пику удовольствия, когда Альфред случайно задел внутри него то самое местечко, и Иван вскрикнул, а фиолетовые глаза уставились на Америку, лучше всяких слов умоляя о продолжении. Альфред еще крепче вцепился в спинку кровати и вновь толкнулся, и России показалось, что он сейчас сойдет с ума от сладких волн, пронизавших ему поясницу. Он мягко сжал головку собственного члена как раз в тот момент, когда Альфред вновь вошел в него - совершенно, как ключ в созданный под него замок — и мир утонул в яркой вспышке. Россия с громким криком кончил, столь резко дернувшись вверх, что чуть не сбросил с себя Альфреда, а тот, крепко сжатый сладко сокращающимися мускулами, тоже забился в оргазме, выкрикивая имя России, и так стиснул рукой изголовье, что дерево под его пальцами просто брызнуло щепой в разные стороны. Он заливал нутро русского семенем, а тот смотрел на мальчишку потрясенно - так как слышал треск не только ломающегося дерева, но и разорванной ткани. Оказалось, что другой рукой Америка насквозь прорвал простынь и матрас, выворотив ворох перьев и оставив след, как если бы по несчастным постельным принадлежностям прошлись медвежьи когти. Американец опустился на Россию, все его тело трясло, как в лихорадке, и долгое время они так и лежали в объятиях друг друга — усталые, грязные от семени и покрытые потом, но довольные. Когда, наконец, дар речи вернулся — Россия убрал с лица Альфреда облепившие его волосы и поцеловал: - Ах, Фредка, сколько у нас еще всего впереди!

***

Три дня спустя, к большому сожалению России, ему пришлось покинуть Америку - отведенное время отпуска истекло. Когда он со своим хозяином направлялись в порт - ноги казались тяжелыми, словно налитыми свинцом. Сказка кончилась. Все вернулось на круги своя. Несколько дней упоительного счастья, а потом — ледяные годы бунтов и войн— типичная жизнь таких, как они: почти бесконечная, но им самим никогда не принадлежавшая. Прощались они, стоя на пристани у корабля, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды моряков и дипломатов. - Я хочу... - Сказал Альфред, делая вид, что поправляет России шарф, а на деле нежно касаясь кончиками пальцев его челюсти. - … чтобы ты знал - я никогда не пожалею о произошедшем, каким бы не было наше будущее. Иван послал ему короткую улыбку: - Никогда? Никогда - это очень долго. И получил в ответ тихий смешок: - Неважно. Не нужно сожалеть. - Улыбка Альфреда чуть дрогнула. - Ты и я — вместе против целого мира. Брагинский смотрел на него — такого молодого, так сильно верящего в свою звезду. Время, что у них было, пережитые вместе моменты наивысшей близости — были для него бесценны. Закрывая глаза, Россия все так же ясно видел Америку— золотого, пылкого, теплого - как если бы его образ был выжжен на внутренней стороне век. С трудом он выговорил: - Альфред, я... - тут он осекся и открыл глаза, после чего торопливо добавил. - я должен идти. Не забывай меня. Америка опять хмыкнул: - Как будто я смогу. Иван поднялся на борт и подойдя к ограниченному перилами краю, смотрел на оставшегося на берегу Альфреда, даже когда корабль начал поднимать паруса и резко накренился, отчаливая. Америка сделал один шаг вперед, а потом и просто побежал вдоль пристани, подпрыгивая на ходу: - Возвращайся скорее! - Кричал он, когда корабль, набирая скорость уходил в море. - Я буду ждать тебя! Остановился он только у самого края причала. Россия смотрел на одинокий силуэт, озаренный солнечным светом, и глотнув острого морского воздуха, крикнул в ответ: - Ты и я — против целого мира, Фредка! Я вернусь! Альфред вскинул вверх руку и махал ею, прощаясь, до тех пор, пока корабль не отошел так далеко, что людей на его борту уже было не рассмотреть. Россия не был уверен, что он услышал его ответ. Но искренне на это надеялся.