Долг и любовь

6 Несколькими днями позже турецкие и иностранные вельможи выехали за город на охоту. В лесу, на коне, с соколом на плече, Зигмунд чувствовал себя в своей стихии. Местные знатоки восхищались скакунами, привезенными из Урадо, оценив и стать, и быстроту, и выносливость. А сидевшим на плече короля серебристо-белым «полуночником» любовались даже генералы, не считавшие себя любителями и знатоками хищных птиц. Для дожа, наоборот, подобное развлечение было интересным, но чуждым. Он неплохо держался в седле, но для него лошадь подобрали более спокойную, как для новичка. Это бросалось в глаза еще и потому, что рядом с Луччио ехала генерал Шанслар Нурбану на мощном рыжем жеребце, в каждом движении которого чувствовался норов. Невысокая, изящная молодая женщина справлялась с таким зверем без малейших трудностей, Луччио же будто ждал подвоха от кроткой белой кобылки, о которой Нурбану-хатун, беззаботно смеясь, говорила – «на нее можно посадить и подростка!». Нурбану-хатун пришлась Зигмунду по душе. Всё в ее внешности напоминало о жарком южном лете – ярко-рыжие волосы с крашеной розовой прядью, россыпь веснушек на лице, озорной взгляд голубых глаз… она, не скрывая, радовалась каждому мигу, и, когда она смеялась и шутила, даже не верилось, что на прошлой войне с Балтрейном она успела хлебнуть горя. Услышав свисток и почуяв добычу, птицы взмыли в небо. Всадники ускорили шаг. И вдруг какой-то маленький зверек мелькнул в густой траве, перебежал дорогу белой лошади, и та, испугавшись, понеслась галопом, не разбирая пути и не чувствуя попыток наездника остановить ее. Нет!.. «О небо, он же не выдержит такой бешеной скачки, он не справится!»… Даже не думая о том, что скажут другие, Зигмунд поспешил следом. Он не мог допустить, чтобы с Антонио что-то случилось. И не только потому, что от дожа зависело будущее союза. Никакой мысли о политике и выгодах в тот миг не было. Только одно, отчаянное, жгучее волнение, от которого кровь текла по жилам раскаленным огнем: «Если я не смогу его спасти, я это себе никогда не прощу…». Ветер свистел в ушах. Ветви деревьев хлестали по лицу, словно плети. Но Зигмунд не останавливался, не слышал шума за спиной…, кто-то еще спешил вслед, но догнать его не мог. Яростный клекот птиц, топот копыт, свист ветра, шелест листвы. Сколько длилась эта безумная скачка? Вряд ли долго… и все же Зигмунду казалось, что он не успеет – пока он не перехватил, наконец, поводья, заставляя испуганную лошадь остановиться, и остановился и соскочил на землю сам. Антонио вцепился в поводья так, что костяшки пальцев побелели. Зигмунд слегка коснулся ладонью его ладони: - Всё в порядке. Теперь вам нечего бояться, - и помог ему спешиться. Золотистые локоны растрепались, на бледном лбу выступили капельки пота, побелевшие губы вздрагивали. Антонио неуверенно держался на ногах, и Зигмунд придержал его, слегка обняв. Легкая одежда показалась чересчур тонкой: он чувствовал, как дож дрожит, как тревожно бьется сердце, и боялся, что сам точно так же дрожит, что и его сердце колотится быстро-быстро, и Лис это ощутит… Они так застыли на миг, прижавшись друг к другу, будто опасность их сблизила, разрушила тонкую невидимую стену. Антонио глубоко вдохнул и выдохнул, приходя в себя, и прошептал: - Спасибо вам… я так по-дурацки растерялся… а лошадь просто почувствовала, что я не очень уверенно держусь в седле… - Ничего страшного, бывает, - Зигмунд на миг глянул на животных, которые остановились, спокойно пощипывая траву. – Мне бы тоже, наверное, трудно было бы, если бы меня учили плавать. Антонио тихо засмеялся, но тут же снова судорожно вздохнул. - Что-то корсет давит… - Позвольте, я попробую расшнуровать. В Урадо такой одежды не носили, даже начинающие всадники очень быстро привыкали долгое время проводить в седле. И Зигмунд неловко возился со шнуровкой. Впрочем, столь непрактичный наряд на изящной фигуре дожа выглядел привлекательно. И… это ведь была такая возможность прикоснуться, держать в руках гибкое тело, чувствовать тепло… Зигмунд даже на миг представил себе, как снял бы с Антонио этот корсет, и расшитую серебристыми цветами лиловую рубашку... и опустился бы вместе с ним на траву... и... Его мечты прервал звонкий голос Нурбану-хатун. - Вот вы где. Вы так быстро мчались, что я еле за вами успела! Мессир Луччио… - Его величество вовремя мне помог, - дож кокетливо склонил голову на плечо Зигмунда, будто в шутку, играя. Но сейчас они вдвоем выглядели немного двусмысленно. Растрепавшиеся золотистые локоны венецианца, румянец на щеках, расшнурованный корсет… Зигмунд убрал руки с тонкой талии и отвел взгляд. - Слава небесам, - кивнула Нурбану-хатун, будто ничего не заметив. – Мой оруженосец присмотрит за нашими птицами, пока мы вернемся. Или вы бы хотели немного отстать от остальных? Она спросила это будто между прочим, как если бы предполагала возможность чего-то, выходящего за рамки дипломатии, но относилась к этому равнодушно. Мало ли что бывает в неспокойные времена. - Нет, не стоило бы. Всё же я не знаю окрестностей, - уклончиво ответил Зигмунд, завязывая шнуровку так, чтобы корсет поддерживал, но не мешал дышать. Антонио потянулся: - Мм. Так и правда, лучше. Они выехали уже втроем. Зигмунд поглядывал на дожа лишь украдкой, просто присматривая, как тот держится в седле и как его слушается лошадь. А сам думал: «Размечтался…, даже если бы нам не было нужно думать о войне, о политике – у нас нет будущего. Это сейчас я, может, ему интересен, как всё новое, необычное. Вот он и играет. Может даже, чтобы покрасоваться перед Нурбану-хатун! А потом… все ведь говорят, он ни с кем не остается надолго, люди для него – как игрушки. Женщина или мужчина, король или бродяга, ему всё равно, Лис Сентро всегда сам по себе». Но яркие картины волновали воображение. Шелковистые волны волос, легкая ткань, сползающая с плеч, зелень травы, гибкое тело в объятиях, легкий цветочный аромат. Забудь. Просто забудь, это морок, наваждение, отрава, об этом думать нельзя. Оруженосец Нурбану-хатун поглаживал серебристо-белые крылья «полуночника». Из сумки, пристегнутой к седлу, торчали хвосты куропаток. - Ваша красавица поймала уже двух птиц, ваше величество. - Вот как… быстро, - Зигмунд едва улыбнулся. Даже снова посадив лучшую свою птицу себе на плечо, он не чувствовал такой гордости, такого предвкушения хорошей добычи, как прежде. Будто запретная, недопустимая страсть отравляла всё вокруг, мешала радоваться тому, что он прежде считал красивым и важным – охоте на быстром коне в окружении храбрых воинов, полету сокола в небе, яркому солнцу и зеленой траве… Но он продолжал делать вид, что всё это интересно ему, как когда-то. Никто ничего не должен знать. 7 - Ваше величество, что с вами? Неужели… мы что-то упустили, когда подписывали договора и контракты? – осторожно спросил князь Ионице, увидев, что король сидит за столом и что-то пишет, хотя час уже поздний и давно пора было бы покинуть их рабочий кабинет. - Нет-нет. Мы прекрасно поработали. Вы об этом беспокоитесь, Карел? Не ждите меня, вам необходимо отдохнуть, - мягко сказал Зигмунд. - Но… - То, чем я занят сейчас, государственных дел не касается. Это личное. - Простите, - в голосе князя прозвучали вина и, отчасти, страх. – Я должен был понять, что вы до сих пор тоскуете по ее величеству. Слава небесам, принцессы взяли от вас и ее величества самое лучшее. Ионице ушел, и Зигмунд поднес листок бумаги к свече, наблюдая, как пламя мечется, поглощая строки. Он не мог иначе. Молчать о том, что не давало покоя, уже не было сил – но никто не должен знать. И, самое главное, Антонио никогда не должен узнать. А если так, лучше поведать всё бумаге и сжечь. «Я никогда не забуду тебя, Лис… твой голос и смех, твои рассказы о море, кораблях и дельфинах. Никогда не забуду, как держал тебя в объятиях, и ты склонял голову мне на плечо. Веришь – мне ни с кем не хотелось быть рядом так, как с тобой. Чтобы до боли, чтобы хотелось остановить каждую минуту. Я раньше не смотрел так ни на женщин, ни на мужчин, видел рядом с собой соратников, друзей, и не более. Ты стал моим солнцем и летом, но… зима близко, и об этом тоже приходится помнить. В моем возрасте не верят в чудеса и не начинают жизнь заново». От признаний, честных и искренних, как на исповеди, остался только пепел. Вот и всё. Завтра предстоит дорога домой. Снова будет привычная жизнь, снова будет труд. Сказка закончилась, так же быстро, как заканчивается недолгое северное лето. К чему бы я ни стремился, я возвращаюсь туда, где мне положено быть. КОНЕЦ