Special

      Альтаир отдалялся.       Шаг за шагом. Эфемерно. Расплывчато. Почти неуловимо.       Однако Эцио видел. Видел блуждающие вокруг взгляды сирийца, почти вечную красноту его щёк, которую он списывал на итальянскую жару, зажатость его позы — скрещенные руки, опущенный подбородок, прикрытые ресницами глаза. Видел и тихонько посмеивался, ведь он как никто другой понимал — его друг, мастер-ассассин, великий Наставник… влюбился.       Влюбился.       Как мальчишка.       Как будто и не было за плечами многолетнего опыта, словно не знали его руки тел восточных красавиц, будто не чувствовал он раньше ничего похожего.       А ведь не чувствовал.       Потому что эти чувства выжигали грудь. Отравляли кровь. Заставляли задыхаться.       Альтаир боялся признаться самому себе — ведь он должен быть выше земного, выше чувств, страсти…       Выше телесно ощущаемой зависимости.

***

      — Я все знаю, — когда незаметно подошедший Эцио ткнул его кулаком в плечо, сириец обомлел. Липкая патока паники, казалось, слепила голосовые связки, не давая возможности вымолвить хотя бы что-то в ответ, что-то, что могло оправдать его, не опустить в глазах собственного ученика.       Итальянец же, глядя на тщетные попытки мастера открыть рот и вымолвить хоть словечко, обворожительно улыбнулся и сел рядом, опираясь руками о траву, недавно покрывшуюся вечерней росой. Пальцы то и дело скользили по ней, заставляя искать более удобную позу, но Эцио, гонимый любопытством, смирялся с неудобством.       — Я… — Альтаир, не сводя тревожного взгляда с реки, зажал себе рот, чувствуя как на щеках сгущается краска. Сквозь ладонь раздались невразумительные звуки.       — Что вы сказали? — Эцио, казалось, издевался над состоянием Ла-Ахада и слегка наклонился в его сторону, несколько превышая границы дозволенного. — Вы… что?       Альтаир, бросив на ученика затравленный взгляд, еле выдохнул скопившийся в лёгких воздух, сглотнул образовавшийся в горле комок и тихим голосом признался:       — Я потерпел поражение.       Эцио, ожидавший услышать совсем другие слова, обомлел, совсем забыв о мокрой траве. Пальцы, уже не сдерживающие от падения своего хозяина, мгновенно прокатились по зелени, и итальянец тотчас упал бы на сырую землю, если бы не реакция сирийца.       Схватившего его за талию. Придерживающего от падения. Смотрящего прямо в глаза.       Эцио невольно сглотнул.       — Как такое могло произойти? — пытаясь сгладить неловкость момента, но не выбираясь из невольных объятий, ученик вскинул голову, решив ни в коем случае не отводить взгляда. — Вы же непобедимы. Альтаир ибн Ла-Ахад, самый молодой мастер-ассассин, Наставник…       — Сдался под напором чувств, — закончил за него сириец. И опять — совсем не так, как собирался сделать это Эцио. Альтаир рушил все планы, все границы, все стереотипы. Казалось, скажешь ещё слово — и вновь, вновь все будет не так, как на самом деле.       — И каких же? — Эцио не замечал. Не замечал, что расстояние между ними сокращалось. Эфемерно. Расплывчато. Почти неуловимо.       — Я влюбился.       Итальянец, обрадовавшийся, что хоть где-то он не прогадал, слабо улыбнулся:       — Дева Мария, мастер! Это, должно быть, кто-то особенный, раз смог заставить вас почувствовать. — Эцио, вмиг осознав смысл сказанного, сразу же исправился. — Я не хочу сказать, что вы бессердечный, просто вы всегда несколько холодно относитесь ко всем. Простите, я не это…       — Да, — запутавшийся в собственных словах Эцио поднял взгляд на Наставника не в силах поверить в услышанное. — Да. По-настоящему особенный.       — Тогда, может, вы все-таки, — сглотнув почему-то образовавшийся в горле комок, Эцио несмело предложил. — Скажете этому человеку о своих чувствах?       Наставник, в глазах которого теплился яркий свет, покачал головой. Итальянец, приняв этот жест за отказ, неопределенно хмыкнул, тут же попытавшись подняться, но не сумел. Вторая рука мастера взяла его ладонь и притянула к себе, так близко, что у Эцио сперло дыхание, когда под его пальцами затрепыхалось глухо бьющееся сердце.       Эцио видел. Видел и тихонько посмеивался, ведь он как никто другой понимал — его друг, мастер-ассассин, великий Наставник… влюбился.       Влюбился.       Как мальчишка.       Вот только он не видел самого главного. Альтаир влюбился не в какую-то служанку, не в обворожительную куртизанку, не в его сестру, которая могла стать прекрасной партией.       Альтаир влюбился в него.       Мальчишка. В мальчишку.       И смотрел на него так. Необъяснимо. Громко. Обжигающе. Так не смотрят на брата, учителя, друга. Так смотрят на тех, за кого готовы умереть. За кого отдать жизнь так же естественно, как и дышать. За кого не жалко потерять себя.       И целовал он его так же. Жгуче. Словно чиркнул огнивом — и огонь разлился по жилам. Горячий, настолько же горячий, как и кровь, закипевшая в сосудах, в сердце, в голове…       И обнимал крепко. Так, словно не собирался больше отпускать. Словно боялся разжать объятия. Словно хотел слиться с ним в одно целое.       И раздевал. Орудия убийства неведомой мозаикой покрывали берег реки, ассассинские робы притворились на ней облаками, одежда стала землёй, они — любовниками.       И стонал. В те моменты, когда Эцио прикасался к его горящей коже. В те моменты, когда он покрывал его шею поцелуями. В те моменты, когда ощущение абсолютного счастья переполняло его.       Когда Эцио Аудиторе да Фиренце стал принадлежать ему.