Nineteen Ninety-One

Это был 1991. Четыре цифры: Один-Девять-Девять-Один, так бессмысленно на бумаге, так значимо для истории. Национальной истории, мировой истории, личной истории. Точная дата: 25 декабря. Точный момент, когда это произошло, неизвестен, но уличные фонари слабо светили за толстым окном маленького номера мотеля. В нем стояла большая кровать со скрипучим матрасом и черными железными решетками, маленький пластиковый стол с двумя складными стульями и пепельницей. Две двери, одна из которых вела в крошечную ванную (туалет, раковина, душ), а вторая в коридор. Посреди номера стоял квадратный телевизор, прямо перед кроватью. Телевизор транслировал всего одну единственную запись, которая длилась даже меньше десяти минут. Раз за разом, когда она достигала конца, она воспроизводилась заново снова и снова, будто после каждого повтора можно было увидеть новое ее значение. На краю кровати сидел одинокий человек, громоздкая фигура была наклонена вперед, из одной руки свисала сигарета, а другая сжимала пульт. Густые облака дыма поднимались до потолка, не находя выходов из помещения, которое стало их тюрьмой. Они тянулись к потолку, скрывая следы предыдущих посетителей номера. Каждый темный уголок имел свою собственную историю о целомудренных встречах, мимолетных одночасовых свиданиях, тихих разговорах и громких ссорах. Казалось, что стены перешептывались между собой и обсуждали, о чем же будет сегодняшняя история. Человек поднял руку и еще раз перемотал запись. Его лицо, которое казалось пепельным в слабом свете, не выражало ни одной эмоции, холодный и бесчувственный взгляд был обращён к телевизору, запись повторялась снова, и снова, и снова, только он сам был в состоянии понять свое состояние. Глаза цвета сирени на короткое время посмотрели в сторону окна, изучили узоры льда, покрывающие поверхность стекла. Не пройдет много времени, прежде чем начнется снег. Он чувствовал это в своих костях, в самых кончиках пальцев. Конечно, скоро будет снег. Спокойный столб дыма слегка покачнулся, когда дверь внезапно открылась, пропуская холодный воздух в номер. Человек дернул за ручку, проверяя, была ли дверь закрыта, прежде чем обернуться и посмотреть на мужчину перед собой. Голубые глаза, в которых можно утонуть, волосы цвета спелой пшеницы, загорелая кожа, слегка веснушчатый нос и потрескавшиеся губы. Всегда легко возбудимый, он не смог полностью скрыть свое удивление от сегодняшних новостей. В конце концов, это было целью сегодняшней встречи. Мужчина по имени Иван все еще не двигался и молча наблюдал, как его ночной гость стащил свою шапку, пальто и шарф. Видео дошло до конца, и, наконец, прервалось простым белым шумом. Раздевшись, блондин подошел ближе, кривая улыбка оставалась на его лице. Он кивнул на телевизор, хотя его глаза были прикованы к человеку, сидящему на кровати и курящему сигарету, — значит, ты это видел? «Видел» было преуменьшением, почти оскорблением. Иван мог бы ответить, как он чувствовал это на себе, но даже Альфред съежился бы от таких слов, — хорошо, ну, конечно же, ты видел это. Все это видели. Иван моргнул, длинные ресницы дрогнули над его высокими скулами. Он докурил свою сигарету и бросил окурок в пепельницу. Брагинский обнажил зубы, жест казался слишком животным, чтобы его можно было назвать усмешкой. — Что даст тебе эта информация, звезда моя? — он хрипло спросил, Альфред дрогнул от тона слов. Он мягко нахмурил брови, это выглядело, как намек на беспокойство. Однако ни один из них не был готов признать, что они на самом деле способны заботиться друг о друге за пределами того, что происходило в этих четырех стенах. —Эй, я просил тебя встретиться не для того чтобы просто подраться? Я лишь хотел поговорить, — он сделал шаг ближе, — Я имею в виду, это — чрезвычайно важная вещь, она может изменить все! Она смогла даже- Он не закончил фразу. Голос оборвался, когда другой мужчина поднялся, и Альфред почувствовал знакомое чувство беспокойства от того, как Иван возвышался над ним, мышцы четко прослеживались под тонкой водолазкой, были ярко выражены темные круги под глазами и эти впалые щеки, как будто мужчина был слишком занят, даже чтобы просто поесть. Еще раз он почувствовал волнение за мужчину и попытался подавить это чувство, но затем Иван подошел ближе и адреналин взял верх. — О, ты не хотел драться, Альфред? — он мрачно прошептал, обычной игривости уступая место чему-то хищному. Альфред чувствовал, как по спине пробежали мурашки, поднялся каждый волосок. Иван продолжил в том же тоне, — я думал, ты любишь драться? Думал, ты любил, когда я доминировал над тобой, когда тебе приходилось сражаться, прежде чем твой голос превращался в стоны и мольбы. Щеки Альфреда приобрели рубиново-красный оттенок, а дрожь усилилась, — Иван! — он предупреждающе нахмурился, он не доверял взгляду в этих глазах, он был готов защищаться, если это необходимо. Иван усмехнулся, один единственный безжалостный смешок, что-то невменяемое было в его улыбке…или в ее отсутствии, — Да, это мое имя! Как хорошо, что ты наконец вспомнил, после стольких лет! — он поднял руку, и на мгновение Альфред мог ярко видеть, как она резко опустилась вниз, он почувствовал боль, когда она ударилась о его щеку, мужчина буквально мог ощутить каждый палец, сомкнувшийся на его горле, но затем он снова вздрогнул, когда кулак ударился в стену рядом с его головой. — Ты хочешь смеяться надо мной? — Иван продолжал, его глаза, казалось, светились электричеством и четко фокусировались на человеке перед ним, — ты пришел, чтобы поиздеваться надо мной, поиздеваться над моей страной? Ты хочешь рассказывать, как твой народ победил в конце концов, как я потерял все, как я- — Иван! — Альфред закричал, плотно сжимая лицо мужчины между руками, они были невероятно сильны, но совершенно беспомощны перед лицом этого глубокого отчаяния, этой разбитой души. Выражение лица Брагинского застыло, но тело дрожало, как будто он изо всех сил пытался не заплакать…ни перед Альфредом…ни перед кем. Альфред нежно повел его обратно к кровати, губы были плотно сжаты. После того, как он убедился, что Иван спокойно сидит и не будет впадать в очередной приступ ярости, он зарычал и пнул железные прутья. — Черт возьми, почему ты так со мной поступаешь?! Я думал, что ты счастлив с Горбачевым и другими, я думал, что ты наконец-то справишься со всеми проблемами! — он грубо вплел пальцы в свои волосы, — ты сказал мне, что припадки закончились, что ты чувствуешь себя лучше, чем когда-либо! Откуда, блядь, все это взялось?! Иван улыбался ему, он все еще не плакал, но выглядел уставшим, как тот, кто нес тяжелый груз нации на своих голых плечах, — я солгал, — прошептал он, чувствуя странный ком в горле, когда Альфред холодно посмотрел на него, боль проглядывалась в его разбитом взгляде — Я солгал, потому что знал, что ты перестанешь видеться со мной, если все будет плохо. Альфред указал на экран телевизора и гневно прошипел — Как может быть настолько плохо?! Ты был чертовски оптимистичен во всех начинаниях, ты на самом деле был счастлив, когда все начало меняться, когда ты, блять, сказал мне в лицо, что ты был счастлив со мной! Ну молодец, ты спрятал все это. От меня! — он чувствовал себя преданным, брошенным, разбитым. Иван предвидел эту ситуацию уже давно. Если бы это не случилось сейчас, то случилось бы позже. В конце концов, они все устали от этого, от него, от этой сломанной души. Тем не менее, он не мог показать себя Альфреду, не мог возложить на него это бремя. Он будет нести его сам. Мужчина продолжал улыбаться. Через пустоту в груди, через ком в горле, скрывая внезапную боль от шрамов на его шее. Безмолвно, он снова воспроизвел запись. Альфред вздохнул, закрыв лицо руками и прикусил губу. Глаза неприятно щипало. Он покачал головой. Иван точно знал, что сейчас будет. — Я так больше не могу. Господи. — Я не могу продолжать делать вид, что это лишь бессмысленный секс. Я не могу подвергать себя такому риску…когда ты даже не… Мне так больно. — Это было замечательно, но ты не можешь продолжать использовать меня, чтобы обмануть себя, притвориться, что все в порядке. Потому что это не так и я не могу ничего исправить. Будто я хрупкая маленькая птица. — Я не могу… — еще один вздох, он слегка заикнулся — мне нужно идти. Не звони мне, хорошо.? Иван мог легко перезвонить ему. Сказать ему, что на этот раз он действительно собирается изменить всё, поговорить с кем-то, попытаться стать лучше. Что он осознал то, что ему пришлось пережить, что случилось с ним в войнах за все эти годы борьбы. Он мог сказать Альфреду, что он действительно заботился о нем, что он с радостью ушел бы с ним, чтобы попытаться построить жизнь где-то, что он был самым важным человеком в мире для него. Но он этого не сделал. Когда дверь снова закрылась, он зажег еще одну сигарету. За окном кружили снежинки. Казалось, что Альфред наконец получит снежное Рождество, которое он так ждал. Это всегда была одна из его любимых историй, когда немецкие и британские войска прекратили огонь, чтобы отпраздновать праздник вместе. Горячая соленая слеза стекала по щеке. Он перезапустил запись.