* * *
— Не смотри на меня так. Ты, бандит, нахал и беспризорник, должен быть благодарен мне за то, что я тебя вообще впустила. Гордо откидывая каштановые локоны за спину, Героиня ведёт рукой, по-женски игриво касаясь кончиками пальцев расправленных плеч мужчины. Герой безвластно отвечает на привычную колкость собеседницы кривой улыбкой, на самом деле умело скрывающей немой восторг, застывший на его искажённых в сражениях устах. Одурманенная недавно выпитым вином, Героиня до истощения хочет выдать очередную грубость, но отчего-то замирает на месте и всматривается в столь знакомые черты лица. Откликаясь на ухмылку героя хитрым взглядом, она вновь убеждается: он слишком обаятелен и коварен даже для неё.
* * *
Запах безлюдного бульвара скуднеет, пронизывает душную спальню насквозь, и та тотчас же окунается в новый день. Люси, ещё недавно полная энтузиазмом, недоверчиво косится на написанное. Ночное безумие, слившееся с безалкогольной смелостью, моментально покидает писательницу, и разум её проясняется. С естественным утренним светом, окропившим листок, текст будто становится яснее. И глупее. Эротика в последней главе? Так вообще кто-то делает?.. Люси в недоумении чешет висок. Персонажи, над которыми она корпела долгие годы, к концу книги действительно прониклись друг к другу особыми чувствами, и чувства те были настолько сильны, что не заметить их мог только тот, кто не увидел бы и саму книгу — слепец. Но это же была последняя глава… Глава, которая должна была всё разъяснить… И она разъяснит, раздосадованно вздыхает Люси. Разъяснит лучше, чем что-либо. Герой полюбил Героиню, Героиня — Героя. И другого конца у их истории быть не может. Хартфилия внезапно вздрагивает. «Лишь бы Нацу это не прочитал…» Щёки её против воли розовеют. Что бы Нацу подумал о ней, попади в его цепкие драконьи лапища столь двусмысленная вещь? Заклеймил бы подругу пошлой? Или не стал бы далеко ходить и вновь крикнул какую-нибудь незамысловатую шутку?.. Шутку — по закону жанра, — понятную, конечно же, только ему одному. Девушка задумчиво хмурит брови, подкладывая под подбородок тыльные стороны ладоней. А может, волноваться и вовсе не стоит? Вдруг он вообще не умеет читать? Люси напрягает память. Однажды Нацу уже пытался заглянуть в её черновики, нехотя, словно после затянувшейся пьянки, вспоминает она, но зачитанные вслух строки, с глупейшей интонацией слетевшие с юношеских уст, категорически не совпадали с теми, что взаправду существовали на бумаге. Он тогда всё выдумал. Была ли то шутка, или Драгнил действительно не смыслил в грамматике, Люси не знала — да и не больно-то ей хотелось это знать. Не сейчас. Занося нервно качающийся в руках карандаш над клетчатым листиком, она мерно выводит продуманное предложение, в мыслях продолжая отмахиваться от глупостей, напавших на неё столь некстати. Скорее всего, если бы Нацу и умел читать, из её гениального произведения он бы всё равно ничего не понял. И не нужно уделять ему много внимания — так она решила, а мнению своему она всегда доверяла.* * *
Касаясь её мраморной кожи, он старательно скрывает изумление. — Идеальная, — в полушепоте выдыхает Герой. Героиня по-кошачьи жмурится, и глаза её искрятся неподдельной хитростью. Она, слишком взрослая, чтобы считать себя гордой, довольна, она небеспричинно счастлива — она снова побеждает. А мужчина больше не сдерживается. Целуя её пухлые губы, водя мозолистыми пальцами по её возбуждённому телу, он мельком вспоминает их историю. Начало, склизкое и откровенно неприятное для него, сливается с концом, и Герой уже не понимает, что тогда случилось раньше: первая неофициальная сделка или же первая совместная ночь? К счастью, нынче это уже не имеет никакого значения. Устоявшиеся отношения, столь быстро сложившиеся между наследницей-богачкой и бездомным наёмником, со временем лишь крепчают — и теперь кажется, словно ничто на всём белом свете никогда более не сможет разрушить их. Комната вскоре наполняется неоднозначными призвуками вздохов; лёгкие начинают гореть. Духота расцветает. Подставляясь под настойчивые ласки любовника, будто впервые борясь с девственной неловкостью, женщина выгибается в спине и крепче прижимается к горячей груди Героя. Обвивая его шею руками, она порывисто его обнимает, и он по воле случая окидывает взглядом её ровную осанку. К его удивлению, вдоль рёбер, заужаясь к статной линии позвоночника, он видит уродливые кляксы — такие, какие ранее никогда не встречал у женщин высшего общества. Чёрные, бледнеющие фиолетовые, коричневато-жёлтые, они мелькают то там, то здесь, и каждую из них обрамляет светло-карминовая рамочка. Наёмник опускает ладони ниже, на нетронутую талию. Не встречаясь с Героиней глазами, не прекращая прелюдии ни на секунду, он обращается к её тонкой шее и, так и не получив разрешения, оставляет на тающей коже метку — уже свою, аккуратную, исполненную тягой к любви и благоговению. Он не задаёт ни единого вопроса: её личная жизнь ему, как бы он того не желал, до сих пор не принадлежит — и принадлежать никогда не будет. За массивной входной дверью, подле наружной стороны которой скрывается оглохшая — по крайней мере, на одну ночь — охрана, слышатся шаги. Тяжелые, лёгкие, быстрые и медленные, размеренные, они тянутся далеко, порой сопровождая, порой следуя за громкой толпой людей. Людей — если вслушаться в их непохожие речи, — принадлежащих абсолютно разным сословиям и связанных чем-то в сто крат большим, нежели положением в обществе. Мужчина с трепетом и горечью осматривает свою красивую любовницу, наличию которой может смело позавидовать каждый, начиная от богатейшего короля и заканчивая таким же бедняком-беспризорником. Но её, по-своему прекрасную, одарённую не только деньгами, но и редкими талантами, впереди ждут настоящие чудеса: завидное будущее и сладкая жизнь. Жизнь, в которой ему, наёмному убийце, места однажды может не найтись. Героиня замечает замешательство Героя. Она с лисьим очарование ухмыляется и в предвкушении, словно шутя, ёрзает, сжимая бедрами мужской торс. По-прежнему находясь полусидя, она постепенно опускается всё ниже, чувствуя влажной промежностью, отдающейся первой пульсацией, напряжение затвердевшей плоти. Герой, рыча, стискивает зубы. — Злишься на меня? — кратко интересуется он. Переворачивая заказчицу на спину, он нависает сверху и, придерживая её за растопыренные в недовольстве локти, не позволяет совершить необдуманных, лишних движений. — Может, немного… — она долго глядит на него, но всё же не врёт и быстро признаётся. Не собираясь продолжать завязавшийся разговор, явно вызывавшей в ней одни лишь раздражение, она решает подыграть и податливо расслабляется, невзначай вытягивая стопу и с толикой щекотки поглаживая партнёра по лодыжкам. — Мои приказы, — строго заканчивает она, — нужно выполнять вовремя. Герой, не привыкший спорить с теми, кто хоть раз удостаивал его правом работы, с осознанием дела кивает, но не отстраняется, по-человечески тактично силясь не обращать внимания на непроизвольные действия Героини. Стиснув пальцами волнистую прядку, она отчего-то принимается нервно теребить распушившиеся кончики волос. Руки её тут же ложатся на оголённые груди, и она задумывается о чём-то своём, о личном. Мужчина вновь целует её. Опаляя кожу, поцелуй совсем скоро обрывается, но после умело и плавно переходит во второй, а второй — в незабываемый третий. Женские ключицы, тонкие и отчасти острые, усыпают мириады зажженных звёзд, соски наливаются, и от горячих касаний бледно-розовый оттенок кожи, с тёмной стороны спальни мерещащийся совсем уж болезненным, меняется, становясь приятным тепло-песочным, почти близким к оливковому тону. — Непременно вернись ко мне завтра, — высокомерно приказывает Героиня перед тем, как обронит первый стон. В нетерпении то сводя, то разводя колени она ждёт заветного момента. Герой дорожит ей, а оттого не заставляет ждать слишком долго — и резко входит. Сердце сжимается, с гулом ударяясь о травмированные рёбра. До боли в лопатках женщина вдавливается в постель и, рефлекторно запрокидывая голову, щурится, на пиках удовольствия выдавая приказы всё несуразнее и неуместнее.
* * *
Люси поджимает губы. От обиды, сковавшей её сердце, лицо перестаёт её слушаться, и миленькая «физиономия», как чрезмерно часто выражается Нацу, тотчас же искажается тысячей мимических морщинок. Краем глаза она замечает своё уродливое отражение в зеркале и резко разворачивается, собираясь ненадолго остановиться и отдохнуть. Искоса поглядывая на стопку исписанных бумаг, она принимается размеренно вышагивать по комнате. Ступая ровно по одной линии, она всё-таки возвращается к зеркалу и, раскинув в стороны руки, рассматривает своё тело. Изящная, достаточно аккуратная, её фигура выглядит соблазнительной, а лицо, пусть ныне и изрезанное разалевшимися складочками, по-прежнему сохраняет по-детски приятную красоту. Ну и почему тогда Нацу глумится над ней? Почему никогда не делает комплиментов? Почему не извиняется за свои глупые оскорбления? Разве она не хороша для него?.. Ещё как хороша! Так почему же он не ведёт себя с ней так же, как Герой — с Героиней? Почему Герой, бедный и потерянный мужчина, так умён, а Нацу — нет? Почему Нацу не Герой? Люси вновь прикрывает веки и видит нечто: то ли кошмар, то ли дар, то ли мучительное видение. Всё вокруг неё плывёт, разрушается — и принимает нереальные цвета, нереальные силуэты. Пред писательницей проносится последняя глава её произведения, и она узнаёт всё: взбитую роскошную постель, сладкий запах, ластящиеся от стены к стене мрачные тона. Однако вместо Героини, самодостаточной и уверенной, она с недоверием замечает себя, столь же самодостаточную и уверенную, а вместо Героя, взрослого и надёжного, — Нацу, и взгляд его, обычно дурной, с чёткими нотками задора, ныне полон тем, чего Дранилу действительно не хватало. Опыта.* * *
Ароматом масляных красок веет отовсюду. Разбросанные в беспорядке, сдавленные тюбики то и дело пестрят пред глазами — светлые и тёмные, совсем уж неприметные и излишне яркие, они складываются в великое множество, и сосчитать их становится почти что невозможно. Лишь поблескивающие в дрожащем свету лампы бутыли, наполовину то ли полные, то ли уже пустые, могут попытаться составить конкуренцию их завидному количеству. Герой облизывает иссохшие губы и, усаживаясь удобнее, принимает из рук Героини любезно предложенный бокал. — Надеюсь, ты ничего туда не подмешала? — обращая внимание на не свойственную ей растерянность, тихо уточняет он и кривит онемевший рот. — Нет, — отвечает она честно, но он не слышит. Голос Героини — он всегда был достаточно властным, что позволяло ей не повышать лишний раз тона, — плавно растворяется в шуме хлопающих окон. Занавески флагами развеваются на разыгравшемся ветру, и солнечные лучи без труда пробиваются в пронизанное мраком помещение. Шоколадные кудри женщины вспыхивают рыжинкой — но всего на одно-единственное мгновение. — Зачем же явился? — сухо спрашивает она и сдвигается в сторону, намеренно прячась в тени. Её силуэт вновь сливается с мрачной обстановкой спальни. Герой пожимает плечами. — Ты сама послала за мной.
* * *
Смеркается. Полной грудью, до дури упиваясь блаженством исполнения мечтаний, Люси вдыхает холодный ночной воздух и невольно дрожит всем телом, стойко игнорируя саднящую боль в горле. Позабыв обо всём, она вдруг с весельем бросается в пляс и долго кружится, вытянув вперёд подрагивающие от возбуждения руки. Стиснутая в хватке статуэтка блестит и переливается в свете луны. — Ура!!! — выплёскивая из себя все эмоции, за годы свернувшиеся в густой водоворот, она не по-человечески пронзительно кричит, и возглас её оглушающе проносится по всей улице, давно опустевшей и погрязшей в безлюдье. Хартфилия внезапно осознаёт: мысли, только-только повидавшие свободу, почти безвозвратно близки к её собственным, однако лёгкий баритон, громкий и уж точно чрезмерно низкий для девушки её возраста, принадлежит, как ни странно, вовсе не ей. Она оборачивается и удивленно выгибает брови. Позади неё, вскинув руки вверх и задрав подбородок, Нацу в пританцовочку водит с парящим в воздухе Хэппи хоровод. Искид, держащий в зубах украденную с банкета рыбёшку, выписывает рваные круги-полумесяцы и, заигравшись, настолько энергично взмахивает крыльями, что с их поверхности раз за разом слетают пёрышки, а пух, подобно пушистым хлопьям февральского снега, сыпется стеной. — Вы-то чего шумите? — тихонько смеётся Люси, не без интереса наблюдая за чудаковатым танцем друзей. На душе становится чуточку теплее, и глубокожеланная награда приносит ещё больше радости. Маг и кот на пару секунд останавливаются и по-одинаковому недоумённо косятся на подругу. Ветерок ерошит их взлохмаченные прически, колыша синеющую шерсть Хэппи и рьяно подбрасывая вверх скатывающиеся к низу вихри Нацу — да так умело, что девушке с трудом удаётся сдержать напрашивающуюся насмешку. Спрятав дражайшую награду в сумочку, она подходит ближе к друзьям и ласково приглаживает их торчащие колом чубы. Напарники переглядываются. — Люси сегодня такая добрая! — недоверчиво пофыркивая, тоненько пищит искид. — Это же из-за той непонятной награды, да, Нацу? — Ага! — кивает Драгнил. — Люси теперь писатель! Настоящий писатель! — растягивая губы в забавной улыбке, он резко вскидывает ладонь. Хартфилия же подхватывает настрой и с задором хлопает по растопыренной пятерне юноши. Хлопок звенит, поёт и улетает ввысь, в почерневшие небеса. Нацу искренне, заливисто хохочет и, подпрыгивая, неуклюже сжимает оторопевшую девушку в объятиях. Мгновения длятся не столь долго, и она, вытянувшись по струнке, успевает почувствовать лишь забившиеся в рот чешуйки драконьего шарфа да колючие пряди чужих волос, накрывшие её левый висок. Друг обнимает её аккуратно и ласково, не ломая костей и, как порой случалось, даже не пытаясь задушить. Фея в бессилии бездействует. Когда время своеобразных нежностей заканчивается, она по-тихому плюётся и старательно делает вид, будто покалывающее тепло, всё ещё держащееся на её по-девчачьи нежной ладошке, вовсе не зарится на внезапно раскрасневшиеся щёки. Нечего таким успешным писателям рассказывать о своих слабостях, размышляет Люси и отступает от компании на пару крохотных шагов — так, для дистанции. — Я замерзла, — тогда привирает она и задумчиво ведёт носком туфелек по пыльному тротуару. — Пойдёмте-ка уже домой, — окидывая парня и его кота взглядом, она по неизвестной причине совсем не видит в них ожидаемой поддержки. Нацу с непривычки молчит и хмурится. — А точно можно?.. — осторожно уточняет он, нервно потирая затылок — место, по которому раньше частенько получал за нелегальные вторжения на чужую территорию. — Сегодня можно, — спонтанно разрешает писательница и быстро, не собираясь более ничего объяснять, разворачивается на своих широких каблуках, направляясь в сторону жилого района. Непогода постепенно стихает. Ночь, до чёртиков сумбурная и яркая, наконец наполняется тишиной. Одни только листья, иссохшие от недавней жары, шипят на проходящих мимо магов. Мысленно перешептываясь с луной, девушка на полпути останавливается и, словно через соломинку, тянет прохладный воздух — свежий, отрезвляющий, до последней капли выжимающий из вязкой лжи всю правду. Какая же правда принадлежит ей, Люси? Она уже давно знает — догадалась. Следя за шагающим позади Драгнилом, на эмоциях по-дурацки размахивающим руками, она еле заметно улыбается, вспоминая свое прошлое. И как ей только могла прийти в голову подобная глупость? Каждый человек, живущий и поныне или же существовавший ранее, наделён определённым набором плюсов — так уж заложено в природе. Однако уравновешивают эти бесчисленные плюсы столь же бесчисленные минусы. Ну и что, что Нацу достались странные минусы? Зато он был одарён прекрасными плюсами.