паранойя

      у Стайлза на кончиках пальцев смерть, смерть, смерть.       у Стайлза под кожей горит кровь, кровь, кровь.       у Стайлза в глазах взрываются искры, искры, искры.       Стайлз чешет руки рефлекторно, пытаясь выцарапать вместе с мясом кровавый кипяток, а он все льется и льется.       по венам.       по сосудам.       по артериям.       Стилински до раздражения трет тонкими бледно-синими (как у самой смерти) пальцами глаза-впадины, пытаясь избавиться вместе со слезами и от имен на той стороне век.       Стайлз равно паранойя.       Стайлз не боится.       Стайлз в панике.       потому что за ним — смерть, смерть, смерть, а в его руках — кровь, кровь, кровь, и в его глазах — искры, искры, искры.       у него смерть на кончиках пальцев — дотронься и будешь гореть, как кровавый кипяток-кислота под его полупрозрачной (читай — мертвой) кожей.       он не боится — он в панике.       кричит в темноте, сгорает в агонии, пьет и больно бьет (читай — убивает).       Скотти не замечает, ведь смотрит на надгробие умершей Элли и рычит на всех, никого не обвиняя в смерти хрупкой Элли, но зная.       что ее смерть льется в венах Стилински.       Джон не смотрит волком, не пытается изменить, потому что не видит.       не видит искр-надежду в глазах Стайлза, у которого смерть стоит за спиной.       Лидия шепчет ему в промежутках времени, что чувствует ее запах, смерти, но не знает, что смерть стоит рядом и целует ее в губы, как давнего друга, потому что теперь есть Дерек.       но Хейл вскоре смотался, почувствовав холод вместо теплоты стайлзовых губ, будто его поцеловала сама смерть, думающая, кого же забрать следующим.       забрать медленно, обжигающе, больно.       появился Тео Рейкен, который её жаждет, вкушает по кусочкам, вдыхает её черничный запах, которым пропитан весь Стайлз: от вещей до капли угольной крови.       и ему мало его, а он голоднее, чем чертова тьма.       Стайлз чешет руки до крови, голого мяса, обнаженных нервов-проводов, по которым льется кислотный кипяток-напоминание о смерти. Она близко, прямо на кончиках его пальцев, но он ощущает её за спиной, будто дышит в спину — и ему холоднее, чем от знающей все Лидии, смотавшегося Дерека и жадности Тео. Стайлз глотает таблетки, чтобы не вспоминать, что он — смерть.       Стайлз Стилински — не герой.       Стайлз Стилински — это мучительная смерть, бурлящая кровь, искры надежды.       надежды на спасение.       он не боится — он в панике.       паранойя достигает загнившей корочки мозга, пробирается все глубже и глубже — его не спасти, потому что он — смерть, а не герой.       он человек, никчемный, бесполезный, беспомощный, ничтожный, из-за которого умирают все, кто знает имя смерти.       их имена вырезаны на той стороне век — Клаудия, Эрика, Бойд, Эллисон, Эйдан.       их имена кипят в его крови, разъедая изнутри, и он чешет руки до безумия, до маниакальности, до гниения его рассудка, до крови и голого мяса, вывернутого наружу, как и его ребра, выгнутые из-за бешенного ритма застывшего в страхе сердца.       он устал быть причиной.       он устал быть проблемой.       проблемой, из-за которой все дохнут в угольно-черничной крови, обжигающей агонии и понимании, что у Стилински на кончиках пальцев смерть, а сама она стоит за ним, и сжимает костями его тощее тело, и дышит в спину.       Стайлз не может смотреть глазами-впадинами в печальные глаза Скотта, тревожные Лидии, непонимающие Лиама, кислотные Тео, обвиняющие Малии.       потому что Малия знает, почему съебался к чертям собачьим Дерек Хейл.       его имя вырезано отдельно, на корке его полусгнившего мозга, словно напоминание, что он не герой, а смерть, которая сжимает Стилински в своих объятиях и убивает его руками.       и он не может остановиться чесать эти чертовы руки, где идет кровь.       по венам.       по сосудам.       по артериям.       Мальчишка не кричит о спасении, потому что никто его не спасет. Мальчишка заглушает свои крики холодным утром, когда никого рядом нет, в стакане с выпивкой, чтобы не чувствовать тонкий черничный запах.       Мальчишка один.       потерянный и на грани.       Стайлз вспоминает тревожный взгляд его Лидии, которая надеется на свет во тьме, затравленный и отреченный его Дерека, который съебался к чертям собачьим в страхе сдохнуть от рук бледного, тощего, полусдохшего, отравляющего, уничтожающего мальчишки, насмехающийся и ядовитый его Тео, который боится и жаждет его. Стилински все боятся, зная, что это из-за него все умирают, но молчат, не зная, как Стайлза спасти от смерти.       однако мальчишка спасет всех сам.       всегда спасает.       и убивает медленно, обжигающе, больно.       его небо синим горит, пока кровавая луна не всходит, окрашивая трупы в угольно-черничный цвет, а ангелов за спиной Стайлза больше нет: за ним только смерть, которая очень голодна, и ей не хватит оставшихся — он это знает.       его кожа — тьма, а легкие пропитаны болью, словно смолой.       Стайлз Стилински не боится — он в панике.       Стайлз равно паранойя, отравляющая его сердце.       он не чешет больше руки: он умнее смерти, он не даст умереть никому — он умрет сам.       Стайлз берет лезвие подлиннее, глубже вонзает, не кричит (она ведь услышит, она ведь рядом, за спиной и на кончиках пальцев), не боится.       он не в панике.       он в порядке.       пока его ядовитая кровь вытекает из вен, сосудов, артерий, заливая сухие августовские листья угольно-черничным цветом, окрашивая луну в красный.       пока искры в его глазах не гаснут.       пока смерть не отпускает его из своих объятий, прекращая сдавливать трахею тонкими костями.       он спасет всех, но он не герой.       Стайлз равно паранойя.       Стайлз не хочет быть проблемой.       он — решение, а смерти плевать, кто прольет кровь из-за неё.       никто больше не умрет.       кроме него: он — последний.       потому что у Стайлза на кончиках пальцев смерть, смерть, смерть.       потому что у Стайлза под кожей горит кровь, кровь, кровь.       потому что у Стайлза в глазах взрываются искры, искры, искры.