if i had a heart

Ивару больно. И, если подумать, не было в его памяти ещё ни дня, что он прожил бы без боли. Боль одурманивающая, боль агонизирующая, боль, напоминающая ему о том, кто он есть такой каждый день с момента рождения. Она ему стала сводной сестрой, а после и матерью. Это она научила его сперва смыкать губы так крепко, чтобы ни звука не было слышно из его уст остальным, ни единого стона немощного. Это она научила его позднее скалить зубы и растягивать губы в безумной ухмылке, показывая всем, что напугать его уже нечем. Как Ивар, прозванный Бескостным, мог бояться чего-либо, если его дражайшая мать мертва, как и великий воин-отец, вспомнивший о существовании своего сына-калеки только перед самой смертью. Если боль ему стала возлюбленной, чей уход из его жизни говорил бы лишь об одном - о том, что, наконец-то, Ивар мёртв и на пути в Вальхаллу. Но глядя в серые равнодушные глаза, пугающе блестевшие даже при тусклом свете луны, бесстрашный викинг чувствует в груди что-то давно позабытое. Ноющее и скребущее острыми когтями с изнанки рёбер. Так уже было, когда умирала его мать. Прекрасная принцесса, дочь легендарных Сигурда и Брунгильды, вейла и, наверное, жена, которой Рагнар не был достоин. Так уже было, когда Ивару разбили сердце. А теперь, в растерянности и смятении, Ивар понимает, что ему больно иначе. Боль эта другая, чем когда ноют кости. Не та, что причиняется каждым мучительным шагом в железных скобах. Все болезни и старые раны забываются, когда Ивар снова чувствует себя ненужным никому ребёнком. Отвергнутым чужеземным священником из дождливых краёв. *** - Ты пахнешь смертью и похотью, священник. Я это чую даже со своего места, - звонкий голос разрывает тишину зала и эхом раскатывается по деревянным стенам. - Разве так принято среди ваших служителей церкви? Ивар тянет зубами полоску мяса, не отрывая при этом жадного взора от Хемунда. Тот мог бы и соврать, что привык к столь изучающим взглядам за время, проведённое в рядах войска викинга, но лгать себе он не привык. Зачем, если неприятные мурашки и отвращение, что просыпались при виде голодных глаз, говорили сами за себя. Хотя, иногда Хемунд ловит себя на мысли, что вечно холодная синева глаз Ивара была бы даже красивой, если не знать об их обладателе ничего. Считать его обычным юным пареньком из северной деревушки. Любознательным сверх меры и охочим до шуточных спор и перепалок. Но всё это вмиг разбивалось об хитрый оскал зубов и окровавленный топор подле сильной руки - о, Ивар вовсе не был обычным. И терпеливым тоже не был, поэтому ответом на провоцирующий вопрос медлить тоже обычно не следовало. Хемунд старался не отставать от своего пленителя и изучить его повадки лучше. Только так он и выживет в этом богопротивном месте. Благодаря воле своего Бога и своей смекалке. - Я всего лишь выполнил твоё поручение. А остальное ты додумываешь. - О, ты так считаешь? Они смотрят друг другу в глаза, в попытках выиграть этот бессловесный бой. Серый против синего. Вера против гнева и злости. И Хемунд сам не знает чего, хочет больше: схватить того за грудки и швырнуть сильнее об пол, как швырял до этого его врагов, или убежать к реке и смыть с себя эти липкие взгляды, а с ним и налипшую грязь и кровь. Но вместо этого он вдруг усмехается - всё это входит в отвратительную привычку, которую после он должен будет попытаться снова отмолить поусерднее. Бог его слышит, он должен ему помочь или хотя бы простить. В глазах и словах Ивара, несомненно, видится сам Дьявол, а искушению Хемунд поддаваться не хочет. И кто его спасёт от адского пламени, если в эти минуты, услышав ответный радостный смех своего врага, он тянется к нему и садится с ним за один стол. *** Убивать язычников - дело его жизни, так же, как и привносить свет и веру в сердца людей. Хемунд к этому привык - чувствовать себя в пылу схватки, орудовать Ананизапатой, как карающей дланью Господня, и пробовать железо крови на вкус. Её густой и сильный запах всегда ржавчиной оседает на доспехах и оружии, и как будто въедается под саму кожу. Смыть её с себя практически невозможно и к ней привыкаешь быстро, как младенцы привыкают к груди матери. Но чтобы не говорил Ивар, от него самого этот запах чувствовался, будто за милю. - От тебя тоже постоянно разит смертью и болью. Хемунд морщится от отвращения, когда садится напротив Ивара за стол, и направляет свой взгляд к точёным фигуркам. Тот только фыркает и вскидывает брови в оскорблённом жесте: - Только не говори, что тебя это смущает, - и делает свой первый ход. У него хорошее настроение. Это видно по его расслабленным рукам и лёгкой улыбке, что блуждает на губах. А искорки веселья в глазах не затмит даже лёгкая аура обеспокоенности, что витает в залах. Большая битва близится, это Хемунд чует нутром. - Для человека, которому я противен, ты слишком долго смотришь на меня, - Ивар наблюдает за его вялыми попытками сделать следующий ход, подпирая руками подбородок. - Я выбираю место поудобнее, куда воткнуть нож в следующий раз. Хемунд поднимает взгляд на викинга и скалится. Страшиться ему нечего, да по спине всё равно ползёт неприятный холодок. Настроение Ивара портится за раз, и что может ему прийти в голову в пылу гнева – одному Богу известно. Но ему кажется плевать на дерзость христианина – его это только забавляет, поэтому он даже не тянется в привычной манере к ножам, чтобы прибавить веса своим словам. Только откидывается на спинку кресла посвободнее и подмигивает ему. - Тогда заодно выбери себе и способ умереть. *** Ивару нравятся разговоры с Хемундом о вере. Тот становится всё более разговорчивым и с азартом рассказывает о своём Боге и о грехах, что делают Ивара грешником, которому в аду заготовлен отдельный котёл над диким пламенем. Всё это викинга смешит, но фанатичность христианина напоминают ему о Флоки, и усмехается он только по-доброму. Он искренне скучает по Флоки. А когда есть настроение, то делится и своими историями, что с детства ему вбил в голову наставник. - Один, Всеотец, привёл сам себя в жертву. Девять дней он провисел на мировом древе, истекал он кровью от нанесённой копьём раны в боку. За это время в муках своих он постиг: девять имён, девять рун и дважды девять заклинаний*. Хемунд презрительно фыркает, но никогда не перебивает. Чужеземные легенды глупы, но по-своему интересны. Да и не хочется рушить ему тот детский восторг, что буквально источает каждый раз при этих разговорах Ивар. - У Всеотца нашего много имён. Одно из моих любимых – Повелитель виселиц. Хотя, вешать людей не самый лучший способ казни, другое дело высекать кровавого орла на спинах провинившихся. Слыхал о таком, епископ? Священник только кивает. Конечно, он слышал. Так сыновья Рагнара Лодброка убили короля Эллу. Воспоминания об этом внутри него уже ничего не будят, только заставляют перекреститься за душу убитого, что замечает и Ивар. - Неужели боишься? Ты ведь знаешь, тебя бы я никогда так не убил. Ивар вдруг подскакивает со своего места, подкрадывается к нему со спины и, наклоняясь, вжимается носом в его волосы. И довольно выдыхает прямо в ухо, чуть цепляя губами кожу: - Нет, мой священник, тебя бы я распял, как твоего любимого бога, и ты остался бы мной доволен. Хемунду тяжело дышать. *** В тот день у Ивара глаза будто светятся голубым. С утра непривычно хмурый и молчаливый, он появляется в зале только для того, чтобы быстро перекусить и снова исчезнуть в неизвестном направлении. Не появляется он и за общим ужином. И Хемунду должно быть плевать, что случилось с юным викингом и почему скребётся что-то внутри от волнения. Беспокойством это назвать у Хемунда язык не поворачивается, да и игнорировать никак не получается. Поэтому вместо того, чтобы спокойно поесть и уйти молиться, он расспрашивает Хвитсерка об Иваре. Ивар и, правда, горемычный. Хвитсерк говорит, что тот пошёл тренироваться, несмотря на предупреждение о том, что у него сегодня белки светились голубым, а это означать могло лишь одно – кости у него становились более хрупкими в такие дни. Потому сейчас он лежал в своих комнатах со сломанной ногой и пытался прийти в себя. Хвитсерк, казалось, был не особо обеспокоен залёгшим братом. И Хемунду следовало поступить так же, но вместо этого ноги его тянут в знакомую сторону, где ему доводилось быть пару раз. В комнате у Ивара темно. Горит лишь одна свеча, да свет тусклый льётся из окон. И может быть это к лучшему, потому что на викинга смотреть не хочется. Он бледный весь, лоб покрыт испариной, и дышит глубоко и неровно. На грубой постели, без всех этих креплений и ремешков, железных обручей и варёной кожи, Ивар кажется чересчур хрупким. Хемунду бы удавить его, пока есть такая возможность, избавить свой народ от безбожника, чьего имени боятся и захлёбываются кровавыми слезами от страха, но он может только смотреть на дрожащие под веками глаза и завороженно наблюдать за слабостью человека, который не позволял себе ни разу при других содрогнуться от боли. Он как хищное животное, почуявшее раненого оленя. Ноздри вздуваются, а руки дрожат от желания прикоснуться. Закончить бы начатое дело – лишить мук и самого, и Ивара, да в последний момент он одёргивает себя и, разворачиваясь, уходит. *** Хемунду не спится всю ночь. Ни молитвы не успокаивают душу, ни мысли о родной Англии. Перед глазами упорно стоит образ Ивара, что мучается сейчас от боли и вряд ли тоже может уснуть. И вид его беззащитный, и глаза, горящие от лихорадки, но всё равно остающиеся ясными – всё это не складывается с тем Иваром, что покорил Йорк и пленил его самого. Как мало было в нём настоящего, если увидев его без маски, Хемунд не смог поднять на него руку. Не смог причинить вред. Когда священник поднимается с постели, за окном только светает. Как он оказывается у Ивара, он не понимает и сам. И в этот раз он не останавливается у порога, а подсаживается к постели викинга. Тот не спит, а лишь наблюдает полуприкрытыми глазами за его движениями. - Твоим братьям плевать на тебя, раз ты тут один мучаешься? Хемунд даже не удивляется, что Ивару хватает сил на усмешку. - Я их прогнал. Не люблю, когда со мной носятся, как с ребёнком. Я не слабак, переживу. - Сонное молоко** ты тоже поэтому проигнорировал? – Хемунд кивает на стоящую рядом чашу с белой жидкостью. Священник думает, что это снотворное и не ошибается. Ивар на это вовсе не отвечает, только сжимает зубы посильнее. Злится, понимает Хемунд. За всё это время, он и, правда, научился читать его получше любой книги. Он вздыхает и потирает лицо. Сон ушёл уже безвозвратно, но он всё равно хочет уйти отсюда поскорее. Здесь, кажется, будто весь воздух пропитан болезнью и лихорадкой. А Ивар, который рядом лежит, на расстоянии руки всего, заставляет его думать о том, о чём бы даже заикаться не следовало. Но священник всегда славился необдуманными вспыльчивыми поступками, потому он берёт чашу с зельем и тянет его к губам Ивара. Тот смотрит на него поначалу неверяще, но рот всё же открывает и пару глотков делает. Хемунд на это только улыбается. *** Ивара клонит в сон. Ему хочется прикосновений. Но рядом кроме Хемунда никого нет. И, боги, как же хорошо, что это именно Хемунд сейчас подле него. Ивар двигает ладонью ближе к рукам священника, чтобы обхватить их слабыми пальцами и подтянуть к своей груди. А потом выше, чтобы можно было дотянуться губами и прижаться к сухим и горячим пальцам. Чтобы легонько лизнуть, самым кончиком языка, горькую, огрубевшую от оружия и кандалов кожу и услышать тихий выдох. Ивару это кажется настоящей музыкой, но не той песней лютни Сигурда, что как-то раз ему довелось услышать во время очередного пира с братьями, а той, что ласкала бы слух доблестного воина в самой Вальхалле. Этот выдох был подобен стонам любимой невесты или крикам убитого врага - так бы охарактеризовал его одурманенный викинг. А Хемунд не находит в себе сил вырвать руку из хватки горячих пальцев. Чужие губы ощущаются настоящим клеймом на коже, и он пытается воскресить в голове слова всех известных ему молитв, но там отчаянно пусто, и жаром пробивает его. В горле мгновенно пересыхает и он понимает, что попал. Священник будто отчётливо слышит смех самого Дьявола, который наслаждается происходящим - христианин угодил в капканы безбожника. Поднимать взгляд на Ивара было ошибкой. Было ошибкой вообще приходить сюда, чтобы напоить страдающего викинга сонным зельем. Лучше бы Хемунд поручил это его братьям, слугам, кому угодно, лишь бы не смотреть сейчас в эти глаза и чувствовать жжение от невесомых поцелуев на коже. Сейчас Ивар смотрит на него совсем по-иному. Не так, как когда наблюдал за ним на поле брани или во время их бесконечных споров о богах. В его глазах всё ещё плескалось безумие, но не то, что буквально въелось под его кожу, а нечто более голодное и жадное. Будто дурман наконец оголил в нём то, что он прятал столь долгое время. И когда их взгляды пересекаются, Хемунд вдруг понимает, что не может противиться викингу в его желании, несмотря на всё что было и будет. Ивар же отчётливо чувствует, что в этой схватке он победитель, потому вдруг резко отпускает его руку, но лишь для того, чтобы привстать на локтях и притянуть Хемунда к себе уже за воротник. Они так и застывают, тяжело дыша и соприкасаясь лбами, пока Ивар хрипло не прерывает нависшую тишину: - Я не понимаю. Ты ведь наверняка слышал, - кривая ухмылка на мгновение перечёркивает его рот - что я неспособен на физическую близость. Но почему это не лишает меня желания касаться тебя? Хемунд не знает, что на это сказать. Одно лишь он знает наверняка - от этого греха его не отмоет ни одна молитва. И Ивар просто целует его. Прижимается искусанными губами к губам, хватается пальцами за рубаху и лишает его остатков разума. Он может чувствовать дрожь тела Ивара, запах болезни всё ещё до конца не выветрился из него, но тепло его губ заставляет Хемунда ответить на поцелуй. Возможно, гореть в аду они будут вместе. И это смешно. Потому что пока Хемунд предрекает им общий котёл в аду, Ивар поёт песни об их совместном пире с предками в Вальхалле. Но какая разница, когда в этот момент они уж точно вместе. Потому что, отпуская себя в постели викинга, священник чувствует то, что жаждал и искал так давно. Ивар красивый. Волосы у него неожиданно мягкие, а рот он открывает податливо, пока Хемунд пытается сделать его своим. Осторожно, аккуратно, стараясь не тревожить больные кости. Не получается. Тело Ивара наполовину если не мёртвое, то уж точно не живое. Когда Хемунд скользит поцелуями вниз по шее, нависая сверху, он чувствует, как горят глаза у викинга, как он тяжело дышит и цепляется за всё, что придётся - за простыни, за самого священника. Но большего он не получает. Слухи были правдивы, хотя Хемунду плевать, правда, он насыщается сполна поцелуями и видом растерянного, а от того столь мягкого Ивара. Он гладит его, старается прикасаться нежнее, как только умеет, целует до потери пульса, а потом позволяет Ивару так и уснуть, уткнувшись носом в своё плечо. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы после он три дня и три ночи подряд на коленях вымаливал свои грехи. *** - Ты напоил меня ведьминым зельем без моего ведома. Я бы мог убить тебя за такое. Ивар с перекошенным от гнева лицом врывается на площадку, которую священник облюбовал своим молитвенным местом, и Хемунд ему верит. Викинг настолько зол, что будто совершенно забыл и о скобах, и болях, хотя его хромота только усилилась. Его рот снова искривлён, брови нахмурены, но в голове Хемунда, несмотря на стёртые от усердных молитв колени, всё ещё стоит образ расслабленного и тянущегося к ласкам Ивара. Он пытается быть холодным, но его невозмутимость рушится, как песочный замок, под натиском чужой злобы. - Я не знал, что ты любишь истязать себя, не меньше, чем остальных, иначе так бы и оставил скулить, как побитую собаку. Хемунд чувствует, как в груди просыпается волна удушливой ответной злости. Он смотрит снизу верх на человека, что умудряется доводить его одним своим видом, и окончательно убеждается, что у Ивара абсолютно дьявольские глаза. Это они его одурманили и сломали, как сухую ветку - без особого усердия и не встречая сопротивления. Но если бы Хемунд посмотрел внутрь себя поглубже, то понял бы, что винит и ненавидит за произошедшее только себя. Просто сейчас он слеп и зол, а от того лишь продолжает прожигать взглядом калеку, возомнившего себя королём. Ивар дышит глубоко, и его пальцы судорожно сжимаются на костыле. Кажется, что он хочет ударить им Хемунда и, может быть, даже заслуженно. Священник видел его слабым, и не преминул задеть этим. Жалкий ход, даже для врагов. Хотя вряд ли их назовёшь врагами после всего, что было. Только Ивар с ударом медлит. Смотрит на него молча своими невозможными глазами, пытаясь выцепить что-то, лишь одному ему известное, и губы кривит в презрительном жесте. Хемунд не выдерживает и трусливо взгляд свой опускает, пытаясь продолжить молитву, но сбивается. Пытается начать заново, но всё не выходит, даже когда за спиной стук костылей стихает. Хемунду сердце покоя не даёт. *** - Я говорил, что нуждаюсь в человеке благородном подле себя. Верном и свирепом. - Я помню. Ивар, кажется, еле сдерживает себя. Его губы дрожат, но он только выдыхает и закрывает глаза. А потом растягивает губы в улыбке: - Теперь я сомневаюсь, что ты именно тот, в ком я нуждался. - Ты просто неверно истолковал мои слова. Снова. Хемунду впервые не хочется пререкаться с Иваром. Больше не хочется. В нём будто поселилась вселенская усталость - он прогибается под тяжестью собственных доспехов и своих же слов. В данный момент, святой меч в ножнах кажется ему не больше, чем железом, а не смертоносным оружием, разящим иноверцев. Библия кажется обычной книжонкой, а мужчина перед ним - юным мальчишкой, что изведал вкус крови и горечь потерь слишком рано для своего возраста. - Ты мог бы убить меня. Мог бы принести в жертву своим языческим богам. Но ты сделал самое худшее - оставил меня при себе, будто охотничью собаку для своих забав. И я даже не попытался сбежать или ослушаться твоих приказов. Так чего же ты теперь от меня хочешь, Ивар? Когда викинг слышит своё имя, он вздрагивает. Открывает свои глаза невозможно синего цвета и не успевает надеть привычную маску усмешки и притворного веселья на своё лицо. Хемунд замечает такие же, как у него самого, пропитанные усталостью, глаза. Он видит глубокие тени под ними и незажившие трещинки на губах. И он отчаянно сильно не хочет услышать ответ. Священник пытается разбудить ту животную ненависть и презрение, что бушевала в нём прежде при виде Ивара. Чтобы он не сочувствовал и не сопереживал ему, потому что это самые неправильные чувства, что он мог испытывать к этому человеку. Помимо любви и привязанности. И узнай бы это сам Ивар, то убил бы на месте. Может быть, так даже было бы лучше. Но все его жалкие попытки разбиваются, когда он слышит тихое: - Я отпускаю тебя. И Хемунду сдавливает грудь резко, воздух застывает в глотке и, возможно, он выглядит очень глупо, потому что Ивар вдруг фыркает и продолжает: - Видит Один, я так не хочу этого, но я не мой отец, а ты не Ательстан. Уходи. Священник и викинг встречаются взглядами в этой тёмной комнате, освещаемой одной лишь луной и тусклыми свечами, и море в последний раз сталкивается с железом. Хемунд не находит слов, потому разворачиваясь, направляется к двери, где его и настигает последний вопрос Ивара. - Ты направишься к Лагерте? И Хемунд не видит смысла врать, хоть и знает, что ответ разобьёт викингу сердце, которое, как оказалось не изъедено гневом, а всё ещё на месте, гулко стучит под рёбрами и разгоняет кровь. Поэтому просто кивает. А Ивар захлёбывается болью.