Тайна исповеди

      В храме нынешним вечером было людно. Но тому, кто желал остаться незамеченным, это было даже на руку – каждая пара глаз толпы смотрела туда же, куда все остальные, не обращая внимания на выбившегося из общей массы человека. Местный врачеватель стоял позади всех в полумраке ниши, опёршись спиной на стену и скрестив руки на груди. Не то, чтобы он скрывался – но и не особенно хотел, чтобы его здесь видели. Подумали бы, вестимо, что после недавних подозрений в колдовстве он на всякий случай решил покаяться.       Тьфу.       На другой стороне зала на возвышении у алтаря читал проповедь высокий худой мужчина в черной рясе, и прихожане, занявшие почти все лавки в храме, внимали ему, едва ли не разинув рты.       Полуприкрыв веки, Стрэндж наблюдал за ним, стараясь не смотреть в глаза, и боролся с сонливостью. Существовало лишь две вещи, от которых он засыпал беспробудным сном младенца: длинные церковные проповеди и бурный оргазм после хорошего секса.       А этот святой отец был превосходен в обоих делах. Но о втором было ведомо только Стефану.       ...Соединив ладони, священнослужитель возносил молитву, и люди, словно под гипнозом, безропотно повторяли его слова. Поднимаясь к высокому потолку, их голоса сливались в однородный гул. Стефан не вслушивался. Идея о едином боге была в его представлении настолько плоска и примитивна, что даже не хотелось лишний раз пропускать через себя всю эту бессмыслицу, знакомую наизусть.       Эти узколобые ничего не знают о вселенной – и потому цепляются за любой бредовый вымысел, любое учение, вложенное в головы... хоть за клочок чего-то, что кажется правильным и нерушимым. Чтобы не чувствовать себя одинокими. Чтобы как-то уживаться с терзающим сознание древним страхом. По сути, сами надевают на себя оковы. Впрочем, таким, как они, свобода приносит лишь вред и саморазрушение. Баранам нужен пастух.       И пастухам-то как раз известно, что мир невообразимо многогранен – и страха перед бесконечностью у них нет.       Однообразное представление наконец-то подошло к концу. Дождавшись момента, когда последний прихожанин скрылся за массивными дверями, Стефан спрятал исчерченные шрамами ладони в карманы штанов и направился в сторону алтаря.       Его там ждали. В отличие от остальных, для него присутствие врачевателя не осталось незамеченным.       – Мистер Стрэндж, – руки священнослужителя в привычном жесте сложились перед грудью, соединившись кончиками длинных пальцев. Словно превращаясь в клетку, что пленяет чужие души.       Душа здешнего чернокнижника, во всяком случае, уже давно принадлежала ему.       Стефан поморщился, остановившись в шаге напротив. Не кивая, поприветствовал:       – Отец Моу.       Его окинули надменным взглядом с головы до пят.       – Что привело вас в обитель Всевышнего? – начал Эбони обыденным тоном. Но потом фальшивая доброжелательность вдруг исчезла с его холодного лица, покрытого сетью тонких морщинок, и он выплюнул с открытым недовольством: – Снова.       Линии вен, просвечивающие сквозь бледную кожу, острые высокие скулы и стянутые на затылке пепельные волосы придавали ему вид потустороннего существа, восставшего из мёртвых призрака. Да только шрам около виска, некогда оставленный Стрэнджем, напоминал о том, что это существо вполне материально. И... глаза. Глубокие, внимательные, опасно-тёмные – как поздняя ночь, таящая в себе неизвестность.       – Вам ли не ведать. Желание, – врачеватель произнёс это слово с недвусмысленным ударением и приподнял уголок рта, ухмыляясь, – покаяться. Получить освобождение.       Улыбка стала шире. Стефан знал, как сильно наглость раздражала Эбони. И сполна этим наслаждался.       – Видите ли, святой отец, только вы способны удовлетворить мою просьбу и облегчить муки, терзающие мою душу, – он подошёл ближе, едва ли не касаясь носом его носа, задевая узкие губы теплом своего дыхания, и добавил шёпотом, словно открывал тайну, – и тело.       Моу на выходку не отреагировал – не отстранился, даже не шелохнулся. Но в антрацитовых глазах, отнюдь не исполненных кротости, заблестел один из смертных грехов.       – Вы не боитесь, что кто-то может увидеть, как вы исповедуетесь?       Если бы взгляд мог обжигать, губы Стрэнджа уже пылали бы – так жадно он на них смотрел.       Стефан не удержался и медленно провёл по ним кончиком языка, с удовольствием наблюдая, как чужие ноздри дрогнули от внезапной нехватки воздуха.       – Может, приступим? Проповедь была бесконечно долгой. В фантазиях я успел исповедаться вам три раза. На лавке, у амвона и...       – Замолчи, пока я не выпорол тебя, – на щеках Моу выступили желваки. Голос не стал громче, но отдавал железом, как кровь. Угроза в словах была далеко не эфемерна; Стрэндж это прекрасно знал на собственном опыте – и всё же договорил:       – ...и на алтаре.       Неуловимым движением ладонь прорезала воздух и, схватив врачевателя за шею, сжала с силой, не ожидаемой от столь тонких пальцев.       – Я. Сказал. Замолчи.       Глотнув воздух, Стрэндж ухватился за его плечо, но Эбони уже разжал хватку и отступил назад, довольный эффектом внезапности.       – Всё будет там, где я скажу. Не иначе, – и направился в сторону исповедальни.       Глядя ему в спину и потирая шею, Стефан сглотнул, оглянулся в сторону дверей, застыв буквально на мгновение. Но всё же пошёл следом.       Что там он говорил о своей душе? Ах да – что её у него нет.       ...что её забрал дьявол в рясе священника.