***
Гарри пьет дешевый кофе из автомата, пока парнишка, измазанный маслом, возится с шинами. Похолодания пообещали раньше зимы, и Софи настояла на том, чтобы сменить резину. Стайлс не любит сдавать свой джип в автосервис: он прекрасно знаком с внутренними системами и самостоятельно исправляет поломки, однако ситуация выходит из-под контроля. Полдня он проводит на конференции, начальство внезапно решило, что академики не справятся без прочтения его докторской, и Гарри не в силах отказать. Он справляется довольно быстро — никаких достижений, текст давно выучен наизусть — и, извиняясь перед коллегами, уезжает пораньше. Отвозит машину в сервис и, пока его колесам дают ума, прослушивает через наушник последний раздел обсуждения. Парень возится долго, конференция затягивается сильнее, чем небо тучами. Кофе не помогает, в аппаратах явно не тратятся на кофеин, и Гарри мысленно матерится. На часах восемь вечера, он полусонный стоит под крышей, пока дождь беспощадно заливает дорогу, и игнорирует звонки на личный номер. Настроение ниже некуда, чужое нытьё разобьёт его вдребезги. Когда же короткий сигнал оповещает о сообщении на стареньком кнопочном телефоне, Гарри не сразу реагирует. Сначала он хмурится и перепроверяет основной мобильный, лишь затем достает из портмоне доисторическую модель с мигающим оповещением на экране. Этот телефон с забытой сим-картой он использует временно, для продажи автомобиля. Никто из знакомых, кроме семьи, номера не знает, потому Стайлс в недоумении сводит брови, читая бессмысленный набор цифр вместо текста. Он убирает телефон, задумывается, но ни к чему не приходит. Идет за еще одним стаканом кофе, опустошает его одним махом и вновь смотрит в экран. Ничего. Ответ должен лежать на поверхности, но Гарри его упорно не замечает, и в такие моменты он сомневается в справедливости своей славы ученого. Единственное, за что можно зацепиться в сообщении, — это апострофы, но толку в них не больше, чем в… Гарри задерживает дыхание и уже в третий раз перечитывает написанный шифр. До него наконец доходит, что скрывают за собой цифры, но он не может так просто поверить и потому достает второй мобильный и вводит в приложении заданные параметры. «Кембридж, Колледж Вестминстер». Карта приближается к нужной точке и автоматически обозначает маршрут — полтора часа езды, не так уж много. Он стирает данные и вводит еще раз. И еще раз. И еще. Ответ выходит одинаковым — здание учебного заведения в пригороде Лондона. Ошибки быть не может. И Гарри вспоминает человека, которого сам научил шифровать их места встреч координатами. Человека из прошлого, никогда не покидавшего его разум и душу. Он закрывает глаза и устало потирает лицо. В его жизни слишком много дерьма, чтобы отвечать психу, не дававшему знать о себе десять лет и до сих пор использующему вместо обычного адреса широту и долготу. Однако дело может быть в привычке, как у самого Стайлса целовать Софи перед выходом из дома, или же… Для Луи это был последний способ докричаться до него и без лишних, ненужных для них двоих слов дать понять — это именно он и ему нужен именно Гарри. Сердце начинает биться сильнее, стоит ему вспомнить Луи Томлинсона в школьные годы. Это не ностальгия и не ночные кошмары, их общие воспоминания слишком интимны, чтобы дать им характеристику, но по телу разливается приятное тепло, и Гарри просто не может ему противиться. Раздается еще один сигнал, и он, открыв глаза, хватается за телефон чересчур быстро. — Деревянная дверь под самой крышей, — читает он зачем-то вслух и в голове прокручивает эту фразу как заевшую пластинку. Гарри не сомневается в адресанте, точно не теперь, когда услышал привычную музыку слов даже в чертовом сообщении. Он срывается с места, находит работника сервиса и, бросив на стол крупную купюру, запрыгивает в машину. Ввод координат, и навигатор прокладывает путь. Стайлс выезжает из Лондона раньше, чем успевает понять, во что ввязывается. Если честно, ему абсолютно все равно. Он слишком долго позволял другим решать за него каждый шаг, но теперь не откажется от знака самой судьбы встретиться с человеком, за которого раньше не сумел побороться.***
Гарри двигается плавно, будто кошка. Белая хлопковая рубашка обтягивает его мускулистые руки, пресс, широкую спину, и Луи сложно представить, как хрупкое тело превратилось в точеную скульптуру. Он хочет сам расстегнуть каждую пуговичку, потянуть за рукава и избавить Гарри от одежды, но тот не дает ему пошевелиться. Гарри завораживает. Гарри — чертов гипнотизер. Его глаза прожигают темноту комнаты, тяжелое дыхание заглушает гром на улице. Он не торопится, ему едва удалось не разбиться по дороге, так гнал на высокой скорости сквозь дождевые стены, но сейчас спешить некуда. Есть он и Луи, и Луи так хорошо подается ему навстречу или откидывает голову, когда Гарри тянется к его шее, чтобы оставить влажный след от поцелуя. Гарри заставляет его покрываться мурашками, и Луи вздрагивает от наслаждения, с которым ничто не сравнится. — Ты уверен? — Горячий шепот обжигает кожу за ушком, и Луи лишь кивает. Он закрывает глаза, но сразу открывает, боясь пропустить хоть одно движение прекрасного любовника. Любовник. Он никогда не считал, что Гарри подходит это слово. Любовница увела его отца из семьи. Любовников волнует лишь секс, чем они в принципе и занимаются. И все-таки для них это гораздо больше, они были, есть и будут первой любовью друг друга и потому сами дают определения. Любовник — от слова любовь; и ничего пошлого и грязного. — Обещай любить меня, Гарри. Сегодняшняя ночь существует лишь для этого, — почти умоляет Луи, цепляясь за его плечи и притягивая к себе, обнимая, не позволяя дышать, пока тот не ответит. — Люби меня одну ночь, и я буду жить в память о ней. — Я любил и буду любить… — Луи затыкает его поцелуем, влажным и глубоким. Их языки касаются друг друга, они давят, они мечутся в агонии, но в этой страсти нет грубости, лишь просьба — не говорить лишнего. Гарри отрывается от сладостных губ и, замирая, смотрит Луи в глаза. — Обещаю. Эта ночь только для нас двоих. Ему больше не страшно. Он не спугнет Луи, потому что тот доверяет Гарри сильнее, чем себе. И Гарри дарит взаимность, Гарри берет бразды в свои руки и целует Луи в скулу, в щеку и подбородок, покрытый щетиной. Он не может остановиться, но растягивает удовольствие. Он тоже ждал этого много лет. Просторный свитер слетает на пол первым. Как бы в нем ни было удобно прятаться, Луи это больше не нужно. Он перестает быть трусишкой, теперь он не мерзнет. Гарри — его единственная потребность, как и его большие ладони, блуждающие по груди, нежно очерчивая соски, спускающиеся к животу и щекочущие бока. Луи тонет в водовороте ощущений, он вылетает из физической оболочки и возносится к своему богу, идолу с совершенно неподходящей фамилией Стайлс. Луи клянется быть ему самым преданным почитателем, верным слугой, он не откажется от своих слов, даже если его уложат на алтарь жертвой ради обряда. Для Гарри он сделает все, чего пожелает его вселенная в лице человека. Пьяная пелена затмевает глаза, и Гарри не верит, что перед ним скромный мальчишка, которому он когда-то давал списывать. Прикосновения к повзрослевшему телу обжигают, но Гарри готов сгореть, только бы не отрываться от Луи, только бы смотреть на его блаженное выражение лица. Гарри помогает Луи подвинуться к изголовью кровати и укладывает на подушки. Луи будто не замечает этого. Его рот слегка приоткрыт, он дышит так громко, что соседи могли бы пожаловаться; грудь поднимается и опускается, и Гарри изучает взглядом татуировки, которые, удивительно, но не портят это робкое создание. Он ставит ноги по обе стороны от Луи и опирается на колени, не рискуя садиться к нему на бедра. Луи кажется маленьким, нежным — хрупким, как драгоценная ваза. Гарри хочет беречь его, хочет сдувать пылинки с этого музейного экспоната, примера красоты, невинности и соблазнительности. Луи на мгновение замирает, на щеках появляется краска, и он прикрывает свое тощее тело, хотя никогда раньше его не стеснялся. Гарри же берет его за руки и отводит их, не позволяя скрывать подобное чудо. Он целует сначала правую, затем левую и не может расстаться с ними, проводя носом по запястьям, покусывая синие прожилки вен. — Гарри, — стонет расчувствовавшийся Луи, и Гарри наконец высвобождает его руки, аккуратно опускает на подушки. Голос Луи заставляет голову кружиться. Они так и не притронулись к вину, но оба ощущают бурлящую лаву в жилах, пламя, сжигающее изнутри. Гарри отключает разум, если тот еще работал, и наклоняется к Луи, проводит языком по ключицам, касаясь самой большой татуировки. Что есть, то есть. Таким всегда был Луи, он не гнался вперед остальных, он не реагировал на слухи и обидные слова. Даже ребенком он жил по совести и одаривал Гарри улыбками, а теперь превратился в горячего мужчину с тем же скромным взглядом, пока его не заставишь выгибаться в спине и тянуться навстречу поцелуям. Гарри так и не научился быть настолько сильным, он зависим, он пустышка, и сейчас его заставляет жить, и дышать, и двигаться только любовь к хозяину серо-голубых глаз, наполненных слезами счастья и неверия в реальность происходящего. Гарри любит его каждой клеточкой и желает, чтобы его кожа срослась с кожей Луи, чтобы ни один врач не смог разлучить их и судьба потеряла всякий смысл. Гарри хочет быть частью Луи, но может позволить себе лишь ласкать его, проходиться губами по каждой татуировке, буквально впитывая их смысл и читая душу Луи. У Гарри нет другой возможности познать ее, изучить, потрогать, как бы широко ее ни распахивали. — Ты прекраснее любого человека на этой планете. Она должна носить твое имя, Лу. Луи обнимает его за шею и, приподнявшись, нежно целует. Комплименты причиняют боль, и он отыгрывается за нее, кусая губы Гарри, оттягивая нижнюю, а затем зализывая несуществующие ранки. Ему не хватает воздуха, и Гарри приходится оторваться от него, чтобы не навредить. И Луи поначалу пытается поцеловать снова, но улыбается, когда Гарри толкает его обратно на подушки и с его волос стекает вода прямо на разгоряченное лицо. Гарри не скрывает счастливую улыбку. Он стирает капли с лица Луи большими пальцами, плавно переходя на губы и нажимая на них, и с трудом успевает убрать руки прежде, чем шаловливый язык коснется подушечек. Он все еще не может дышать, и его глаза не отрываются от глаз Луи, даже когда Гарри выпрямляется и медленно, одну за одной, вытаскивает из петель пуговицы. Луи смотрит так внимательно, будто от этого зависят жизни их обоих. Или их будущее, наивно забытое на ночь. Он касается воротника и оглаживает плечи Гарри, сминая рубашку, не решаясь снять ее, потому что появившиеся птицы, мотылек и веточки на тазовых костях сводят с ума, а то, что выглянет дальше, пугает хуже шторма посреди бескрайнего моря. — Я рядом, Луи. Я никуда не исчезну, обещаю. Гарри не помогает ему, не раздевается сам. Он обеспокоенно наблюдает за Луи и лишь проводит кончиками пальцев по его зависшим в воздухе кистям. Гарри был и остается на его стороне. Гарри потрясающий, неземной. И Луи повторяет эту мантру, наконец оголяя его плечи и руки. Рубашка легко приземляется на свитер, и, если бы ситуация была иной, он бы молился, чтобы она помялась и на утро ему пришлось гладить ее для Гарри вместе со своими вещами, но они не в том положении, чтобы лелеять столь несбыточные надежды. Луи забывает о рубашке и любуется великолепием перед глазами — такие же сумасшедшие татуировки, знакомые понаслышке четыре соска и упавшие на плечи длинные кудри. Луи не может пообещать себе, что не попадет на тот свет после этой ночи, но на небесах он обязательно побывает.***
Общежитие — странное место для почти тридцатилетнего мужчины. Да и работать нянькой при колледже — далеко не то, к чему стремился Луи всю жизнь. Если он вообще к чему-то стремился. Когда-то он увлекался драмой и не забыл упомянуть об этом в резюме, поэтому ректор любезно предложила ему ставить небольшие сценки с детьми персонала и семейных студентов. Ему предоставили место, маленькую, зато отдельную комнату под крышей, и оплатили расходы по переезду. Теперь нетребовательный Луи может вполне серьезно сказать, что до спокойной повседневности самый сложный шаг сделан. Луи распаковывает несколько коробок с книгами и лампами, покупает самое необходимое в ближайшем магазинчике для творчества. Не хватает только одной вещи — излюбленного кресла-качалки, и в последний выходной перед работой он едет к сестре, чтобы утянуть из ее дома немного уюта. Дорога до Лондона занимает привычные два с половиной часа на автобусе. Почему-то он с детства не любит метро и электрички, зато на четырехколесной черепахе с радостью разъезжает между городами и любуется природой, так гораздо поэтичнее. Луи сидит один и фотографирует забавных прохожих, когда они въезжают в столицу, в его камеру попадают и особенно яркие баннеры, и автомобили с редкими графическими рисунками. Он делает снимки без зазрений совести, все равно никто не узнает об эстетическом маньяке, укрывшемся за пригородным транспортом. И Луи улыбается солнцу, потому что во вчерашнем прогнозе слышал про скорое похолодание и неделю дождей. Он не любит дождь, из него вышел хреновый англичанин. Автобус останавливается на первой из станций, половина пассажиров с шумом выходит наружу. Луи не смотрит на них, за окном распласталась широкая улица со старыми домами, и он прицеливается, настраивает фокус и… Сердце пропускает удар, и Луи впервые узнает, что значит эта бессмысленная фраза из мелодрам. На самом деле в ней достаточно много смысла. Он убирает фотоаппарат от лица, открывает галерею и приближает последний кадр. Черный джип — классика всех классик, стекла затонированы, и только через лобовое окно видно фигуру водителя и пассажира рядом. Кудрявый мужчина в солнцезащитных очках, с подросткового возраста не изменяющий своим вкусам. Гарри Стайлс, школьный гений, за которым Луи так и не сумел поспеть. Возле него сидит миловидная девушка в ковбойской шляпе, она смеется, и ее рука накрывает ладонь мужчины на руле. Луи отрывается от снимка и переводит взгляд на стекло. Светофор горит зеленым, и автомобили проносятся быстрее молний. Никакого черного джипа. Никакого Гарри. Сердцебиение восстанавливается, Луи сваливает все на переутомление и галлюцинации, мало ли кому могло почудиться болезненное прошлое. Обознался! Однако он снова присматривается к фотографии и только теперь замечает на боковом окне номер телефона и объявление о продаже. Конечно, Луи обознался. Таких совпадений не бывает. Автобус отъезжает, он откидывается на спинку и закрывает глаза. — Ты обознался, обознался, Томлинсон. Он был в очках, ты ничего не видел… — повторяет шепотом Луи. Он глубоко выдыхает и втягивает спертый воздух. И откуда появляются эти проблемы? Он не знает. Не знает, почему призраки прошлого преследует его десять лет, но именно сейчас, когда жизнь начинает налаживаться и ноги крепко стоят на земле, все переворачивается. Луи не знает, что будет делать дальше. Он не знает. И все-таки достает телефон и сохраняет номер, который может заново все разрушить.***
В комнате становится невыносимо жарко. Луи сглатывает тяжелый ком, когда Гарри лишает его домашних штанов, но все еще не смеет стянуть боксеры. Луи понимает его, сердце разрывает грудную клетку, и он до жути боится опустить взгляд. Он согласен быть безвольной куклой, согласен отдать всего себя, подарить собственное тело, но посмотреть в глаза Гарри выше его сил. Гарри ощущает напряжение бывшего одноклассника, но теперь не может утешить его как раньше — пощекотать ребрышки. Луи мог пожалеть о своем решении, и, даже если это будет ударом для Гарри, он послушается и вернется домой, к спящей Софи, о существовании которой успел забыть. Однако они утопают в молчании, и только нежные прикосновения рук к оголенной коже не позволяют сдаться. — Ты весь дрожишь, милый. — Гарри ослабляет напор и выползает из ног Луи, укладываясь рядом с ним и опираясь на локоть. Он вырисовывает неровные ключицы пальцами и, подхватив маленькую ладошку, кладет ее на свою щеку. Ему не хочется заставлять Луи прятать робость, не хочется напугать его, задирая подбородок или обращаясь грубо. Возможно, это их последняя и единственная встреча, и он посвятит ее потерянной юности, упущенным ласкам, забытой мягкости. — Я ничего не жду от тебя, ты не можешь меня разочаровать, клянусь. Мы пролежим так до самого утра и разделим тишину, если пожелаешь. Только будь со мной, воробушек. Не закрывайся сегодня, прошу. Ему давно не четырнадцать и даже не двадцать, организм работает по-другому, не выдает былых эмоций и не способен выдавить слез, но Гарри чувствует, что поддастся истерике и разрыдается хуже младшеклассницы, если Луи его отвергнет. Если Луи запомнит его таким — порывистым и озабоченным. Конечно, Гарри накручивает, но так бывает со всеми, кто встречает свою первую любовь после долгих лет разлуки. Для него нет иного солнца, кроме Луи. Центр его вселенной — это Луи. И так будет всегда, сколько бы он ни отдалялся от своего светила. Гарри целует внутреннюю сторону его ладони, изучает губами каждую трещинку, и Луи наконец смотрит на него, скованно, с опасением. Он доверяет Гарри, но сомневается в себе, и признавать это трудно. Он поворачивается на бок и тоже приподнимается на локте, оказываясь лицом к лицу с самым чудесным существом на Земле. Гарри больше чем человек, но Луи пока еще не нашел нужного слова. «Мой» — было бы лучшим описанием, но он слишком трезв, чтобы произнести это вслух. Однако он не имеет права скрывать правду и, вернув ладонь на щеку Гарри, севшим голосом проговаривает: — Я никогда ни с кем не был… — Луи хмурится, но горячая рука на талии призывает расслабиться. Гарри не смеется, не переспрашивает. Он сильнее сжимает его ладонь и смотрит прямо, не моргая и не отвечая. Он так внимателен, так осторожен, что Луи приходится отложить подальше нервозность. — Не был так. По-настоящему. Луи считает их настоящими, и для Гарри больше ничего не существует. Он берет его за подбородок и притягивает к себе вплотную. Руки сжимают крепче любых веревок, дыхание согревает лучше сотни кружек горячего чая. Луи целует его первым, сам неуверенно раздвигает губы и проникает языком в рот, переживая, чтобы ни в чем не оступиться. Он вновь подросток, и Гарри разрешает ему получить нужный опыт. Гарри готов отдать ему абсолютно все, только бы с ним были честными. А если что-то пойдет не так, он откроет окно и сбросится с мокрого подступа. Тогда никакой редкостный гений не разлучит их с Луи, потому как его не останется на свете. Да, он тоже может быть глупым юнцом, которого когда-то упустил из виду. Он может быть первым для Луи, может наслаждаться его розовыми щеками и кротостью. Может отказаться от собственного удовольствия, только бы сделать дорогого человека счастливым. — Гарри, могу я кое-что попробовать? — прервав поцелуй, просит Луи. В его глазах плещется надежда и толика озорства, о котором Гарри успел подзабыть. Гарри кивает. Он послушно касается спиной постели, когда Луи перекидывает через него одну ногу и нависает сверху. Влажные губы встречаются с шеей, разукрашивая ее светло-лиловыми отметинами. Гарри гортанно рычит и откидывает голову, его руки сами тянутся к манящим ягодицам, но так и не достают. Луи спускается ниже. Он прикусывает тонкие ключицы и лижет впадинку между ними; вбирает в свой плен соски, поддразнивая их языком; кружит возле пупка, оставляя по засосу на каждом кубике. И Гарри честно не представляет, как будет оправдываться, если следы случайно выглянут из-под одежды. Его не волнуют такие мелочи, когда острые зубки Луи Томлинсона возносят его к небесам и контрастно низвергают в ад. Губы оставляют на животе последний поцелуй и отрываются от горячей кожи. Луи по-прежнему смущенно опускает глаза, но выглядит увереннее: его пальчики аккуратно расстегивают пуговицу и тянут молнию вниз. Не веря собственным ощущениям, Гарри приподнимается на локтях и завороженно наблюдает за действиями возлюбленного. Он вздрагивает, когда Луи плавно стягивает с него джинсы, аккуратно откладывая их в сторону. Сам Гарри не смог бы совладать с собой и зашвырнул бы их куда подальше, чтобы не мешались, как, собственно, и поступил с вещами Луи. Они разные, совершенно разные, но Луи идеален, и ни один язык мира не смог бы передать всю гамму чувств, рождающихся во взмыленной кудрявой голове. — Лу, ты не обязан… — Гарри не успевает закончить. Его голос срывается, когда Луи касается языком тазовой косточки и поддевает резинку трусов; ему страшно представить, как тот преодолевает себя, чтобы угодить Гарри. И он хочет остановить Луи, сам превращаясь в кисейную барышню, но боксеры оказываются уже на коленях, а поцелуи переходят все границы интимности. Луи нервничает, но заставляет себя. Он мечтал еще со старшей школы сделать что-нибудь такое, из-за чего взгляд Гарри бы не рассеивался, знаменитый мальчишка смотрел бы только на него и не скрывал восхищения. И пусть грезы о поцелуях переросли в минет, он совершенно не против. По крайней мере, эти прикосновения реальны, и его губы обхватывают не чей-то член, а часть самого Гарри, ведь только тому он может довериться без капли паники. Он двигается робко, скованно, и если до этого его ласки казались неумелыми, то такая откровенная дерзость выдает всю инфантильность Луи. Однако Гарри и не думает о критике, о жалобах, кто он вообще такой, чтобы прерывать этот подарок богов, решивший опорочить себя именно с ним, с простым Гарри Стайлсом, в котором теперь нет никаких особенностей. Любовь Луи, многолетняя и страдальческая, — вот единственная изюминка, вызывающая в нем гордость. И благодарность. Гарри благодарит Луи громкими стонами, когда язык и зубы касаются его плоти, когда тот судорожно хватает воздух, забывая дышать носом. Когда Луи отстраняется, стоит Гарри предупреждающе схватить его за плечо, и не позволяет себе окончательно запачкать ангела у своих ног. Когда ангел безмолвно благодарит его в ответ и оставляет поцелуи-бабочки на паху, а затем тянется к тумбочке и очищает их обоих влажными салфетками. Дождь за окном вряд ли сменяется солнцем, но они, оба нежные и чувствительные к непогоде, готовы боготворить его вместе с ночью и ноябрем, обещающим скорый конец года. Гарри верит, что следующим утром череда неудач закончится, а Луи кланяется судьбе за то, что дала им короткий, но шанс. Они снова меняются местами, и Гарри укладывает худые ноги к себе на бока и накрывает Луи сверху, отгораживая от любых невзгод, от боли и предательства, от страхов и от прошлого. Он просит прощения за то, что не удержал его однажды, и сейчас отголоски тех решений доносятся до них горестной песней эриний*.***
Джей не пришла. Она обещала стать хорошей матерью хотя бы на один день, но пропустила выпускной Луи. Он не удивлен, так всегда было в их семьи: Луи заботился о Лотти, пока та была маленькой, затем Лотти помогала ему заботиться об остальных в семье. Чем занималась Джей было и остается неизвестным, она начала пропадать из дома, когда их бросил Трой, и все последующие дети для нее выходили чистой случайностью. Луи не жаловался раньше и теперь не собирается. Это закаляет его характер, так он считал, но сейчас все действительно иначе. Он на рубеже времен, он может протянуть руку и дотянуться до притягательных перемен. Переживет этот день и уже завтра отправится в Лондон, а там… Там будет другая жизнь, куда он впустит лишь сестер, проследит за каждой из них. — Мишка Бу, ты снова задумался, — смеется Шарлотта, пихая его в бок. Она сидит рядом с ним и улыбается детской, искренней улыбкой. Ей всего тринадцать — или все-таки уже? — но девчушка ведет себя серьезнее, чем предполагает возраст. Она носится с младшими, отвечает на телефонные звонки и платит по счетам. Лотти — личный супергерой Луи, однако рядом с ним она расслабляется и расцветает. — Если ты пропустишь свое имя, я тебя будить не стану. Зачем тебе вообще этот аттестат? Луи тоже так думает, пока его близкий человек улыбается, ему плевать на любые бумажки. И все-таки он слушается и покорно поворачивается к сцене, где директор вручает документы об образовании лучшим ученикам. Все выглядит настолько нарядным, миссис Нортон нацепила аляпистое платье, чтобы выгодно смотреться рядом с подопечными, но мир вокруг блекнет, когда в микрофон произносят: «Стайлс, Гарри» и школьный гений поднимается по ступенькам. Дорогой костюм, как полагается «особенному» мальчику; волосы аккуратно уложены, галстук в черно-белую полоску добавляет изысканности. Гарри светится от радости, его мать громко хлопает на первом ряду, отец с гордостью кивает сыну. А Луи ловит сердечный приступ. В груди нет ни воздуха, ни места для души — оттуда все вытащили и выбросили. Луи пуст, обнулен. Он перестает существовать, когда случайно ловит взгляд Стайлса после того, как тот забирает аттестат. Он не смотрит на родителей, не позирует фотографу для доски памяти, а улыбается Луи. И пусть это занимает короткий миг, большего не нужно, чтобы Томлинсон подскочил с места и выбежал из зала под осуждающие шепотки. Церемония продолжается. После избранных награждение переходит на алфавитный список. Андерсон, Габлер, Джонс, Никольски, Торн… Гарри аплодирует бывшим одноклассникам, но не может сдержаться и не крутить головой, ища единственного нужного человека. Лотти по-прежнему сидит на своем месте, но стул около нее пустует. Неужели Луи решит не возвращаться? Директор вызывает Томлинсона дважды: по списку и в самом конце. Выпускники и их родственники довольно громко обсуждают, куда тот запропастился, но это не помогает Луи внезапно оказаться на сцене. Официальная часть заканчивается без него. Луи так и не попадает на общее фото своего выпуска, а доказательство его пребывания в школе и за соседней партой с Гарри Стайлсом одиноко лежит на столе миссис Нортон. Приняв поздравления от преподавателей и друзей, пожав руку отцу и обняв мать, Гарри незаметно исчезает из наполненного людьми и шумом помещения. Он не любит вечеринки, ему незачем там находиться. Вместо этого он идет в туалет на третьем этаже, где постоянно прорывает трубы и который закрыт в торжественный день. Закрыт, конечно, условно. Дверь не заперта, ведь никому не взбредет в голову подниматься, если поблизости есть еще две уборные. Страх не позволяет Гарри зайти без промедлений. Он останавливается у самого входа, заламывает руки и гадает, какая фраза лучше всего подействует на Луи. Тот не мог пойти никуда, кроме этого места, но вероятность, что он пошлет Стайлса без цензуры, крайне высока. Жаль, что они попали в такую ситуацию, но выбора места и времени больше не предоставляется, и Гарри толкает дверь, заходя с опущенными глазами. — Зачем ты ушел, Луи? Выпускной — твой праздник тоже, ты не должен пропускать его из-за наших… — он замолкает, так и не закончив мысль. Луи нет внутри. Он не спрятался в туалете, как делал это несколько лет подряд, но такие привычки не меняются. Меняются взгляды, и Томлинсон принял новое для себя решение. Он не позволил себе быть утешенным. Если бы Гарри пришел за ним, приласкал, сказал пару нежных слов, Луи бы растаял, как и всегда. Он бы свалился с гребаного обрыва, на который долго взбирался без всякой страховки, хватаясь за выступы голыми руками. Луи знал, что разобьется, увидев возлюбленного, поэтому не пошел на поводу собственных желаний и не ждал его в туалете. Он отправился домой, где в эту минуту его отвлекают младшие сестры смешными историями и бессмысленными играми. Он не плачет в подушку или в белоснежную рубашку Гарри только благодаря им. И в своих планах на будущее он справляется с любой преградой, даже с той, которую любит. Эта история тянется всю старшую школу, с тех пор, как они столкнулись на общем факультативе. И Гарри с Луи пережили там много вместе, так много потеряли, что такой финал не кажется неожиданным, однако Гарри не хочет прощаться так. Он нуждается в Луи не меньше, чем тот в нем, и считать их чувства невзаимными значит совершать ошибку. Гарри бьет кулаками по стене, пинает мусорное ведро и оседает на грязный пол. Его не волнует судьба костюма, не беспокоит холод плитки; он подгибает колени и обхватывает их руками, прижимая к себе. Крик просится наружу, истерика клокочет прямо в глотке, но он лишь скулит, словно подбитая собака. В его душе не остается надежды, но все же Гарри тянется к заднему карману и достает телефон. Руки дрожат, зрение подводит, кажется, что найти нужный контакт просто нереально, и он вводит номер по памяти, он никогда не забывал заветные цифры. Гарри ждет гудки, они вселят в него веру, но телефон не издает ни звука. И тогда он замечает одну деталь. Он поднимается на ноги и, шатаясь, приближается к одной из раковин. Над ней висит небольшое, запыленное зеркало, и Гарри приходится наклонить голову, чтобы поймать блики света. Она падают на зеркальную гладь так, что открывают тайное признание, тайное смирение. «Что есть, то есть». Сам не замечает, как кричит, его ладони стирают ненавистную надпись и, сжавшись в кулаки, колотят по зеркалу, пока оно не слетает с хлипких гвоздей и не разбивается об раковину. Осколки летят во все стороны, общий звук удара и человеческого надрыва напоминает фильм ужасов. Гарри не смотрит под ноги. Гарри не вытаскивает из рук стекла. Гарри не думает о приметах, потому что он уже проклят. Несчастье окутало его при рождении, когда природа наградила редким умом. Сам же он не чувствует себя уникумом, он полнейший идиот, разбивший и себя, и любимого человека. Он уничтожил Луи по чужому приказу из-за глупого клейма. Кровь, стекающая по запястьям тонкой струйкой, и голос из выроненного телефона, сообщающий, что абонент недоступен, только подтверждают его ненависть. Гарри проиграл самый важный бой и не перестанет считать эти раны заслуженными. Ближе к ночи, вернувшись домой и переговорив с внезапно появившейся мамой, Лотти стучит в комнату брата, но тот не отвечает. Она знает, что он не спит, но не может войти без разрешения. Им стоит поговорить. Пусть даже она не посвящена в историю Луи и Гарри, оставлять брата в одиночестве сравнимо с предательством. — Бу, как ты? — смирившись, спрашивает Лотти через дверь. Она облокачивается на стену и надеется, что им удастся поговорить хотя бы так. — Все хорошо, не беспокойся. — Голос выдает Луи. Как только близняшки оказались в постели, он отдался слезам. Он залез на кровать, не раздевшись, завернулся в одеяло и поклялся никогда из него не выбираться. Возможно, в тот момент и зародилась его любовь к просторным свитерам, похожим на уютный домик, где никто не сможет потревожить и разбить сердце. — Ложись спать, уже поздно. Шарлотта хочет войти, очень хочет. Она обхватывают дверную ручку, чтобы нарушить личное пространство брата и утешить его, но все же останавливается. Тяжело вздыхает и говорит напоследок: — Гарри не плохой человек, и ты знаешь это. Но, Луи, ты намного лучше. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили не только мы, но если он все-таки не осмелится приехать на белом коне и забрать тебя, это сделаю я. Мы уедем в Лондон, снимем квартиру и будем счастливы. Ты больше не станешь плакать, потому что я всегда-всегда буду рядом. Обещаю. Я люблю тебя, Луи. Когда удаляющиеся шаги в коридоре стихают, Луи кричит в подушку. Он не умеет выпускать пар иначе и не хочет разорваться. Он должен был ответить сестре, но язык не повернулся в такую секунду признаться кому-то другому. Вся его любовь, его сердце целиком и полностью принадлежат одному человеку, и это неизменно. Луи засыпает под утро, а просыпается после обеда. Физзи приносит ему завтрак в постель и называет монстром из-под кровати; ее пугают опухшие глаза, и все-таки сестренка целует его в нос. Он спускается на кухню через пару часов, отлежавшись и тщательно все продумав. Он уедет, поступит в колледж искусств на факультет драмы, станет преподавать детям, как и мечтал. И имя Гарри Стайлса никогда больше не заставит его сердце страдать. Однако кудрявое недоразумение всплывает перед его глазами этим же вечером в виде случайной газетной статьи. В ней говорится, что гордость школы и всего города стала жертвой нападения во время выпускного. По словам журналистов, Гарри отказывается давать показания, но родители, нашедшие сына в крови в закрытом на ремонт туалете, утверждают, что их милый сыночек попал в руки психа. И в любой другой момент Луи уже мчался бы к дому Стайлсов, в больницу или куда-то еще, только бы удостовериться, что с Гарри все в порядке, но сейчас для него это было слишком. Гарри сам разбил то самое зеркало в их туалете, на котором Луи написал «прощальное письмо», в этом нет сомнений. Его мерзкая мать Энн, обещающая обеспечить уже взрослого гения безопасностью, достойной компанией и хорошим образованием, может кричать и обвинять окружающих, но ей никогда не хватит смелости признать, что Гарри — всего лишь человек и он тоже может вредить окружающим. Гарри тоже может быть виноватым и даже не признавать ошибок. Гарри может чувствовать не так, как от него все ждут. И как бы ни противилось все внутри, Луи простит его без извинений, но исчезнет из жизни, где у них было хоть что-то общее. Избавится от всего, что напоминало бы — когда-то были «они».***
Луи не хватает выдержки, чтобы не дрожать, когда Гарри снимает с него нижнее белье и наконец садится между раздвинутых ног. Он зажмуривается и закусывает до крови нижнюю губу, но позволяет своему любовнику приласкать ранку языком. Гарри нежно улыбается и гладит костяшками его щеку, мурчит от щекотливых прикосновений к щетине. Она напоминает, как Луи вырос, подсказывает, как сильно тот старался повзрослеть. Ему не нужны все эти заросли, робкий взгляд и невинное тело выдают в нем былого ребенка, но Гарри даже не заикается об этом. Он наслаждается тем, что Луи открылся только перед ним. Задавать вопросы особенно тяжело. Хочется либо заменить все слова стонами, либо говорить о самом важном — клясться в любви, шептать о красоте рук, обещать звездочки в глазах. Однако он набирается мужественности и целует Луи глубоко, страстно, отрываясь со звонким причмокиванием, и пока тот пытается отдышаться, спрашивает низким голосом, есть ли в комнате презервативы. Луи снова вздрагивает. По телу пробегает табун мурашек, и они так приятно холодят кожу, обостряются чувства, а может быть, это и не следствие вовсе, а причина. Он медлит: взъерошивает волосы Гарри, радуясь, что резинка слетела, любуется зелеными глазами с расширившимися зрачками. Ему так приятно осознавать, что этот потрясающий мужчина хочет его, что его сжигает желание при одном только взгляде на аккуратные плечи и фарфоровую шею. Луи чувствует себя защищенным, необыкновенным, пока Гарри им восхищается, и он больше не боится. Он слегка приподнимается и тянется к комоду. Комната настолько маленькая, что даже вставать не приходится, чтобы вытащить необходимое. Луи передает Гарри небольшой тюбик, и тот не сразу узнает смазку. Он видел ее в аптеках, но никогда не пользовался, все-таки Луи тоже для него первый в некотором роде. Тишина затягивается, неловкость и напряжение практически затапливают пространство, но Гарри продолжает игру, которую начал. Он кладет свободную ладонь Луи на затылок и сначала притягивает его для поцелуя, тягучего, но не менее развязного, затем подхватывает крошечное тело на руки и укладывает обратно на постель. Голова кружится от полученной власти. Луи похож на ягненка, лично явившегося в пещеру льва. И он мог бы разорвать его на части, но так сильно любит, что не знает, как подступиться. — А как же?.. — Почему-то нужные слова забываются, или Гарри сам не решается упомянуть контрацепцию еще раз. Луи помогает ему и затыкает, кажется, они могут целоваться до бесконечности долго. Их рты так идеально совпадают, будто были созданы с единственной целью. — Лу, я не могу так, мы должны… Луи прикладывает указательный палец к его губам, призывая к молчанию. Этот жест настолько личный, настолько в духе старшего Томлинсона, говорящего сестренкам играть потише. Гарри не выдерживает и накрывает его ладонь своей, прикладывая к губам остальные пальчики. Он облизывает все сразу, не различая, где чьи. Его глаза неустанно наблюдают за реакцией Луи, и тот завороженно смотрит в ответ. Связь между ними такая прочная, что ни одно лишнее слово, необдуманное движение не заставят отказаться от сумасшедшей затеи, от желанной затеи, от долгожданной радости для их общей души. Короткие, легкие поцелуи застывают на внутренней стороне ладони Луи, и Гарри перекладывает его руку к себе на плечо. Луи все понимает и кивает, разрешая продолжать. — Будь со мной осторожным, прошу. Он мог бы ничего не говорить, потому что Гарри будет осторожен и аккуратен, он быстрее попрощается с жизнью, чем обидит или причинит боль Луи. Только не снова, только не физически. Гарри сгибает его ноги в коленях и, смочив собственные пальцы в смазке, наклоняется. Он проводит слегка отросшими ногтями по нежной коже живота, опускаясь ниже. Мурашки подтверждают желание Луи, и Гарри слушается. Он забывает о всякой резкости и растягивает любимого медленно, сверяясь, все ли с ним в порядке и целуя рисунок паутины на голени, когда тот сжимается от неприятных ощущений. Смазка помогает проталкиваться глубже, и в какой-то момент Луи вздрагивает далеко не от боли. Будоражащий кровь стон отражается от стен, и Гарри неосознанно тянется второй рукой к своему члену. Эрекция возвращается быстрее, чем он думал, но ему не хочется торопить Луи, тем более когда тот поймал первый момент наслаждения от физической близости. Гарри доходит до трех пальцев, и к тому времени жар поглощает внутренности, а изящное тело под ним извивается. Луи возбужден не меньше, чем он сам, и он наконец впивается ногтями ему в плечо и умоляет, задыхаясь: — Ты можешь сделать это. Пожалуйста, Хазза, сделай это ради нас. Только теперь Гарри перестает чувствовать себя зверем. Прошлые ошибки и радости бьют его в спину, и это благоговейное «Хазза» уничтожает всю черноту, что когда-то могла в нем находиться. Он как никогда трезво мыслит, и все его существо вращается вокруг защиты Луи. Луи — его сокровище, он ни с кем не станет его делить. И именно поэтому Гарри хочет быть не только первым, он обязан быть самым-самым: ласковым, бережным, отзывчивым, соблазнительным. Незабываемым. Он убирает пальцы и вытирает остатки влаги об простыни. Желание борется со здравомыслием, и рот сам приоткрывается для уточнения действительно важной детали, но Луи больше не может лежать спокойно. Он ловко поднимается на колени и обхватывает шею Гарри обеими руками. Он целует его, буквально перехватывает инициативу, и Гарри с удовольствием поддается этой детской борьбе за ведущую роль. Луи продолжает уносить его в царство блаженства своими губами, ощущая, как чужие руки придерживают спину и опускают на что-то неровно. Поясница оказывается на горке из подушек. На мгновение он вздрагивает, паника возвращается, язык испуганно покидает рот Гарри, но тот лишь улыбается и незаметно перемещается к скуле, к уху. Когда же Луи успокаивается и, закрыв глаза, отдается чувствам, Гарри пользуется этим. Он закусывает мочку уха и под полукрик-полустон частично входит в своего неземного мужчину. Они оба тяжело дышат, их руки блуждают по телам друг друга, ища опоры, но как только Гарри продвигается, Луи хватается за простыни, сминает их в кулаках и выдыхает из себя весь воздух. Перед его глазами застывает темнота, и она не исчезает, пока Гарри не оказывается внутри полностью, пока непривыкшие к подобному обращению стенки не подыгрывают им, позволяя перейти к толчкам. И когда нужная точка наконец находится, Луи близок к обморочному состоянию. Только теперь он улавливает привкус соленых слез на губах, и кроме этого ничто не притупляет впечатление от приливов космического наслаждения, безраздельного счастья на двоих. Луи впервые в жизни ощущает себя целым, нужным. Будто осколки разбитой вазы собрались воедино или к шрамам приложили волшебный подорожник. — Хазза, боже мой… Я люблю тебя, Хазза, — повторяет он в бреду, и Гарри понимает его слова ментально, скорее, считывает кожей, чем слышит. Гарри и подумать не мог, насколько несчастлив и глуп был все это время, пока Луи снова не назвал его «Хаззой». Он не был живым человеком, не был и машиной. Им игрались чужие руки, а наивный гений даже не держался за свою свободу. Теперь же он обрел воздух. Он дышит, его легкие работают, и каждый вдох и выдох посвящен одному человеку. И пусть у них есть всего ночь, чтобы подарить себя друг другу, никто не заберет то, что вручил безвозвратно. Наступит утро, их крики затихнут вместе с осенней бурей, но даже с рассветом мир не забудет вспышки оргазмов, смешанных с любовью, обожанием, поклонением. Они обменяются негласными клятвами верности не телом, но душой, потому что отныне сердце не сможет принять никого иного. Потому что оно будет искать свою пару, бьющуюся в том же ритме, исключительном и неповторимом.***
Музыка играет так громко, что гости не слышат друг друга. Их собралось слишком много для шестнадцатилетнего парня, день рождения которого устраивали родители. Миссис Стайлс не поскупилась на роскошный прием, именинника поздравляли в два этапа: родственники и благоприятное, по мнению матери, окружение, затем те, кого сам пожелал видеть Гарри. С начала учебы в старшей школе прошло всего полгода, но он уже успел перезнакомиться со всеми. Благо, ему всегда удавалось впечатлять окружающих своим обаянием, а не званием главного заучки. Луи не удивился, когда его встретили недоумевающие и даже осуждающие взгляды, стоило ему войти в дом. Мнения Гарри и его родителей разделились, но на собственном празднике он сделал исключение и пошел против выбора Энн. Если уж к семи приходили самые близкие, то и Луи должен был помогать ему задувать свечи на торте и смеяться с «умных» шуточек дяди Эрла из Ирландии. Конечно, Гарри ошибся. Да, он пригласил лучшего друга к семье, да, усадил его за богато накрытый стол, но он так и не сумел выделить Луи ни минутки, ни жалкой секундочки с тех пор, как сам открыл дверь. И теперь Луи абсолютно не чувствует себя виноватым, когда падает с лестницы и долго потирает ушибленный затылок. — Эй, Томлинсон, ты себя птицей возомнил? Спешу тебя огорчить, ты можешь претендовать только на звание пингвина, — смеется кто-то совсем рядом и приподнимает его голову за подбородок. — У-у, да наш скромняга пьян. На ногах вообще стоять можешь? Луи отталкивает чужие руки и сам поднимается. Он бредет по длинному коридору, подсознательно надеясь найти уборную. А еще лучше — Гарри. Чей-то стакан проливается ему на брюки, и он, возможно, впервые в жизни матерится, но этого никто не слышит за общим шумом. И как только элитное торжество превратилось в вечеринку с пьяными подростками? Луи останавливается возле ближайшей двери, облокачиваясь на нее, и закрывает лицо ладонями. Хочется воды и воздуха, но пока из всех стихий его тянет к себе лишь земля. Он оседается на пол, пытаясь собраться с мыслями. Почему он решил напиться? Ответ не заставляет себя долго ждать. Замок позади щелкает, и человек внутри комнаты толкает дверь, но не может ее открыть. Спина Луи мешается, и он медленно поднимается, чтобы не преграждать никому путь, вместо этого лишь переползая немного вбок. Он выглядит так жалко, как не выглядел никогда. Если Гарри — пример для подраждания по уму, то Луи — по самоконтролю. — Кажется, теперь можно, — щебечет девушка с приторным голоском. Она появляется из-за двери и замирает на секунду, глядя на пьяного парня на полу. — Боже… Луи не нравится ее наигранность. Она наверняка его ровесница, а в таком возрасте даже самые благовоспитанные дамы хоть раз, но сталкиваются с полуживыми от алкоголя юнцами. Однако не только это поражает Луи, но и вторая фигура, выходящая из комнаты. Это именинник собственной персоной, широко улыбающийся Гарри Стайлс, которому так идет ни к месту надетый фиолетовый галстук поверх толстовки. Гарри перестается замечать свою спутницу, всем его внимание завладевает Луи, но тот хмурится и отворачивается. Он резко вспоминает, почему рука потянулась к бокалу с вином, а потом не смогла остановиться. Он помнит в деталях, с каким пафосом на закрытом праздновании для родных появилась эта девица, как ее ласково приобняла миссис Стайлс и с каким восторгом ее представили Гарри. Софи прочили сыну в невесты, несмотря на ранний возраст и давно сменившуюся эпоху сватовства. И Гарри не оттолкнул ее. Он посмеялся, поцеловал руку новой знакомой и пообещал матери дать знать, как только они договорятся о свадьбе. Гарри не был серьезен, он только подыгрывал, но даже этого было достаточно для хрупкого сердца Луи. В тот момент он пропал, потух, растворился. — Лу, почему ты здесь валяешься? — Он пока еще меньше ростом, но его руки уже по-мужски сильные, и они так крепко обхватывают Луи под ребрами, поднимая, что сопротивляться нет никакой возможности. Софи смотрит на них с изумлением, она делает шаг назад, будто боится запачкаться, а когда Гарри едва не роняет друга, взвизгивает. — Может, вызовем полицию? Сразу два смешка бьют по ее самооценке, и Луи заметно смягчается. Он приобнимается Гарри за плечи, позвляя руководить собой. Гарри усмехается еще раз, но теперь по-доброму, с нежностью, и закидывает себе на плечо чужую руку. — Мне нужно помочь Луи, — объясняет он, с извиняющимся взглядом пожимая плечами. — Будь добра, оставь нас наедине. Софи хмурится. Она выглядит более чем обиженной и разворачивается так резко, что едва не ломает каблук. Когда ее спина скрывается за поворотом к вестибюллю, Луи кричит вслед: — Правильно, побудь мудрой девочкой, Софи, и не лезь туда, куда тебя не звали! Если честно, он чувствует себя отвратительно. Желудок сводит, пелена перед глазами не рассеивается, по спине пробегает холодный ветерок. Но стоит ладони Гарри коснуться его щеки, как все недуги исчезают. Есть только они вдвоем: зеленые глаза напротив голубых. — Привет, воробушек, — шепчет Гарри, и Луи понятия не имеет, когда они успели попасть на крышу. Они сидят на одном пледе с символом какой-то математической олимпиады, а другим, с британским флагом, укрыт сам Луи. Он сильнее укутывается и опускается щекой на притягательное плечо. Разорвать зрительный контакт все еще нет сил. — Привет, Хазза, — выдыхает Луи. Он наконец опускает глаза и даже не жалеет об этом. — С днем рождения. Тонкие, подрагивающие от волнения губы накрывают пухлые и уверенные. Гарри не пугается, не задумывается, он отвечает на поцелуй и первым проникает в рот Луи. Его руки проворно ложатся на шею и талию, и сжимают, и щекочут, и не дают спокойно существовать в этом мире. Если в этот миг Луи находит себя, то вновь рассеивается по воздуху от долгожданного удовольствия, от счастья, от любви. Он отстраняется, чтобы сделать вдох, и прислоняется лбом ко лбу Гарри. Кажется, что их глаза не могут быть ближе, но он знает, что эта зелень давно поселилась внутри него: расползлась от сердца к легким, окутала органы, обвила вены. — Это лучший подарок, — произносит Гарри, и Луи хочет признаться в ответ. Признаться в чувствах, с которыми уже невозможно совладать, но он и рта не раскрывает, как позади них, со стороны лестницы, доносится возмущенный крик. В эту секунду все начинает рушиться. Этот злосчастный момент Луи запоминает на всю жизнь, а лицо Энн Стайлс посещает его в кошмарах. Женщина оскорбляет его на все лады. Она хватает сына за руку и поднимает так резко, что рискует вывихнуть суставы. Гарри отлетает в сторону, а Луи предназначено падение с крыши, не иначе. Луи в ее глазах — угроза, девиант*, порочащий репутацию ее дражайшего мальчика. «Он не гей! Он гений, у него есть будущее, его ждет наука, прекрасная жена и дети, но не ты, грязное отродье. Ты жалок, ты бракованный, и тебе не место рядом с нашей семьей!» Луи мечтает забыть эти слова на следующий день, на следующей неделе и в следующем месяце, но они словно отпечатались клеймом на его коже и в сознании. И единственное, что могло бы стереть этот позор, этот страх, — другие слова, сказанные более важным человеком. Но Гарри не смог ответить матери. Гарри оказался не только гением, но и трусом. Он не побежал за Луи, когда тот в слезах умчался домой среди ночи. Он не попытался убедить Лотти пропустить его к бывшему другу. Гарри не поборолся за их общее чувство и отказался от совместного будущего. Он предал их зародившуюся любовь, не сумев предугадать, какой болью это обернется однажды.***
Первые лучи солнца пробиваются через стекло, и даже сквозь сон Луи морщится, прикрывает глаза ладонью. Его окно выходит на запад, потому что он никогда не встречает рассветы. И это странно, просыпаться именно так, от солнечных зайчиков, быть которых просто не может. Он ворчит и с опущенными веками пытается нащупать вторую половину кровати. Если получится разбудить Гарри и уговорить встать, чтобы запахнуть окно занавеской, дальнейший сон будет просто прекрасным. Луи хлопает ладонью по подушке, спускает к простыни, все ниже и ниже, но никого не находит. Тело реагирует раньше разума, и он выпрямляется на кровати, прямо, как новенькая свеча, взволнованно, как расстроенное фортепиано. Взгляд мечется по комнате и снова возвращается к месту, где с ним в обнимку засыпало кудрявое божество. Но Гарри нет. Ни в постели, ни за ее пределами. Одеяло вновь не согревает, и лучи кажутся поддельными. Они раздражают глаза, заставляют слезиться, но одаривают теплом. Огорошенный предательством, Луи прячет лицо в подушках и кричит, кричит, кричит, как когда-то в прошлом. Его сердце залатали прошлой ночью и сняли швы слишком рано — следующим же утром. Это жестоко. Это больно. — Луи? Воробушек, ну чего ты? Он вздрагивает и, затаив дыхание, отлипает от подушки. Гарри с беспокойством разглядывает его лицо, но не притрагивается. Он лежит достаточно близко и все-таки ждет реакцию Луи, который оглядывается на комнату, погрязшую в ночном мраке. — Который час? — Луи вытирает ладонями дорожки от слез и садится. Он по-прежнему голый, но хотя бы чистый. Гарри позаботился о нем, когда тот отключился после очередного всплеска эмоций. Теперь Луи пахнет заменителем алоэ и любовью, потому что язык не поворачивается назвать их ночное увлечение обычным сексом. — Прости, оба телефона в отключке, — шепчет Гарри, убирая волосы с потного лба Луи. Ему приснился кошмар, и в этом нет ничего удивительного, переизбыток чувств приводит к разным последствиям. — Думаю, ты еще можешь вздремнуть. Давай, иди сюда. Гарри берет его за руку и аккуратно тянет на себя. Луи поддается и ложится к нему на грудь, укрывая обоих одеялом. Сердце все еще колотится, сдерживаемое внутри то ли ребрами, то ли железными нервами. Странно, что Луи не посетил привычный кошмар с миссис Стайлс в главной роли, но все-таки и обстоятельства весьма необычные. Он закрывает глаза, расслабляясь. Они не спали полночи, а завтра на работу. Завтра обратно в обычную жизнь. Там уже Гарри не сможет обнять его, провести рукой по мокрым прядкам и прошуршать на ухо: «Все хорошо. Хорошо, правда?» Луи все еще не верит, что это правда. Он судорожно выдыхает и сильнее сжимает большую, надежную ладонь. — Почему ты не спал? — спрашивает он. И чувство, подтолкнувшее эти слова, далеко от любопытства. — Я спал, — спокойно признается Гарри, и его пальцы очерчивают фигуры на затылке Луи. — А потом услышал сквозь сон, как ты плачешь. Это нормально, Луи. Я причинил тебе столько боли и даже сейчас не могу отплатить за нее. — На нем будто висят кандалы, и он сам выбросил ключ. Голос выдает печаль, сожаление, а поддрагивающие руки — человечность. Спустя столько лет человек сменил роботизированного гения, и Луи счастлив ощущать именно его объятия. — Я все еще поступаю подло. Я должен был остановиться по дороге и подумать о контрацепции… Луи приподнимается и целует его в подбородок. Может быть, это и не заткнет Гарри, но даст понять, что все в порядке. Ему верят, ему благодарны. Рядом с ним счастливы. — Я купил презервативы, просто… — Луи тяжело вздыхается. — Просто не захотел ими пользоваться. Я чист, ты, мне кажется, тоже, а это единственная возможность, когда я мог… мог… Мы стали одним целым, и это лучше любой защиты. Ему страшно продолжать. Вдруг Гарри обиделся на его халатность? Если он захочет уйти прямо сейчас, Луи отпустит, но такая потеря оставит на душе куда более серьезную рану, чем все прошлые. Но Гарри лишь крепче обнимает, и от него непривычно приятно пахнет потом и взрослым мужчиной. Луи вдыхает этот естественный аромат, и голова идет кругом. Это испытание похлеще любого сна с рыданиями. То было для Гарри, а это для него — никогда раньше он не делил ни с кем постель, но чужие руки так собственнически загребают к себе, что противиться нет ни сил, ни желания. Ему так тепло касаться щекой горячей кожи, и Луи вряд ли когда-нибудь забудет этот миг, похожий на наваждение. — Скажешь, где нашел мой номер? Гарри наверняка ждет историю поисков и терзаний, но он ошибается. Рассказывать нечего, и Луи отмалчивается, не желая портить атмосферу правдой о случайной фотографии. Вместо этого он опускает ладонь на чужой живот и обглаживает рельефные квадратики. Ему будет не хватать этих ощущений, когда все закончится. Познав наслаждение, невозможно вернуться к жизни альтруиста. Может, Луи и не станет тибетским монахом, но хотя бы попытается смириться, научится радоваться повседневным вещам, в которых не учтено места для Гарри Стайлса. — Ее ведь не зовут Луизой? — выдает он, не успев вовремя прикусить язык. Грудная клетка Гарри мгновенно замирает, но он молчит. То ли вспоминает, то ли придумывает оправдание. Наивный, полагает, что оно кому-то нужно. Наоборот, Луи надеется услышать о своих копиях, которые бы становились временной заменой, но никак не вытесняли его из сердца Гарри. Он боится лишь одного, что одна из таких девиц все-таки покорит всемирно известного гения-глупца и Гарри станет звать ее «моя маленькая Лу» в их общей спальне и на кухне, на отдыхе или на работе по телефону. Однако тот качает головой, заметно упав духом: — Нет. Мою жену зовут Софи. Может быть, ты… — Да, я помню, — обрывает его Луи и переворачивается, чтобы вцепиться в губы Гарри, чтобы причинять боль не себе, а кому-то другому. И тот, кто служит причиной, подходит на эту роль почти идеально. Гарри отвечает на поцелуй, он не такой страстный и порывистый, как пару часов назад, но ему по-прежнему не хочется покидать эту комнату, отрываться от Луи. Луи теперь знает, что он лишь временный любовник, с которым изменяют жене, и ему безразличны чужие желания. Гарри в одну секунду перестает быть источником счастья, и от этого демоны пляшут на осколках души Луи сильнее, энергичнее. Они садисты, они заодно со своим властителем ада. Гарри больше не бог, его новое владение процветает несравнимо ниже. Ниже самой земли, со всей ее тяжестью. — Ты хотя бы счастлив, Хазза? Хотя бы иногда, хотя бы в чем-нибудь? — выдыхает обессиленно Луи, и ему не нужен ответ. Он заранее знал, что испытывает Гарри и как ему станет вдвойне неудобно, неприятно, ведь в его жизни действительно не осталось ничего, подобного счастью. Только имя, полученное в старшей школе от самого милого человека, жаль только, что называть его так уже некому. Тишина проводит черту, и счет ударов под дых равен ничьей. Они засыпают, увы, не с тем блаженством на лице, что было раньше. И, возможно, оба жалеют, что чертов кошмар разрушил жалкие крупицы мимолетной радости, догнавшей их, минуя время. Разорванное и сокрытое по частям в разных уголках вселенной счастье уже не найти, да и не особо верится, что с ним что-то получится. Даже из повторенных тысячу раз слов любви не выйдет клея.***
Луи сам не понимает, зачем поступил в старшую школу. Он мог спокойно устроиться на работу и обеспечивать семью, как делают многие подростки без великих планов на жизнь. Мог накопить на квартирку в Лондоне и переехать на два года раньше. Однако миссис Спенсер наистаивает на том, чтобы ее лучший ученик продолжил образование. Она пишет ему рекомендацию от драмкружка и обещает, что дальше будет легче, что он найдет свою сцену и сможет поступить в театральную академию. Старушка из школьного театра так верит в него, что Луи не смеет отворачиваться. Он подает документы и попадает в отстойный класс с футболистами, манерными девчонками и шумной компанией старых друзей. Луи снова становится одиночкой с задней парты, не то чтобы его это напрягало. В первый учебный день он приходит на занятия с ужасным настроением: близняшки проплакали полночи, и он бегал в круглосуточный магазин за молоком, чтобы хоть как-то их успокоить. Ему всего шестнадцать, но мешки под глазами так и напрашиваются на дополнительные десятки. Он занимает место в дальнем углу, достает чистенькие тетради и, пока учитель не заходит в класс, укладывает голову на стол. Возможно, он надеется отоспаться за пять минут до звонка, но судьба ему не благоволит. — Эй, школа придумана не для этого, — смеется низкий голос над его головой, и Луи ощущает внезапные мурашки. Соседний стул отодвигается, и будущий одноклассник несильно толкает его в плечо. — Давай я принесу тебе подушку завтра, и тогда ты нормально поспишь, а? Луи выпрямляется и протирает глаза. Мальчишка перед ним выглядит несуразно и слишком знакомо. У него много фенечек на руках, а на голове красуется гнездо. Он искренне улыбается и протягивает ладонь. — Гарри Стайлс, мы будем учиться в одном классе. Луи наконец осеняет. Может быть, он и забыл лицо, но вот имя врезалось в память ущемленным самолюбием. Он хмурится, осматривает Гарри с нескрываемым оцениванием. — Тот самый Стайлс? — Гарри насмешливо кивает, не удивляясь собственной славе, однако для Луи этого мало, он выглядит неубежденным. — Это ты выиграл приз зрительских симпатий на конкурсе чтецов три года назад? — Что? Нет-нет, прости, ты ошибся. Я немного из другой категории. — Он изображает пальцами кавычки и возвращает руку естественное положение. Луи уверен, что этот малец крайне настойчив. — И что это должно значить? Гарри хитро прищуривается, сам берет его ладонь в свою и пожимает. Он резвый и уверенный, а еще от него пахнет выпечкой, и Луи не имеет ничего против таких знакомств, поэтому согласно кивает и поворачивается к вошедшему преподавателю. Он уже забывает о незаконченном разговоре, когда сосед по парте наклоняется к его уху и шепчет: — Станешь моим другом — сам все поймешь, воробушек. Если повезет, я научу тебя даже вычислять координаты. — Он незаметно взъерошивает волосы Луи и наклоняется к тетрадям, когда на них переводят взгляд одноклассники. Луи смотрит на Гарри во все глаза и не может думать ни о чем, кроме этой милой улыбочки и прозвища, идеально звучащего с тихой хрипотцой. Этим же вечером, после занятий, он приходит в старую школу и пьет чай с миссис Спенсер, пока ее подопечные читаю текст пьесы. Луи чувствует себя довольным ребенком, познавшим тайну всех тайн, и женщина не может не почуять этого. Луи выкладывает все о новом знакомом и случайно называет его Хаззой. Сердце колотится, голос срывается — он уже догадался, что влюбился с первого взгляда. Или… первого шепота? Учитель драмы лишь качает головой, переживая за своего любимого мальчишку. Она наслышана о семейке Стайлсов: о напыщенной Энн, главном спонсоре старшей школы, о ее безразличном ко всему муже и об их одаренном сыне, чье будущее предрешено с самого детства. И все-таки горящие радостью глаза Луи заставляют огонек надежды в ее душе теплиться и верить, что в этой истории все будет иначе, и она молчит, наслаждаясь обществом юности и пылких чувств.***
Слезы стекают по щекам, всхлипы заполняют собой всю комнату. Луи не сдерживается. Он поворачивается на бок, сжимает между ног одеяло и закрывает глаза, чтобы не смотреть на дверь. Его бьет мелкая дрожь с тех пор, как Гарри разомкнул объятия и сказал, что ему пора идти. Он отказывается верить, что утро наступило, что прощаться приходится по-настоящему. Луи снова холодно, но он не тянется к свитеру — его голое, покрытое гусиной кожей тело символизирует потерю, трагедию. Он был сильным и твердым, пока уходил Гарри. Пока тот одевался и оглядывался на прощание, Луи молчал. Весь их разговор состоял из двух фраз: — Значит… за все это время ты так никого и не нашел? — Если бы я полюбил другого, я бы не смог ему изменить. И после того, как Гарри дарит ему последний поцелуй в скулу, как за ним закрывается деревянная, скрипящая дверь, Луи отпускает свои чувства в свободное плавание. Он по-прежнему любит и будет любить всегда. Ему так же больно, как и раньше. Или даже сильнее, ведь Гарри не дает им шанса. Он не спрашивает, можно ли задержаться подольше, может ли он приехать завтра. Гарри уходит безвозвратно, и Луи вынужден это принять. Сам Гарри отказывается от поездки за рулем. Хоть он и не пил, душевные терзания не дают назвать его трезвым. Он просит у проходящего мимо студента телефон и вызывает такси. Домой добирается быстро, почти незаметно. Замечать что-то сейчас кажется невозможным. Квартира встречает его темной прихожей, валяющейся повсюду обувью, тишиной. Гарри проходит в спальню, видит все еще спящую Софи, которую не волнует, где он ночевал; берет зарядное устройство и из кухни звонит своему помощнику. Парень на побегушках обещает отогнать его машину в Лондон ближе к обеду. Гарри благодарит и кладет трубку. Он сидит там еще некоторое время. Думает, думает, думает… А что было бы с ними, поступи он тогда иначе? Поступи он иначе сейчас? Но решения уже приняты, каждое из них привело к своему результату, и, как бы ни было больно, Гарри не стал бы ничего менять. Его жизнь не прекрасна, но в ней есть то, за что он будет держаться всегда. То, за что станет стеной. Из комнаты слышится плач, и Гарри со вздохом поднимается. Он еще раз смотрит на жену, даже не пошевелившуюся от шума, недовольно хмыкает и заходит в детскую. Только здесь его тело расслабляется, а душа перестает выть. Он подходит к кроватке-качалке, похожей на кресло у Луи, неосознанно улыбается и наклоняется к проснувшейся малышке. — И почему мы плачем? Папино солнышко не должно плакать, — с трудом выговаривает Гарри, набирая в легкие побольше воздуха. Дочка улыбается ему яркими зелеными глазами, шевелит крошечным ротиком, пытаясь вызвать у отца жалость. Она растет умной, но доброй, поэтому не издает больше не звука. Только прожигает его взглядом, будто читая настроение. — Да, прости, милая, я сегодня не в духе. Но знаешь, папочка тебя любит сильнее всего на свете. Папочка никогда не бросит свою маленькую Люси. Он недолго качает колыбельку, а когда Люси засыпает, возвращается к телефону. Ему стоило бы сделать еще пару звонков по работе, но сил не хватает. Он мог бы взять выходной и отоспаться, но ложиться в постель к жене кажется чем-то отвратительным. Гарри роется в ящиках, ища старую пачку сигарет. Зависимость давно отступила, но иногда, в эмоционально тяжелые дни, он выкуривает одну, вспоминая мальчишку с глазами морского бриза. Теперь же перед ним стоит взрослый мужчина с мокрым от слез лицом. Его фигура четко вырисовывается в дыму, и Гарри не просто курит, он душит себя, он уничтожает. Когда вся пачка подходит к концу, а физическая боль в легких так и не сменяет моральную, он тянется ко кнопочному телефону и машинально, не задумываясь, пишет сообщение на знакомый номер: «Когда моя дочка подрастет, ты возьмешь ее к себе в драматическую школу?» Гарри сам не знает, чего ждет, почему просит Луи о таком и насколько это серьезно. Хочет ли он, чтобы Луи принял участие в воспитании его единственного ребенка, чтобы два самых дорогих человека познакомились и сблизились? Причиной может быть что угодно. Просто так просит его душа, и Гарри даже не ищет объяснений. Он впервые повинуется желанию. Он впервые решает сам. Он боится, он сожалеет, он мечтает… Но Луи не отвечает ему. Не отвечает день, два, и на третий Гарри решается позвонить ему. Он набирает номер, как когда-то в прошлом, в день выпуска, в дурацком туалете. Набирает дрожащими пальцами. Гарри стоит посреди улицы, затормаживая движение прохожих, глядя в небо, где нет ни тучки. И когда оператор произносит самую неподходящую фразу — «набранный Вами номер не существует», — он падает на колени, и его лишенный смысла гений навсегда погибает.