Безупречная репутация

      Радостный рассвет нового летнего дня озарил супружескую спальню, играя бликами на волосах цвета крепкого кофе склонившегося над юной блондинкой мужчины. Нежно, чувственно, одними кончиками чутких умелых пальцев молодой муж касается сонного личика своего златовласого ангела. Даже во сне его прикосновения рождают сладкую довольную улыбку. Одна рука его, чуть погладив затылок, поворотила голову возлюбленной совсем к себе, чтобы насладиться каждой чёрточкой, каждым оттенком радости от его ласк. Лёгкие, дразнящие поцелуи переходят со щеки на лебединую шейку, и далее волнующие касания спускаются осторожно на манящие грудки, обнажившиеся из-под лёгкого одеяла. Не открывая глаз, улыбаясь всё призывнее, юная жена издала вздох полнейшего удовольствия. Обняла, чаруя готовностью и покорностью, прогнулась всем гибким телом навстречу супругу, будто соскучившись за короткую летнюю ночь по жарким ласкам.       – С добрым утром, Анечка, – выдохнул между поцелуев, что становились всё горячее по мере того, как под его нежно-властными губами твердели шоколадные островки на вершинах белоснежных упругих холмиков.       – С добрым утром, любимый мой, – распахнулись голубые очи.       И стройные ножки распахнулись тоже, с откровенной простотой, приглашая супруга поместиться меж ними удобно, лаская мягкое, расслабленное со сна юное тело. Они спали нагими, со дня свадьбы. Владимир был тому чрезвычайно рад. Его молодая супруга не выказала ни капли протеста, удивления или смущения в брачную ночь, когда он освобождал возлюбленную от покровов такой ненужной, бессмысленной ткани. Анна принимала каждое действие, каждый жест своего мужа так, будто знала наперёд, что будет в их супружеской спальне, ничему не противилась и не удивлялась. Она словно чувствовала, ощущала самим своим женским естеством, что наедине с любимым можно быть только так – как в день творения, без тайн и покровов, как создал мужчину и женщину Господь. Вся она тянулась к Владимиру, была лишь для него и ради него, готовая принять всё, что даст ей супруг и даровать то, что он пожелает, без раздумий и сомнений. Столь полная откровенность в жестах, взглядах, самой манере держать себя, словно наивное дитя, не осознающее необычайного положения в наготе своей перед мужчиной, поразила новоиспеченного мужа. Анна была с ним спокойна и открыта, позволяя ему любые ласки и лаская в ответ. Казалось, с ним не благонравная барышня, воспитанница старого барона, а дитя природы, дикая островитянка, не ведавшая ни единого мига в своей жизни ни строгой морали современного общества, ни гнева Божия, ни различий меж мужчиной и женщиной. Настолько жена положилась на супруга своего, что послушно позволила себя обнажить, уложить на брачное ложе и касаться всего её тела, не тая ни единого уголка, не опуская смущённо ресниц на блестевшие беспредельной любовью и нежностью глаза. Стойко пережив неизбежную боль, Анна не утратила ни крупицы веры любимому мужчине. Их брачная ночь стала взаимным откровением. Владимир, готовившийся к утешению смущённой жены и уговорам позволить венчанному мужу дерзкие ласки, мало соотносимые с привитыми воспитанной барышне понятиями о приличиях, нимало вначале удивлённый, вскоре уже и не знал, кого благодарить за столь щедрый дар полнейшего доверия своей отныне лучшей половинки. Эта ночь стала для него самого полным открытием. Он и не подозревал, что можно столь полно не только обладать женщиной, но и отдаваться в её власть самому. И в чью власть – неопытной девочки, которую возложил на их ложе невинной! Анна будто бы всю предыдущую жизнь собирала про запас, экономила, сберегала эмоции, чтобы подарить их все только ему, только сейчас; лишь став одним единым с ним перед Богом, она сделалась вдруг беспредельно смелой, искрящейся, искренней до последнего предела. Её сладкие крики от чувственных удовольствий, что испытывала новобрачная впервые, волшебной музыкой ласкали слух Владимира, многократно усиливая наслаждение от обладания возлюбленной. Полностью опустошённые, но взаимно наполненные любовью и радостью супруги уснули в обнимку, даже на секунду не помыслив прикрыть хоть лоскутом свои прекрасные молодые тела, мерцающие в полумраке спальни в отблесках неяркого пламени камина и дышащие ощущением новой жизни – одной на двоих, до конца земного бытия.       Анна принимала положение вещей в их супружеской спальне как нечто само собою разумеющееся. Обуреваемые по вечерам зовом чувственного влечения, они ложились вместе нагими, любили страстно и искренне, погружаясь после в объятия Морфея, столь естественно не размыкая рук, даже во сне чувствуя друг друга всем телом. Анна и мысли не допускала, что супругу можно отдаваться не сполна, памятуя о каких-то условностях. И даже стала противиться и выказывать недовольство, когда горячая плоть любимого овладевала ею не до конца, совершая вторжения недостаточно глубокие. Он был ей нужен весь, до самой своей мельчайшей частички, жена и представить себе не могла, что ответные ласки на страсть супруга могли быть чем-то для неё ограничены. Так же естественно, как целовала губы, плечи, широкую грудь Владимира, так её ласковые губки в порыве страсти касались его мужского органа самой нежной и чувственной лаской. На миг в голове мужа мелькнула крамольная мысль: ежели бы в брачную ночь сам не видел явных признаков целомудрия жены, заподозрил бы в недостойной опытности.       Будучи столь счастливым в своей спальне, барон едва сдерживал желание постоянно касаться жены, обнимать, целовать её когда угодно, даже на глазах у слуг. Таким образом, со стороны Владимир казался теперь гораздо холоднее к жене, нежели в период жениховства. Чуткая к любой эмоции любимого, Анна, конечно же, понимала, отчего муж держится отстранённо. Да и ей самой минутами было нелегко отказаться от пусть мимолётного, но столь желанного прикосновения к супругу.       Столь страстные плотские желания не могли не дать своего результата. К исходу третьего месяца супружества баронесса явила признаки приближающегося материнства. Вызванный немедля доктор Штерн подтвердил очевидное. Ровно неделю трепетный супруг стойко ночевал в бывшей родительской спальне, опасаясь навредить своей страстью Анне и будущему ребёнку. Но первой не выдержала пустоты своего ложа и одиночества баронесса, в темноте уснувшего дома белым призраком мелькнув к двери нынешнего прибежища своего любимого. И вновь хозяева полночи невольно развлекали сладострастными криками любопытную дворню, охочую до сплетен.       Но больше всех недовольной атмосферой в доме оказалась Варвара. Однажды, воспользовавшись приходом барона в свои кухонные владения, старая служанка решилась:       – Вы, Владимир Иваныч, можете меня хоть выпороть, хоть продать, хоть язык отрезать, но я всё одно скажу!       Под ошалевшим взглядом едва не уронившего челюсть на пол Владимира Варвара слегка растеряла первоначальный пыл, но продолжила, пользуясь замешательством хозяина:       – Вы, конечно, над супругой в своём полном праве, барин, но не по-божески это! Заполучили голубку этакую, и знай еженощно мучаете. Ладно, что уж теперь, бабья доля наша такая, венчанному мужу угождать и терпеть всякое, но сейчас-то! Ведь Ваше дитё носит, а то как загубите? Жену венчанную не жаль, на то Господь Вам судья, барин, но невинное дитя в чём виновато?       Таких огромных глаз, казалось, у Владимира отродясь не было. Свистящим шёпотом он сдавленно прошипел:       – Варя… ты о чём?..       В испуге уткнув взгляд в чисто выскобленный пол и с трудом подавив порыв истово перекреститься, кухарка залепетала:       – Знамо дело, мужику от такой-то красавицы мудрено оторваться, но что ж так люто-то, барин? Да, дерзила Вам Аннушка, покуда в крепостных была, но ведь Вы ж всегда милосердны были, а такую горлинку незнамо как терзаете почитай который месяц…       Едва подобрав отпавшую челюсть, Корф чуть не уронил её снова.       – Варя… это ты про что? – уже начиная понимать, что к чему, едва сдерживая нервный смешок, Владимир с огромным трудом сохранял спокойное выражение лица.       – Так что же, у нас, дворовых, ушей нет, что ли? Ведь почитай каждую ночь мается, криком кричит, сердешная, – осмелилась кухарка поднять глаза на хозяина.       Он стоял, прикрыв глаза ладонью с фамильным перстнем, и мелко трясся. Сумев довольно быстро успокоиться, с непроницаемым видом велел:       – Ступай за мной.       Варвара вышла из кухни вслед за бароном, не чуя под собою ног. Дойдя до спальни, где в этот час отдыхала молодая баронесса после обеда, хозяин коротко постучал.       – Да, прошу, – раздалось из-за двери удивлённым голосом Анны.       – Дорогая, – подходя к супруге и прикладываясь к ручке, Владимир излучал само ехидство, – мы с Варей к Вам по одному крайне важному вопросу.       – Что случилось, Варенька? – встрепенулась хозяйка.       – Видите ли, ma chère, – хмыкнул Корф, – наши люди, оказывается, почитают меня за беспринципного тирана.       Удивление, написанное на лице баронессы, едва ли многим уступало по силе выражению, столь недавно бывшему на лице её супруга при беседе с Варварой на кухне.       – Вашими стараниями, моя дорогая, меня записали в мучители несчастных бесправных женщин, волею Господа и общественных устоев отданных после венчания на растерзание и муку жестоких мужей, принуждающих своих беззащитных жён каждую ночь терпеть жесточайшие страдания от необходимости исполнения супружеского долга!       Суровость слов мужа никак не вязалась с задорным блеском глаз и коварной улыбкой, блуждающей на столь любимых устах.       – Ничего не понимаю, Володя… Ты – принуждаешь меня? Но ведь…       – Так Вы же беспрестанно кричите и стонете, госпожа баронесса!       Мгновенно покраснев, Анна прикрыла ладошкой распахнувшийся в изумлении ротик.       – А дворня наша, по совершенно справедливому замечанию Вари, имеет уши. И умеет, чёрт возьми, делать выводы! Посему потрудитесь, Анна Петровна, объяснить Ваше поведение в супружеской спальне вот этому парламентёру от всей, видимо, остальной прислуги, но только так, чтобы меня больше не смели обвинять в непочтении к венчанной жене!       Подойдя вплотную к возлюбленной, разрывающейся между желанием расхохотаться в голос и зарыться в подушки от смущения перед всеми обитателями дома в Варином лице, барон наклонился к самому ушку и тихонько промурлыкал своим бархатным шёпотом так, чтобы слышала только одна она:       – Но ежели после этого разговора крики из нашей спальни прекратятся… – Он предостерегающе покачал головой: – Только посмей сдерживаться – в монастырь сошлю… и это не шутка.       Резко выпрямившись, барон быстрым шагом вышел вон.       Спустя не более пяти минут Варвара пулей вылетела из барской спальни, вся пунцовая. Охая и хлопая себя по бокам, всё бормотала на ходу себе под нос:       – Вот дура старая… но кто ж знал-то… вот ведь как оно… ох, барин-барин… охальник он и есть… а я-то… ну Анька… под стать мужу, видать, девка… и то!       Сидящий в гостиной с бокалом вина Владимир насмешливо крикнул вслед шустро протопавшей мимо двери кухарке:       – Варвара! В качестве компенсации за оговор и попытку очернить мою репутацию любящего мужа я требую на ужин гуся! С яблоками! Конец.