Runaways

      Глянцевый пластиковый бок электрогитары притягивает взгляд как магнитом. Тянусь рукой погладить — канареечно-желтый, как солнце, или сыр, или лепестки подсолнуха — но ловлю на себе суровый взгляд.       — Я только потрогаю, — говорю я, пытаясь улыбнуться. Темные глаза подозрительно сужаются, но хозяйка кивает.       Кажущийся теплым бок на ощупь холодный. Гитара стоит в углу, целясь грифом в потолок со ржавыми разводами, я сижу рядом на полу у кресла. В кресле валяется ворох шмоток, хозяйка — на диване напротив.       Канареечно-желтый. Такого же цвета у меня платье было когда-то в детстве.       Северина курит, копна черных волос неряшливо подстрижена чьей-то не очень заботливой рукой. На цепи на шее болтаются булавки, кулоны, какие-то железяки, медленно покачиваясь, блестят в солнечном свете. Взгляд у неё тяжелый, как кувалда. Молча сидит, чуть улыбается.       — Так, значит, ты здесь живешь? — неестественно бодро спрашиваю я. Кроме дивана и кресла в комнате больше нет мебели. В углу куча коробок, рядом — гора книг, на книгах проигрыватель. На полу рядом — аккуратная стопка пластинок. Сверху стоит грязный ботинок.       Она хмыкает, выдыхая струю дыма вверх.       — Как видишь. — Скашиваю глаза на гитару, стараясь не пялиться. — Да возьми ты её уже. Играть умеешь?       — Не-а.       Осторожно тащу к себе сырно-желтую штуку, она оказывается тяжелой.       — Не урони, блять.       — Я осторожно, — обиженно бормочу себе под нос, устраивая гитару на коленях. Солнце играет на лакированной деке, аж глаза режет желтым.       Трунь!       — Ой, а чего она такая тихая? — расстроенно спрашиваю, проведя по струнам. Северина гортанно смеется.       Звон такой мягкий и золотой, что я улыбаюсь, снова дергая струны. Снейп встает, скрипнув новенькими блестящими сапогами (я чуть съеживаюсь на месте), залезает за какую-то черную коробку, и пока я пялюсь на её обтянутый штанами тощий зад, матюгаясь, что-то ищет там. Трунь, трунь-трунь-тр-р-р-рунь. Здорово.       Пытаюсь прижать струну, но она больно впивается в подушечку пальца и не звучит. Щелчок, легкая трескотня, и Снейп крутит какую-то ручку (где-то что-то шуршит, похоже на море).       — Попробуй.       Трогаю струну — и подо мной вибрирует пол.       — Ой, — шепотом почему-то. Северина ржет. — А... соседи?       — Забудь.       Она выкидывает окурок прямо в окно, не затушив; падает на пол рядом — слишком близко — и ставит мои пальцы на гриф.       — У тебя не пальцы, а сосиски, — ворчит она. Хихикаю, как идиотка. — Зажми крепко и дергай струны.       Мимозно-желтая гитара вдруг рычит как соседский доберман, и я восторженно хохочу. Был тихий золотой трунь — а стал раскатистый вжжжж! Вжжж! Вжжжжжж! Я теперь рок-звезда.       В стену стучат шваброй, и слышна ругань. Северина разражается тирадой в ответ, но мне уже не так смешно. Касаюсь верхней струны — она тихонько поет в ответ. Поднимаю глаза и вижу свое отражение в глазах у Снейп.       — Сыграй мне что-нибудь, — опускаю взгляд и отдаю ей гитару. Тяжесть деки на коленях сменяется нелепым щекочущим сожалением.       Снейп фыркает, поднимается на ноги — я смотрю, как поблескивают люверсы на голенищах, когда она проходит мимо — садится на пол, оперевшись спиной на диван и пристраивает лимонно-желтую электруху на бедре. Подкручивает колки, чуть прищурившись, тактично отводит глаза, когда я поправляю съехавшие чулки под короткой юбкой.       Она вдруг кидает на меня какой-то нечитаемый взгляд — словно нож метнула в меня, ей-богу, — и начинает играть. Пол под моей задницей опять вибрирует, а на лице расплывается улыбка: тум, тум, ту-у-ум, тум, тум, ту-ру-у-у-ум!       — Smoke on the water! — кричу я, зачем-то тыкая в Северину пальцем. Она криво ухмыляется, глядя, как я подпрыгиваю на попе (в глазах золотится отсвет от гладкого корпуса). Мне почему-то нечем дышать.       Сосед снова стучит в стену, но мы уже не слышим: я неуклюже, но старательно шлепаю ладонями по бедрам, изображая ударные, Северина хохочет, не отрывая от меня светящегося завороженного взгляда, и я начинаю петь (и плевать, что нет ни голоса, ни слуха).       — We all came out to Montreaux, on the Lake Geneva shoreline... — закрываю глаза и чувствую, как канареечно-желтое счастье распирает меня изнутри. Как будто рассвет во мне, и в голове мелькает дурацкая мысль, что у меня сейчас начнут светиться глаза, и уши, и ноздри — и я начинаю путать слова, хохотать и подхватываю только на припеве хриплый уверенный голос:       — Smoke on the water and fire in the sky!       Второй куплет я уже благополучно не помню, Северина, морща лоб, нерешительно дергает струны, и я, смеясь, подбираюсь поближе — теперь она почему-то не пугает меня так сильно. Снейп смотрит на меня с какой-то тревогой, но я улыбаюсь, и она осторожно откладывает гитару в сторону, и я на секунду замираю взглядом на деке — одуванчики. Ещё одуванчики такого же цвета.       Без гитары она выглядит как будто из черно-белого кино: бледная кожа, черные глаза, черная футболка с надписью, сделанной белым баллончиком. Снейп отталкивается от дивана и оказывается совсем близко — я чувствую на ресницах её дыхание.       — Снейп! — мы подскакиваем обе, в двери ломится мужик-сосед.       — Блять, — шипит сквозь зубы та, вскакивает на ноги, толкает меня вглубь комнаты. Я давлю истерический смех, скорчившись за коробками, слушая, как любитель тишины угрожает Северине полицией, а та посылает его далеко и надолго.