Hush

And I need you to recover Because I can’t make it on my own. Faunts — M4, Pt. 2

— I —

      Пожалуй, это немного странно, но если бы Куро попросили рассказать, как в команду попал Миракл, он бы не задумываясь воспроизвёл этот день в мельчайших деталях. Он помнил каждое слово, каждый оттенок цвета и каждый вздох того дня — и все эмоции, которые он тогда испытывал.       Была середина августа, близилось начало сезона, и он ужасно нервничал из-за того, что до сих пор не мог уговорить Амера вступить в его команду. На все письменные предложения он получал ответы в духе «Это того не стоит, чувак», или «Слушай, тебе не нужны такие проблемы», или «Эй, может, в следующем году?». Что в нём было такого особенного, такого проблемного, ужасного и неудобного, что из-за этого Куро мог отказаться от одного из лучших игроков мира, Амер объяснять отказывался — шутил, что с ним невозможно жить в одном номере, что он любит пожрать и слишком часто флеймит, — в общем, придумывал всяческие отговорки. Тем временем период решафлов подходил к концу, и Куро надо было срочно что-то решить.       Так, не успев обдумать толком своё решение, он оказался в Иордании.       Куро написал Амеру сообщение на мобильник (тогда ему казалось, что если он напишет не в стим, не в дискорд и не на почту, то это придаст его словам весомости), назначил встречу и снял номер в отеле. Он был уверен, что Баркави не придёт, что ему придётся брать его, как Бастилию, осаждать, изводить и шантажировать.       В итоге Амер опоздал на сорок минут, но пришёл — помятый, растрёпанный и расхристанный, словно полчаса назад вылез из постели. Если бы тогда Куро знал, насколько правдиво его первое впечатление, он… Впрочем, какая, к чёрту, разница, он всё равно хотел Миракла в команду и, помимо этого, был хорошим другом, поэтому первое, что он сделал — спросил:       — Ты вообще спал сегодня?       — Не уверен. Я сильно опоздал?       — Не очень, — соврал Куро. Он был рад, что тот вообще пришёл, так что обижаться сейчас было глупо.       Амер опустился на соседний стул и, скрестив руки на груди, вопросительно кивнул. Очки у него были заляпаны, и, склонившись к нему чуть ближе, Куро заметил на стёклах отпечатки пальцев — словно кто-то снимал очки, не особенно церемонясь, а потом так же небрежно водружал их обратно на нос.       Амер улыбался, но эта улыбка казалась Куро фальшивой: так улыбаются люди, готовящиеся врать напропалую.       — Слушай, — начал он, — я понял, что у тебя есть тысяча причин, чтобы отказаться вступить в команду.       Баркави молча кивнул.       Куро не знал, как продолжить. С одной стороны, абсолютно ясно и очевидно, что он прилетел сюда с однозначной целью навешать Мираклу лапши на уши, затянуть в команду и заставить подписать контракт. С другой стороны, начинать разговор с требований и ультиматумов не хотелось совершенно. В конце концов, они были друзьями, поэтому могут ведь они просто по-дружески поболтать?       — Поэтому я прилетел просто поболтать. Посмотреть красоты Иордании и всё такое. Покажешь мне верблюдов? — улыбнулся он.       Левый уголок губ у Амера дёрнулся — непонятно было, собирался он улыбнуться, хмыкнуть или усмехнуться, но в глазах у него тут же заблестело что-то нездоровое. Куро видел такие глаза, но тогда не мог вспомнить, кому они принадлежали.       Молчание затянулось: Тахасоми не знал, что добавить, а Амер просто разглядывал его поверх испачканных стёкол своих дизайнерских очков. Он закурил, сделал несколько затяжек и всё-таки усмехнулся. Сигарета сломалась в пальцах, обожгла угольком ладонь, но он, словно не заметив огненного укуса, наклонился вперёд и с вызовом спросил:       — Хочешь знать, в чём дело?       Вопрос был задан так, что на него не было верного ответа. «Нет» означало, что Амер встанет, выйдет из кофейни, и Куро больше никогда не представится шанса играть с ним в одной команде. «Да» означало, что Амер выложит всё, как на духу, и Куро не был уверен, что их дружба это переживёт.       В глазах у Баркави, на самом их дне, сверкали искры незамутнённого веселья.       Куро кивнул.       Амер встал.       — Пойдём, — и, не оборачиваясь, зашагал вон из кофейни. Тахасоми кинул на стол купюру в десять динаров, прихватил рюкзак и поспешил за ним.       Они шли по узким улочкам Аммана, стояла удушающая жара, и Куро пытался вспомнить, чьё лицо висело у него перед внутренним взором, когда он смотрел в полные одержимости чужие глаза, но на ум приходили только убийцы и наркоманы, и это вряд ли был его случай. Тут что-то другое. Ставки или секс. Одно из двух или оба сразу.       Они остановились у невзрачного жёлтого здания с тяжёлой серой дверью — ржавой, покрытой облупившейся краской и на вид ужасно скрипучей. Амер постучал трижды, а когда за дверью раздался мужской голос, ответил что-то по-арабски, и проход открылся. Из-за двери на них дохнул тяжёлый аромат травки, пота и алкоголя, и Куро засомневался в своих предположениях. Всё-таки наркота? Верилось слабо.       Баркави придержал ему дверь и вошёл следом.       Внутри было светло и тихо. Они прошли мимо бара по танцполу, огибая двух охранников и уборщицу, мывшую полы, сели за столик в углу, и Амер объявил:       — Это гей-клуб.       — Вот как.       Куро старался держаться, но себе мог признаться в том, что происходящее несколько выбивало его из колеи. Зачем было устраивать весь этот концерт? Можно было просто сказать.       — Я провёл здесь всю ночь. Не знаю, спал ли я, может, вырубался пару раз на пятнадцать минут.       — Выглядишь слишком хорошо для человека, который пил всю ночь.       — Я не пил. Рами не продаёт мне алкоголь, — Амер поморщился, обернувшись в сторону барной стойки, кивнул бармену и вернулся к разговору. — Я трахался.       — О.       Что ж. Секс. Отлично, Куро был прав насчёт этого.       — Я держался две недели, а вчера слил три катки — и сорвался.       Амер смотрел ему прямо в глаза. Стёкла очков он протёр по пути краем рубашки, так что теперь даже этой скромной преграды из пятен от пальцев между ними не было. Куро поёжился: от тяжёлого взгляда по спине побежали мурашки, и он подумал, что зря согласился на всё это, что он не хотел слушать дальше, он не хотел ничего знать.       — Я пришёл сюда и трахался всю ночь, пока бар не закрылся, и Шерин не отвела меня в душ.       — Зачем ты мне всё это говоришь?       Амер хмыкнул, пожал плечами и непринуждённо ответил:       — Ты хотел знать, почему.       Брови у Куро непроизвольно приподнялись.       — Я не понимаю. Ты не хочешь играть в команде из-за того, что спишь с мужиками? Я в жизни не слышал ничего нелепее.       Баркави выдохнул — резко и недовольно. Кажется, то, что Куро никак не догонял, в чём дело, его невыносимо раздражало.       — Слушай, — начал он, — я знаю, что болен. Дело не в мужиках. И не в девках. Дело в том, что я не могу себя контролировать. Я терплю два дня, пять дней, неделю, две — а потом срываюсь и трахаюсь, пока не вырублюсь от истощения, или пока кто-нибудь меня не остановит. Всё проще, когда кто-то… рядом и помогает держать себя в руках, но в основном мне приходится рассчитывать только на себя, а я себе не очень-то доверяю.       — Но ты играл в OG, — осторожно начал Куро.       — Хочешь знать, кто из OG меня трахал? — сказал, словно выплюнул, Амер. Куро промолчал, и Баркави расценил этот ответ как согласие. — Никто. Я сорвался после матча с Фениксами, и никто не мог мне помочь, может, поэтому мы и вылетели с турнира.       — Они знали?       — Нет.       — Как они могли тебе помочь, если ты ничего им не рассказал?       Амер моргнул.       — Ты знаешь. И что бы ты сделал, если бы это случилось в твоей команде?       — Снял тебе кого-нибудь на ночь и проследил, чтобы ты вернулся домой живой и здоровый.       — Так просто? — хмыкнул Баркави. По его глазам было видно, что он не верит ни единому слову, и это было обидно — прежде Куро никогда его не обманывал.       — Зачем усложнять?       День тогда закончился в баре, где Амеру наливали пиво, и это был лучший день в жизни Куро. Он заполучил Миракла и считал себя героем — и ещё не знал, во что это всё превратится через полгода, когда он узнает другую тайну — настолько же безобидную, насколько очевидно опасную.

— II —

      В шестнадцать Амер полагал, что живёт абсолютно нормальной жизнью. Да, порой он бывал уж слишком одержим желанием присунуть член в какую-нибудь девчонку, но, на самом деле, все остальные его сверстники были так же одержимы желанием трахаться, так что его это не смущало.       Позже, когда это желание сменилось буквально постоянной потребностью ощущать на члене чьи-нибудь руки, рот или тугую дырку, а все друзья или благополучно завели отношения и перестали шляться с ним по злачным местам, или с головой окунулись в учёбу, он начал размышлять, нормально ли это. Нормально ли смотреть на девушку и думать, насколько глубоко она возьмёт в рот, изучать взглядом парня и прикидывать, даст он себя трахнуть или врежет по морде, если Амер подойдёт познакомиться. Нормально ли хотеть постоянно, даже если тело уже отказывается играть по твоим правилам.       К восемнадцати он уже знал, что такое сексуальная аддикция, и что с каждым годом пагубная зависимость будет только усугубляться. Он прочитал всё, что мог нагуглить по этой теме, и с какой-то маниакальной педантичностью отмечал у себя появление новых симптомов заболевания. Первым пришла нездоровая тяга к порнушке: он смотрел фильмы, читал порно-рассказы, увлёкся аниме и даже несколько раз посетил открытые сессии в частном бдсм-клубе. Следом за этим дрочка стала не уникальным актом самоудовлетворения, а ежедневной рутиной — в любой ситуации, грозившей хоть немного пошатнуть зыбкие границы его зоны комфорта, он запирался в какой-нибудь комнате и по-быстрому передёргивал, одновременно ненавидя себя и обожая весь тесный мирок, сжавшийся до размеров очередной каморки. Чуть позже он забрёл в гей-клуб и выяснил для себя, что спать с парнями может быть даже веселее, чем с девчонками: мало какая девушка согласится поиметь тебя в задницу, зато среди завсегдатаев клуба желающих было столько, что некоторым даже приходилось отказывать.       Однажды, после ночи, проведённой в этом клубе, он сел на ступеньки перед домом, закурил — и долго смотрел вдаль на занимающийся над крышами рассвет. Кажется, именно в то утро он с кристальной ясностью осознал, что происходит. Он любил секс и ненавидел его так, как можно любить и ненавидеть хозяина, сидя у него на поводке. Это откровение волной накрыло его и больше никогда не отпускало. Иногда, в приступах ненависти к себе, он мысленно называл себя рабом и почти физически ощущал невидимый ошейник — он ласкал кожу нежной бархатной подбивкой, чтобы в следующую секунду пустить в шею терновые шипы и ранить до крови.       К девятнадцати Амер превратил свою зависимость в постыдный секрет. Всем, с кем он встречался, он назывался чужим именем, боясь, что его грязная тайна просочится наружу, в его другую, настоящую жизнь. Там он был талантливым многообещающим юным киберспортсменом, и это было единственное, что удерживало его на плаву. Он научился подолгу сдерживаться — обходился дрочкой пару раз в день и какой-нибудь порнушкой, курил, потому что дым в лёгких замещал навязчивое желание в голове, — и только иногда срывался, бросал дела и по уши увязал в разврате, пока не забудутся все злые слова и обидные поражения.       Ему казалось, так можно жить, — а потом его команда вылетела с турнира, потому что он сорвался и сбежал в бар прямо перед тренировкой.       Он ушёл из OG и почти месяц провёл в жаркой, бесплодной ненависти к себе, раздумывая даже над тем, чтобы покинуть про-сцену навсегда, пока не появился Куро, — добрый друг Куро, буквально силой заставивший его поверить в себя.       И всё было хорошо: они — теперь они, вдвоём с Куро, больше не в одиночестве, — отлично справлялись, пока Амер не заметил, какие у Маруна тёмные глаза и какой у него мягкий, тёплый, пронзительный взгляд. Пока Марун не обнял его, не заключил в кольцо своих бесконечно сильных и уверенных рук, пока не сказал после очередной победы: «Ты заслужил это, мой мальчик». Пока Марун не коснулся сухими губами его виска, пока Амер не оттолкнул его и не сбежал.       Снова.

— III —

      Это были первые числа февраля — обычный день на буткемпе перед началом группового этапа Старладдера в Шанхае. Они играли, перекусывали, иногда выходили на перекур и попутно обсуждали стратегии — в целом, всё шло по плану, если не считать того факта, что Амер готов был сорваться со дня на день, и где искать ему парня в проклятом узкоглазом Китае, Тахасоми ума не прилагал.       В конце концов, когда после очередной карты у Баркави прямо во время затяжки выпала из пальцев сигарета, Куро отвёл его в другую комнату и выложил все карты на стол. «Ничего, — ответил Амер. — Девчонка тоже сойдёт». Девчонка, конечно, понадобилась этой же ночью, и ровным счётом ничего не предвещало беды, пока он не вернулся за Амером в квартиру шлюхи и не нашёл его там настолько подавленным, насколько это вообще было возможно.       Они вернулись в квартиру, и вместо того, чтобы отправить Амера в постель, он отвёл его к себе в комнату, усадил на диван и обнял. Баркави по привычке ткнулся носом ему в шею, вдохнул запах — пена для бритья, пот, немного парфюма — успокаивающая какофония ароматов немного привела его в чувство.       — Ты как? — ощутив, как расслабляется тело в его руках, спросил Куро.       — Чувствую себя дерьмово, — отозвался Баркави. Голос его звучал глухо и невнятно, но даже так было слышно огромных размеров разочарование, объявшее его.       — Может, всё-таки поискать парня? — спросил Куро.       — Нет, всё было круто.       Амер опустил голову на его плечо, и шумно выдохнул в шею, опалив теплом своего дыхания. От него так разило сексом, что Куро против воли ощущал некоторое возбуждение, колючками разбегавшееся по телу, и только измождённое тело друга в его объятиях не давало ему разрастись. Куро запустил руку в его волосы и легко помассировал кожу головы. Амер мягко выдохнул и моргнул — его ресницы мазнули по коже, словно перья.       — Тогда в чём дело? — спросил Тахасоми. Ему нужно было знать ответ, иначе как он сможет помочь в следующий раз?       — Это просто… — начал Амер и замолчал, подбирая слова. — Представь, что ты зашёл в Баскин Роббинс.       — Ага, — подыграл Куро. Впору бы засмеяться, но смешно не было.       — И заказал два шарика криспи и один шарик фисташкового с миндалём.       — Так.       — А теперь представь, что тебе принесли три ванильных. Облом, не правда ли?       Амер засмеялся и засуетился в его руках: выпутался, потянулся к карману брюк, достал сигарету и прикурил. Ему сразу заметно полегчало — улыбка смягчилась, хотя в уголках глаз остались блестеть непролитые слёзы. Куро задался вопросом: он не хотел плакать при нём или просто не мог этого сделать? Он помнил это чувство, когда глаза жжёт невыплеснутая обида, и ничего нельзя с этим поделать.       — Ты что, — начал он, — влюбился?       Баркави махнул головой.       — Я просто хотел другое мороженое.       Он затянулся и закрыл глаза. Тахасоми осторожно вынул сигарету из его расслабленных пальцев, уложил на диван, накрыл пледом и вышел из комнаты. Куро так и не смог уснуть до утра, а когда в семь на кухню вошёл Лассе, он дремал, уронив голову на сложенные перед собой руки, и во сне ему виделись чужие, тонкие, держащие в ладонях раскалённые докрасна угли.

— IV —

      В детстве у Амера был потрёпанный плюшевый медведь — огромный, старый, ещё мамин, с одним пуговичным глазом и оторванным носом, он был ему лучшим другом несколько лет. В мягких, пахнущих мамиными духами объятиях медведя Амер прятался от отца и — иногда — от брата, когда тот искал его, чтобы устроить очередную взбучку. Спустя много лет Амер уже не помнил, что стало с этим медведем, но тепло, такое же мягкое и успокаивающее, как в его лапах, он находил в тёплых руках Куро вот уже полгода.       А эти объятия — сильные руки Маруна, его кучерявая борода и мягкие волоски, выглядывающие из-под глубокого выреза кофты, тёплое дыхание рядом с ухом — эти объятия были другими.       Они стояли на шанхайской набережной. На часах было начало второго, но всё вокруг было таким ярким, цветным и сверкающим, что трудно было поверить, будто уже наступила ночь. Амер вглядывался вдаль, рассматривал мелкие очертания людей на противоположном берегу, едва заметные в неоновых рекламных бликах. Марун стоял позади, обнимал его, прижимаясь грудью к спине.       Как так вышло, Баркави и сам не понял. Он только сказал, что ему холодно — забыл куртку в квартире, а на улице заметно похолодало, — и вот он уже тонет в нечеловеческом тепле рук Маруна.       Коссомак.       Он не контролировал своё тело: иначе он никак не мог объяснить, почему позволил себе откинуть голову на широкое плечо Мерхея, почему накрыл его ладони своими. Почему он прикрыл глаза, когда Марун мягко потёрся носом о его щёку и горячо выдохнул ему в шею.       — Шанхай почти так же красив, как ты, — раздалось над ухом.       Сначала Амер не понял, что ему сказали и кто вообще говорил, а когда до него наконец долетел смысл слов, он только и смог, что вдохнуть полные лёгкие воздуха и промолчать.       — Амер, — позвал Марун, и его руки исчезли с плеч, тут же стало зябко, и Баркави развернулся, поёжившись, натянул рукава тонкой толстовки до самых пальцев. — Мой мальчик, — выдохнул Марун.       Его дыхание обжигало там, где касалось кожи, а ещё — глубоко внутри, там, где, Амер думал, вместо сердца висит между лёгких кусок поросшего мхом гранита. От его голоса — глубокого, низкого — внутри всё переворачивалось с ног на голову, руки начинали дрожать, а губы — гореть в ожидании.       Марун снова прижал его к себе, окутал руками, запустил пальцы в волосы.       — Ты — чудо, которого я не заслуживаю, — прошептал он на ухо.       Мягкая мелодия родного языка мёдом и жаром прокатилась по его горлу.       — Нет, — так же шёпотом возразил Баркави.       — Нет?       Амер немного отстранился, прежде чем начать говорить, сделал полшага назад и поднял голову, чтобы смотреть в глаза.       — Это я тебя не заслуживаю, — произнёс он.       Марун смотрел ему прямо в глаза, изучал лицо, пытаясь понять, почему раз за разом Амер отталкивал его, отстранялся всё дальше и дальше, словно на каждый шаг Маруна вперёд у Баркави было заготовлено отступление на два шага назад. Ему казалось, что всё было так кристально ясно для них обоих: они нравились друг другу, хотели друг друга, подходили друг другу — так почему же Амер не позволял себе хотя бы просто наслаждаться его объятиями, слушать его голос и принимать его заботу?       Он хотел сказать что-нибудь, возразить, убедить Баркави в том, что он — лучшее, что могло с ним случиться, но он видел в чужих глазах неясную боль, от которой так сильно хотел его избавить.       Поэтому он просто наклонился и поцеловал тонкие губы, накрыл их теплом и ощутил под ладонями лёгкую дрожь. Амер не отвечал, стоял, как истукан, весь напряжённый, натянутый, почти звенящий, как поводья, накинутые на молодого жеребца.       Марун повёл руками выше по его плечам, положил ладони на шею и мягко очертил большими пальцами линию острых скул. Оторвался на секунду — только чтобы сделать вдох — и услышал тихий жалобный стон, жаром осевший на его губах.       Глаза у Амера были закрыты, пальцы впились в мягкую ткань джемпера Маруна так, что побелели костяшки, и губы у него дрожали, словно без тепла губ Мерхея им было холодно.       В голове у Маруна в одно мгновение всё перевернулось: он видел почти осязаемую потребность Амера в нём, его раскрасневшиеся щёки манили, как магнит, а заалевшие губы буквально умоляли вновь к ним прикоснуться.       Он зарычал, как животное. Толкнул Амера спиной на ограждение, шагнул ближе и прижал его к холодному бетону всем телом так, что между ними не осталось воздуха даже на вдох. Он впился в его губы — жадно, остро, целуя, кусая, оглаживая языком бритвенную кромку верхних зубов; толкнулся в Амера бёдрами, прижимаясь ещё теснее, и с каким-то лихорадочным удовольствием через несколько слоёв ткани ощутил его стояк.       Баркави застонал снова — глухо, отчаянно и почти обречённо. Марун хотел вечно ловить губами эти звуки, но ещё больше он хотел слышать их кристальную чистоту, поэтому он отпустил чужие губы и цепью из жадных поцелуев опустился к его шее. Одной рукой потянув за волосы, заставляя Баркави чуть откинуть назад голову, другой он потянулся вниз и сквозь грубую ткань джинсов накрыл его член рукой и осторожно сжал.       Амер дёрнулся в его руках, замычал и выдохнул ему прямо в ухо:       — Марун.       Это было совершенно невыносимо. Невозможно, чтобы простой человек так долго желал и терпел, а потом смог себя контролировать. Если бы Мерхей знал, как сладко будет ощущать под пальцами дрожь чужого тела, как будут гореть его губы от прикосновений к чужим губам, как внутри будет расти возбуждение от одних только тихих вздохов, он бы давно это сделал. Боже, почему только он так долго ждал?       — Марун, пожалуйста, — повторилось вдруг, и руки, до этого нервно стискивавшие его кофту, упёрлись ему в грудь, отталкивая.       Мерхей убрал руки и отступил на шаг. От собственного возбуждения ему было жарко, хотелось скинуть одежду и подставиться под холодный шанхайский ветер, но Амер выглядел таким разбитым, что тут же остудил его пыл.       — Что? — обеспокоенно спросил Марун.       Амер избегал смотреть ему в глаза — отвернулся и закурил. После нескольких секунд молчания произнёс:       — Уже поздно. Давай вернёмся.       Марун кивнул, соглашаясь. Он отказывался понимать, что происходит.

— V —

      Для Куро всё прояснилось за завтраком через два дня после этого. Он хрустел тостом, когда внезапно всё понял.       Он попросил Амера передать ему сахар и случайно поймал взгляд, предназначавшийся не ему. В нём, этом взгляде, было всё: желание, восхищение, нежность, обида, злость — бесконечно прекрасный микс эмоций, коктейль Молотова из неприкрытых чувств, подпали фитиль — и всё вокруг в считанные секунды выгорит дотла.       Куро обернулся, чтобы узнать, кому предназначался взгляд. За спиной стоял Марун и смотрел на Амера так, словно в его мире больше никого, кроме него, не существовало.       Тахасоми тупо уставился на чашку кофе. В голове бился один вопрос: как он мог это проглядеть?

— VI —

      Амер в одиночестве допивал банку Ред Булла, когда Куро поймал его на балконе во время перекура между матчами. Прикрыв за собой дверь, Тахасоми опёрся спиной о стену, достал электронную сигарету и закурил. Баркави безмолвно последовал его примеру, всё так же сидя в глубоком продавленном сером кресле.       Амер ждал, когда Куро, наконец, заговорит — то, что он пришёл сюда именно за этим, было ясно, как день: он постоянно поглядывал назад, через плечо, высматривая, не намерен ли кто нарушить их уединение, и губы у него то приоткрывались немного, то вновь напряжённо сжимались в тонкую линию, словно он никак не решался задать один очень важный вопрос или же боялся услышать на него ответ.       Когда сигарета Амера истлела до самого фильтра, и он безжалостно затушил её о дно стеклянной пепельницы, Куро наконец нарушил тишину.       — Итак, — произнёс он. — Марун.       — Что с ним?       — Ты в него влюбился, — сказал Куро. Сказал так уверенно, словно ни на йоту не сомневался — ни в эту секунду, ни в тот момент, когда только вышел на балкон.       — И что с того?       Отпираться казалось Амеру занятием бесполезным. В определённом смысле, ему даже хотелось подтвердить догадки Куро, потому что он знал: едва вся ситуация прояснится, Тахасоми, не раздумывая, кикнет его из команды и будет абсолютно прав. Амер и так доставлял достаточно проблем, чтобы ему захотелось иметь дело ещё и с этим.       С какой-то обречённой решительностью он ждал, когда Куро скажет: «Слушай, после этого лана тебе лучше покинуть команду», или «Амер, ты круто играешь, но проблем от тебя больше, чем пользы», или «Мне надоело вытаскивать тебя из всякого дерьма, я устал, справляйся теперь как-нибудь сам». С почти мазохистским наслаждением он ожидал чего-то подобного, он жаждал облегчения, которое ему мог подарить только уход из команды: больше никогда не видеть тёплых глаз Маруна, больше никогда не чувствовать жара его тела, больше никогда не причинять ему боль отказом, больше никогда не лгать ему.       Размышляя об этом, он не заметил, как сжал кулаки — крепко, до онемения, и очнулся только тогда, когда мягкие, чуть шершавые руки Куро принялись разгибать его одеревеневшие пальцы. Он сидел на полу на корточках прямо перед креслом, заглядывал в глаза снизу вверх и осторожно прощупывал пульс на тонких запястьях.       — Расскажешь ему? — спросил он, когда наконец поймал взгляд Баркави.       Что-то было в этом вопросе — какая-то загадка, какой-то подвох. Интересовало ли Куро, собирается ли Амер рассказать Маруну о своих чувствах? Вряд ли; он наверняка уже видел всю картину целиком, знал, что за нездоровые отношения установились между ними. Значит, его интересовало, откроет ли Амер Мерхею свой грязный секрет.       — Нет, — выдохнул он. Одна мысль о том, чтобы рассказать Маруну о себе, а потом смотреть, как в его глазах зарождаются жалость и презрение, была настолько ошеломляюще деструктивной, что буквально ввергала в панику. Всё, что угодно, только бы не прочесть в его взгляде отвращение. — Нет!       — Кажется, ты ему тоже нравишься.       Амер поднял голову и посмотрел Куро прямо в глаза. Его слова на вкус были горькими, как предательство: потому ли, что были правдивы, или потому, что, зная его тайну, Тахасоми считал возможным, что Амер может действительно кому-то нравиться.       Баркави невесело хмыкнул и озвучил очевидную вещь:       — До тех пор, пока он не знает о том, что я больной психованный уёбок с нескончаемым списком половых партнёров.       Он сцедил эти слова медленно, словно яд, и почти физически ощутил, как они разъедают его изнутри — тёмные и солёные, как вода.       Куро помолчал немного, не разрывая зрительного контакта, потом чуть склонил голову к плечу и спросил:       — Ты когда-нибудь пробовал быть, ну, знаешь, с одним человеком?       — Да, — честно ответил Амер.       — И что из этого вышло?       — Ничего хорошего.       Куро промолчал — только крепче сжал в руках его ладони. Амер ждал своего наказания, стиснув зубы, и ему хотелось плакать оттого, что оно всё никак не наступало, хотя прошла, казалось, уже целая вечность. Наконец Тахасоми встал и потянул его за собой — прочь с балкона в тепло отапливаемой квартиры и взглядов Маруна.

— VII —

      Неделю спустя Куро застал их двоих на кухне. Он слабо помнил, зачем вообще пришёл — было начало первого ночи, все уже улеглись спать, и он, кажется, вылез из постели, чтобы зажевать что-нибудь перед сном. Однако едва он приблизился к дверному проёму, стало понятно, что в кухне кто-то был, и что они разговаривали. Тахасоми честно не хотел подслушивать, но ему просто необходимо было знать, что в его команде всё в порядке, так что он скользнул в тень коридора и заглянул в проём.       Амер стоял, подперев спиной столешницу и сложив на груди руки. Марун стоял рядом, и пальцы у него подрагивали, как будто он очень хотел коснуться Баркави, но не смел сделать это без разрешения. Выглядели они оба неважно: Амер злился, а Марун явно не понимал, в чём проблема. Может, подумал Куро, стоит расселить их в разные комнаты? Будет трудно объяснить остальной команде, зачем, да и пользы вряд ли будет много.       От этих мыслей его отвлёк голос.       — Я могу тебя обнять? — спросил Марун. Руки уже было потянулись вверх, но покорно опустились вновь, дожидаясь ответа. Амер коротко кивнул, глядя в пол, и через секунду большие ладони Маруна лежали у него на спине. Баркави выдохнул и положил голову на подставленное плечо. Даже из темноты коридора Куро было видно, что он ходит по острой грани между желанием сбежать и остаться в этой комнате навек.       — Я люблю тебя, — произнёс мягкий голос. Куро почувствовал себя неуютно: он запоздало отметил, что они говорят по-английски — редкость, когда они говорят между собой, — и понял, что эти слова вряд ли когда-нибудь должны были прозвучать в его присутствии.       — Пусти меня, — тут же потребовал Амер. Когда Мерхей только сильней обхватил его руками, повторил: — Пусти!       Тычок кулаком, пришедшийся Маруну аккуратно под левые рёбра, окончательно разрушил мирный настрой в комнате. Мерхей сделал шаг назад, поднимая и выставляя перед собой руки, словно показывая, что он безоружен и не опасен.       — Не заставляй меня говорить это, — произнёс Амер, отвернувшись к плите. Стоя спиной к Маруну, он не мог видеть, как тот сжал кулаки, как заиграли желваки на его скулах и окрасились в красный щёки. Отсюда Куро не мог понять, зол он или смущён.       — Я люблю тебя, мой мальчик, — сказал наконец Марун, обрушив на тишину всю тяжесть своих слов. Куро и раньше слышал, как он называет Амера «мой мальчик», но понял, что сейчас эти слова — не просто дружеская шутка по тому, как он их произносил — с неподдельной нежностью и искренним восхищением.       — Да какого чёрта! — вспыхнул Баркави. Он обернулся через плечо в одно мгновение, посмотрел Мерхею прямо в лицо и почти закричал: — Убирайся! Оставь меня в покое! Найди себе кого-нибудь другого!       — Но я не хочу кого-нибудь другого, я хочу тебя.       Руки Маруна потянулись вперёд, но схватили лишь пустоту — Амер вылетел из кухни так быстро, что даже не заметил Куро, притаившегося в углу.

— VIII —

      Оставшись в одиночестве, Марун первым делом налил себе воды и сделал три больших жадных глотка, чтобы протолкнуть прочь слова, комом вставшие в горле.       «Ходо ви нам, — хотел крикнуть он вдогонку Амеру. — Элиф аир аб тизак!» Промолчал только потому, что в Шанхае стояла чёрная ночь, и Марун не хотел будить ребят.       На душе было гадко: он злился на Баркави за то, что тот так беспощадно испытывал на прочность его терпение, злился на себя самого за то, что злился на Амера, и не было никакой возможности разорвать этот порочный круг. Едва он мыслями возвращался к «Убирайся!» и «Оставь меня в покое!», произнесённым губами, так отчаянно желавшими, чтобы их целовали, внутри всё начинало буквально кипеть от злобы и бессилия.       — Марун? — раздалось справа. — Эй.       Мерхей обернулся.       — Куро? — тупо спросил Марун. Он удивился тому, что капитан не спит, и ещё немного забеспокоился — не слышал ли он их с Амером разговор? — Ты чего здесь?       — Я… Э, — замялся Куро.       Марун мгновенно сообразил, в чём дело.       — Подслушивал? — хмыкнул он. Что ж, вот и оправдание всем его треволнениям.       Куро покачал головой.       — Извини. Я встал, чтобы перекусить, и не ожидал на вас наткнуться.       — Ага, — отозвался Мерхей. Больше он ничего не сказал — так и продолжал пялиться на пустой стакан в руках, пока Тахасоми вновь не привлёк его внимание.       — Я кое-что слышал, — заговорил он. — И хочу дать тебе совет, если позволишь.       Куро молча замер в ожидании. По его лицу Мерхей понял, что Тахасоми давно был в курсе всех тонкостей их с Амером взаимоотношений, и что он действительно хотел помочь, но не был уверен, уместен ли в данном случае его совет. Что ж, Марун всегда был готов выслушать своего капитана.       — Валяй.       — Кхм. У Амера… есть секрет. Если немного надавишь, то он расколется.       То, что у Баркави имелись скелеты в шкафу, было и так очевидно любому, кто знал его достаточно хорошо. Вопрос был лишь в том, что это за скелеты, и почему они так настойчиво мешали ему жить.       — И что мне спрашивать?       Куро помолчал, прежде чем ответить. Почесал подбородок, словно пытаясь спешно придумать, как ответить на вопрос Маруна и в то же время сберечь тайну Амера.       — Спроси о том, что тебя волнует больше всего.       Куро кивнул самому себе в подтверждение своих слов и вышел из кухни так же тихо, как вошёл. Оставив стакан на столе, Марун вышел вслед за ним: он собирался сегодня же узнать у Амера, что за чертовщина творится в его голове.       Войдя в комнату без стука (потому что это и его комната тоже), он застал Амера сидящим на полу возле разворошённой постели и, похоже, дремавшего до того, как Марун ворвался, с громким стуком захлопнув за собой дверь.       Амер поднял голову, несколько раз неловко моргнул, отряхивая сонливость, и посмотрел на Мерхея, монументально замершего прямо перед ним. Баркави прочистил горло, будто собирался что-то сказать, но промолчал.       — Ну, — заговорил вместо него Марун, — рассказывай.       — Что?       — Не знаю. Ты мне скажи, что там в твоей хорошенькой голове не на месте стоит?       Лицо у Амера скривилось, он готов был в ту же секунду весь ощетиниться и закрыться наглухо, и Марун каким-то шестым чувством понял, что избрал неверную тактику: Куро был безусловно прав в том, что без давления Баркави ничего не расскажет, но вряд ли его «надавить» означало загнать в силки, как животное.       В конце концов, и животное в путах бьётся до последнего вздоха.       — Мой мальчик, — понизив голос до едва слышимого шелеста, произнёс Марун; опустился на колени рядом с ним и взял в ладонь его руку. — Эй, прости меня, — выдохнул он, глядя Баркави в глаза. — Я не хотел тебя обидеть, я просто хочу знать, в порядке ли ты.       Тело Амера буквально на глазах теряло всю ту накопленную за секунду упругость, что опутала его плечи, и теперь он выглядел устало, если не сказать измождённо — и вряд ли тому виной была сегодняшняя тренировка.       — Я, — булькнул Амер. Потом откашлялся и продолжил: — Я в порядке.       — Иди ко мне, — поманил Марун. Он уселся на пол и за руку потянул Баркави ближе, спиной укладывая его на свою грудь, обнял за плечи, положил одну руку на живот. Амер под его руками обмяк и, Мерхей готов был поклясться, заполнил собой каждую неровность его тела. Они прикипели друг к другу, как два куска металла, полсотни лет пролежавшие друг на друге.       Они немного посидели так в тишине, и Марун осторожно спросил:       — Почему ты меня всё время отталкиваешь? Что я делаю не так?       Амер сделал вдох — и забыл выдохнуть. Воздух пробкой застрял у него в лёгких.       — Дело не в тебе, — прохрипел он, справившись с дыханием. — Дело во мне.       Марун мягко хмыкнул ему на ухо — тепло и щекотно.       — Мы оба знаем, что это просто отговорка.       — Нет.       — Нет?       — Нет, — настойчиво повторил Амер. — Если бы ты знал правду, ты бы никогда меня не захотел.       Что ж, убеждённости в своей правоте ему было не занимать. Марун крепче сжал Амера в объятиях — подсознательно ожидал очередного бегства с поля боя — и, стараясь говорить как можно мягче, спросил:       — Ты не думал рассказать, в чём дело, и позволить мне самому решать, кого и чего я хочу? — Амер в ответ только покачал головой. — Почему?       Баркави чуть отстранился и замер, не двигаясь, и напрягся так, словно боялся, что тело может его подвести. Марун, ощутив эти изменения, на мгновение сжал руки, обнимающие Амера, так сильно, как мог, а потом настойчиво потянул его назад, уложил себе на грудь и обхватил руками бледные запястья. Чужой пульс сладко бился ему в подушечки пальцев, и Марун, не удержавшись, сжал их сильней.       — Будь смелым, мой мальчик, — прошептал он над чужим ухом. — Расскажи мне.       Мерхей наклонился и коснулся губами шеи над воротом толстовки. Амер вздохнул почти жалобно. Марун чуть прикусил кожу — и того буквально подкинуло на месте.       — Остановись, и я расскажу, — полу-стоном протянул Баркави.       — Как скажешь, — Марун в последний раз коснулся его губами и чуть отстранился, но так, чтобы не оказаться слишком далеко.       Баркави потянул время, вдыхая полную грудь воздуха, и потом, решившись, на выдохе произнёс:       — У меня сексуальная зависимость. Я постоянно хочу трахаться, и не уверен, что вспомню всех, с кем когда-либо спал.       Марун подумал о том, как долго Амер формулировал эту фразу: звучала она так картонно, словно была заготовлена давным-давно и только ждала своего часа.       — Ты… — начал Мерхей, но Баркави тут же его перебил.       — Молчи! Не говори ничего!       Он рванулся прочь — Маруну каким-то чудом удалось удержать его на месте, обхватив поперёк туловища обеими руками и прижав его ноги к полу своими двумя. Амер задёргался, забился в кольце его рук, и Мерхей понял — если сейчас он его отпустит, то больше никогда не получит возможности быть рядом.       — Коссомак, Амер, прекрати дёргаться! — рявкнул он.       Баркави притих, но Марун не ослабил хватки.       — Ты был у психолога? — снова попробовал он.       — Это всё, что тебя волнует?       — Почему не был? — проигнорировав вопрос, спросил Марун, и почти наяву увидел, как Амер закатил глаза. Он безрадостно хмыкнул и ответил:       — Ты должен понимать, почему.       Мерхей молча кивнул, соглашаясь. В Ливане он несколько раз сталкивался с мужчинами, отсидевшими по полгода в тюрьме и выплатившими государству огромные шрафы за то, что просто предложили повеселиться не тем людям. В Иордании, насколько он знал, гомосексуализм не был подсудным делом, но и там не любили таких, как он. Как они.       — И как ты с этим справлялся? — спросил он.       — С чем именно — этим? — уточнил Амер.       Он неловко поёрзал в захвате Мерхея и в конце концов откинул голову ему на плечо.       — Со своей зависимостью.       — Терпел, — ответил Баркави. — Потом срывался, трахался, пока блевать не потянет. Потом терпел ещё пару недель.       — Дрочил в перерывах?       — Постоянно, — Амер беззвучно рассмеялся, и Марун почему-то решил, что это плохой знак. — Успел передёрнуть, пока тебя не было.       — Пробовал с кем-нибудь… встречаться?       — Ага, — отозвался Баркави, и голос его звучал нарочно небрежно. — Одного члена мне оказалось мало.       Он усмехнулся, — и в ту же секунду рванулся прочь, змеёй выскользнув из удерживающих его рук. Марун рефлекторно подтянул к себе ноги, которыми удерживал Баркави на месте, — тот с грохотом повалился на пол, и пока он не успел опомниться, Мерхей прижал его, всем телом растянувшись на нём сверху. Амер несколько раз дёрнулся, пытаясь вырваться из ловушки, и крикнул Маруну прямо в ухо:       — Пусти! Эбен эль мэтакана! Отпусти меня!       — Слушай меня, Амер, — накрыв чужой рот ладонью, громко сказал Мерхей. Глаза, смотревшие на него, были полны испуга на грани паники и полной решимости сбежать. — В следующий раз, когда захочешь, чтобы тебя выебали, приходи ко мне. Слышишь, Амер? Я помогу тебе.       Мечущиеся глаза Баркави в мгновение потемнели, — расширившийся зрачок расползся по всей радужке, затопил её нефтяной плёнкой хлёсткого возбуждения, — но уже через секунду они снова стали ореховыми, а крылья носа недовольно разлетелись в стороны.       Маруну следовало бы несколько раз подумать, прежде чем позволять Амеру снова говорить, но он решил, что держать его больше нет смысла, поэтому осторожно убрал руку.       — «Приходи ко мне»? «Я помогу тебе»? Альтруист ебаный! Катись на хер со своими предложениями!       Баркави практически кричал ему в лицо, и глаза у него были дикие, но Мерхей едва сдерживался, чтобы не засмеяться — в живот ему упирался крепкий стояк, и оттого смысл чужих слов не доходил до него.       — Выпусти меня, — потребовал Амер.       Марун кивнул и осторожно поднялся, позволяя Баркави выбраться из-под него и сбежать. Так и вышло: едва Амер поднялся на ноги, он тут же бросился к двери. Она с грохотом захлопнулась за ним, оставив Мерхея в мягкой тишине.       Он лёг в постель и перед тем, как уснуть, улыбнулся сам себе.       «Мой мальчик, — с нежностью произнёс он мысленно. — Я знаю, что ты придёшь».       В течение следующих суток Амера никто не видел.

— IX —

      Следующий срыв наступил так скоро, что Тахасоми не успел опомниться после предыдущего, — аккуратно после того, как он подслушал чужой разговор на кухне. Самым скверным в этой ситуации было то, что Амер сбежал, никого не предупредив, и теперь Куро не знал, откуда вытаскивать его разбитое тело.       До двух часов ночи он уговаривал себя не дёргаться с места, не срываться в ночь — всё равно он не знал, куда идти, а если б пошёл, только и смог бы, что бродить по окрестностям, пока не наткнётся на какой-нибудь гей-клуб или улицу красных фонарей. В конце концов, говорил он себе, до появления Куро в его жизни, Баркави как-то худо-бедно справлялся со своей проблемой. С другой стороны, добавлял он мысленно, Куро обещал беречь его. Обещал удержать на краю, не дать свалиться в бездонную пропасть. И что он делал теперь? Сидел и жалел себя?       В тот момент, когда он уже готов был накинуть куртку и выйти искать Амера, тот сам объявился на пороге. Они, как в фильме, столкнулись нос к носу, когда Куро открыл дверь своей комнаты.       Короткого взгляда на Баркави ему хватило, чтобы понять, в каком душевном раздрае он находился. Куртка болталась на нём незастёгнутой, под ней гармошкой на животе собралась толстовка. Волосы у него были влажные, растрёпанные — словно только что из душа. Очки он сжимал в левой руке, а лицо его, не прикрытое ширмой линз, выглядело до того обнажённым, что Куро на секунду стало неловко.       Он распахнул дверь шире и впустил его внутрь.       Амер скинул куртку и кеды и с ногами забрался на небольшой диван.       — Что, тебе снова принесли не то мороженое? — спросил Куро, осторожно присаживаясь рядом.       — Что-то вроде того.       Амер прислонился к его плечу и закрыл глаза — это движение Тахасоми как всегда почувствовал шеей: лёгкая щекотка от дрожащих ресниц, тёплое дыхание и холодок капель с мокрых волос.       — Хочешь об этом поговорить? — спросил он.       — Нет.       Куро обхватил его руками и притянул ближе. Вдохнул. Сегодня от Амера пахло иначе — смесью шампуня, геля для душа и дешёвого мыла: пахло чистотой — настолько, что за ней не чувствовался даже его собственный запах. На догадку ему понадобилось пол-секунды.       — Ты спал с кем-нибудь сегодня? — спросил он, мягко поглаживая Амера за ухом.       Тот с минуту молчал, не отвечая, — Куро слышал только его неровное дыхание с хрипами вырывавшееся из лёгких, грозившее завтрашней простудой, — а потом произнёс:       — У меня не встал.       Что-то было в этом признании такое, что Куро не сразу понял, о чём он говорит. А потом почувствовал влагу на своей футболке — и всё как-то сразу встало на свои места. Ощущение невыразимой правильности происходящего заполнило его.       — Потому что..? — подтолкнул он.       — Не то мороженое.       Куро ждал, что Амер теперь разрыдается или что у него начнётся истерика — но он молча лил слёзы, вымачивая его футболку в солёной воде, ровно дышал и только сжимал кулаки, пытаясь выплеснуть бессильную ярость и беспомощную злость.       — Знаешь, Амер, — заговорил наконец Куро спустя, кажется, целую вечность. — Ничего не изменится, пока ты не пытаешься ничего изменить.       Баркави молчал. Куро знал, что он не спит, но он молчал, ничего не отвечая и внимательно слушая: Тахасоми понял это по замедлившемуся дыханию и по тому, как расслабились чужие плечи.       — А если не выйдет?       — От разбитого сердца ещё никто не умирал.

— X —

      Из комнаты Куро Амер выходил, как из-под ареста. Лицо у него было спокойным, но внутри разразилась такая буря, что во вьюге желания и страха он боялся растерять всю свою решительность.       Тем не менее, набравшись смелости, Амер постучал в дверь собственной комнаты. В конце концов, Куро был прав: жизнь — она как игра, как Дота: ты выигрываешь драку, если начинаешь её, и он готов был начать эту битву. Он дёрнул ручку и толкнул дверь — незаперто, — видимо, Марун ждал его возвращения этой ночью.       — Можно войти? — спросил он негромко, переступая порог и закрывая за собой дверь, осторожно поворачивая замок до щелчка.       — Ты уже вошёл, — отозвался мягкий голос.       Амер осмотрелся. Марун уже был в постели, одновременно сонный и бодрый, сидел, опершись на спинку кровати, держал в руках телефон и медленно водил пальцем по экрану. Едва Баркави подошёл ближе, он отложил гаджет и посмотрел на Амера.       — Иди ко мне, — улыбнувшись, произнёс Марун, чуть сдвигаясь и освобождая немного места на койке — так, чтобы Амеру было, куда присесть. Когда Баркави неловко опустился на край кровати, Мерхей за руку потянул его на себя так, что тому пришлось усесться Маруну на колени.       Амер заёрзал, устраиваясь удобнее. Он боялся признаться хотя бы самому себе, но ему нравилась эта поза: он обхватывал бёдра Маруна коленями, смотрел на него сверху вниз и имел возможность отстраниться, оттолкнуть его руками, если захочется.       В комнате горела только одна лампа — еле живая, изливающаяся неровным жёлтым светом, она стояла на тумбе возле кровати Маруна и отбрасывала на его лицо маслянистые блики. В этих всполохах глаза у Мерхея были особенно тёмными, тёплыми, почти горячими, и в глубине их искрилось что-то, чему Амер пока не мог найти объяснения. Было ли это желание? забота? жалость? Марун улыбался уголками губ, и поэтому определить, о чём он думает, было невообразимо сложно.       — Мой мальчик, — прошептал Мерхей.       Его руки потянулись вперёд, легли на бока Амера и потянули ближе, чтобы ни сантиметра свободного пространства не осталось между ними. Он с нажимом повёл горячими ладонями вверх по тонкой ткани толстовки, собирая её складками, и коснулся голой кожи.       Амер вздрогнул.       — Я не хочу, — резко выдохнул он.       Марун улыбнулся и прикоснулся лёгким поцелуем к его губам. Амер не дал ему отстраниться, в ту же секунду, как Мерхей подался назад, прикусив его нижнюю губу и накрыв губами его большой рот.       Они целовались, сталкиваясь языками, стукаясь зубами и тяжело и горячо дыша друг другу в лицо. Что-то было в этом поцелуе: неловкость, стеснение и намёк — лёгкий, неуловимый, как запах карамели в волосах Маруна. Когда Амер позволил себе оторваться от него, губы у него горели, как от острого перца.       — Звучит неубедительно, — прошептал Мерхей, едва касаясь чужих губ.       Баркави потребовалась секунда, чтобы сообразить, о чём речь, а когда до него дошло, он слегка сдвинулся и, буквально превозмогая воющую неуверенность, сказал:       — Я не хочу твоей помощи. — Марун, не отрываясь, смотрел ему в глаза, и Амер подумал, что он впервые видел его лицо настолько близко: между ними не было даже прозрачных стёкол его очков. — Просто сделай вид, что любишь меня, — почти неслышно закончил он.       — Не нужно ничего изображать, мой мальчик, — Мерхей коснулся губами чужой щеки, легко уколовшей его пробивающейся щетиной. — Бахебак.       Амер прикрыл глаза — смотреть на Маруна было невыносимо. Наощупь он протянул руки вперёд и коснулся его шеи, кончиками пальцев забрался под ворот и ощутил мгновенный восторг: жёсткие тёмные волоски у Мерхея на груди щекотали подушечки его пальцев.       — Это лишнее, — прошептал Марун и, пробравшись руками под толстовку Амера, потянул её вверх.       Неловко выпутавшись из рукавов, Баркави поёжился. В комнате было открыто окно, и под потоком прохладного шанхайского воздуха кожа его тут же зашлась мурашками. Марун тепло и широко огладил его спину — Амеру казалось, что он целиком помещается в его большие ладони, и это ощущение защищённости не походило ни на что другое, испытанное им прежде.       Мерхей потянулся за поцелуем, искусав губы, жарко выдохнул Амеру в шею. Оставив лёгкий укус под подбородком, он подхватил его и резко, так, что у Баркави вышибло из лёгких весь воздух, перевернулся в постели. Теперь Амер лежал, полностью укрытый чужим телом, и ему было до того хорошо, что он готов был так, не двигаясь, пролежать сперва целую вечность, а потом ещё немного.       Ему хотелось кожи — голой горячей кожи под пальцами, — и он потянул футболку Маруна прочь, но она не поддалась, лишь натянулась и затрещала по швам. Мерхей, не замечая натужного хрипа ткани, потёрся бородой о безволосую грудь и оставил на животе звонкий поцелуй — Амер сперва испугался, что кто-нибудь зайдёт узнать, всё ли у них в порядке, но потом вспомнил, что запер дверь. Предусмотрительно.       — Я так долго тебя хотел, — низко, рычаще протянул Мерхей.       Амер толкнулся в него бёдрами, и Марун сполз ещё ниже, носом ткнулся в ширинку его джинс, а потом неожиданно раскрыл широко рот и прямо через ткань легонько прикусил член Баркави.       — Коссомак!       Амер вскинулся, не до конца понимая, больно ему или всё-таки хорошо. Острое и колючее возбуждение окутало его с головы до ног, и он не мог точно сказать, всё ли с ним в порядке, ему казалось, что он горит, и плавится, и раздувается до космических размеров.       Баркави впился в мягкую ткань чужой футболки и резко дёрнул — под пальцами громко хрустнуло и затрещало.       — Сними её уже, наконец! — потребовал он.       Марун усмехнулся — похабно и очень нагло, — губами сдавил член Амера, фигурно проступающий сквозь джинсы, и руками потянулся к застёжке.       Вжикнула молния, штаны проворно скользнули по бёдрам вниз, и Амер запоздало вспомнил, что не надел белья. Теперь он лежал, скованный по ногам сбившимися в районе колен джинсами, а Марун имел возможность воочию лицезреть его наготу.       Амер застонал и закрыл лицо руками, сгорая от стыда — никогда ещё ему не было так неловко обнажаться перед другим человеком. Марун тем временем стащил джинсы окончательно и, не церемонясь, раздвинул ноги Баркави. Он опустился на кровать между ними, очертил ладонями линии рёбер и пощекотал волосатой щекой бледное бедро Амера. Втянул воздух носом и произнёс:       — Пахнешь чистотой.       — Заткнись, — потребовал Баркави. — Возьми в рот, займись делом.       Марун не промедлил ни секунды: влажными раскрытыми губами он провёл по члену от яиц до головки, прижал её ртом к животу на пару секунд, а потом втянул в рот со звонким хлюпом. Во рту у него было влажно и горячо, и Амер чувствовал вокруг головки прикосновения сильного, гибкого, шершавого языка, и на яйцах у него лежала осторожная горячая ладонь, и всего было слишком много.       Баркави толкнулся бёдрами в чужой рот, но свободная рука Мерхея тут же опустилась на его живот, останавливая. Амеру нравилось, когда он мог контролировать процесс, но Маруну он был готов довериться безоговорочно.       Мерхей брал глубоко, сильно сжимая губами, — Амеру нравилось, как его борода щекотала кожу вокруг, как Марун хмурил брови, старательно работая, как краснели его губы, алея под густыми усами.       Руки Мерхея всё время двигались: одной рукой он играл с яйцами — сначала легко касался кончиками пальцев, потом собрал в ладонь и мягко сжал, чуть потянул — и Амер весь потянулся вслед; другая рука ласкала живот, царапала кожу под рёбрами, скользила по предплечьям и мягко сжимала запястья.       Амер весь сосредоточился внизу, там, где Марун касался его голой кожей и там, где о ноги Баркави тёрлась ткань его футболки и пижамных штанов. Амер потянулся рукой и потрогал щёку, на которой упруго выделялась головка его члена, большим пальцем очертил крутой изгиб брови и забрался в короткие густые волосы. Ухватиться так, чтобы за них можно было держать голову, не представлялось возможным, поэтому он просто зажал пряди волос между пальцев и с силой потянул. Марун застонал, и этот глубокий гортанный звук срезонировал у Баркави в груди.       Амер толкнулся бёдрами вверх. Ему хотелось глубже, больше, так, чтобы целиком вплавиться в Мерхея. Марун, однако, наоборот чуть отстранился, и скоро Амер понял, зачем: он облизнул палец и вернулся к делу, и тут же Баркави ощутил этот палец под яйцами. Он погладил немного, чуть надавливая, скользнул вниз и нырнул внутрь.       — Чёрт, — выдохнул Амер. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть, когда Марун языком потёр головку его члена. — Не надо этого, я готов. Давай, трахни меня.       Мерхей поднял на него взгляд — и Амер не смог удержаться, надавил на его голову, заставляя взять глубже. Шумно вдохнув, Марун опустился так низко, как мог, головка упёрлась в его горло, и он сглотнул, а шёлковая гладкость его рта окутала Амера.       — Вставь мне. Сейчас же.       Марун оторвался от него на секунду.       — Не могу. Смазки нет, — он оставил влажный поцелуй на белом бедре. — Не думал, что ты придёшь сегодня.       — В джинсах. Посмотри в заднем кармане.       Когда Марун отстранился, потянувшись к джинсам, валявшимся на полу, Амер перевернулся на живот и поудобнее устроился: отставил одно колено, создав опору, и подложил под голову согнутую в локте руку. Другой рукой он обхватил член и лениво подрачивал его.       Ожидание зудело внутри, под кожей, с кровью текло по венам и с воздухом врывалось в лёгкие. Пальцы у Амера подрагивали, как бывает, когда слишком сильно чего-то хочется. Ему хотелось Маруна — его тяжести на себе, его члена внутри себя.       Когда шорох прекратился, и под его коленями прогнулся матрас, за спиной раздался сдавленный стон. В следующее мгновение тёплые пальцы скользнули по его бедру, царапнули короткими ногтями и жёстко сжали правую ягодицу. Следом раздался оглушительный звук шлепка, и Амер был уверен, что на его заднице остался розовый отпечаток чужой ладони.       — Перевернись, — скомандовал Марун и тут же, обхватив его бёдра, потянул.       — Зачем?       Амер повернулся, упал на спину и посмотрел на Мерхея. Он разделся, и теперь Баркави наконец мог рассмотреть его обнажённое тело: густая поросль тёмных волос, широкие плечи и мощный торс, большой ровный член с багровой блестящей головкой, тяжело покачивающийся между бёдер.       Марун раздвинул его ноги и опустился между них, сев на пятки.       — Ты просил любить тебя, — просто ответил он на вопрос.       Марун улыбнулся и мягко, ласкающими движениями провёл ладонями вверх по бокам Амера; очертил пальцами контуры его татуировок; обхватил шею и, наклонившись вниз, поцеловал его. Их члены столкнулись — и у Амера в груди образовалось большое зудящее желание быть заполненным.       — Хочу тебя, — выдохнул он в поцелуй. — Пожалуйста.       — Потерпи немного, мой мальчик.       Марун оставил на его щеке лёгкий поцелуй и отстранился, чтобы разорвать пакетик смазки и широко размазать её по телу Амера. Мерхей пристроился осторожно и посмотрел на Баркави. В его глазах Амер прочитал неясный вопрос и какое-то сомнение.       — Что? — спросил он, занервничав. — Нужна резинка? Я здоров, если… если веришь мне.       — Ш-ш-ш, — услышал он в ответ.       Глаза у Маруна были смешливые и тёплые, как солнце.       Он толкнулся внутрь, и Амер замер на полувдохе с открытым ртом.       Марун опёрся на руки по обе стороны от чужой головы, и сделал несколько первых движений, приноравливаясь.       Амер обхватил ладонью его шею и притянул ближе, глядя в глаза, поцеловал в приоткрытый рот и застонал от объявшего его всего невыносимого жара.       Он так долго хотел этого, что теперь одна только мысль о том, что это в самом деле происходит, заставляла его кровь вскипать в венах.       Марун трахал его глубоко и быстро, целовал его шею и раскрасневшуюся грудь, и Амер забывал дышать, подставляя всего себя под его горящие губы, вплавляясь в его горячее тело, пытаясь быть так близко, чтобы в груди чувствовалось биение чужого сердца.       Он обхватил свой член рукой, едва протиснув её меж их животов, и начал двигать ею в такт движениям Маруна — быстро, сильно, от головки до самого основания. Ему было так хорошо, что в глазах темнело, и хотя его глаза были открыты, он едва мог видеть нависающего над ним Мерхея.       — Я люблю тебя, мой мальчик, — простонал Марун ему в губы, и Амер почувствовал, как удовольствие, по силе близкое к наркотическому экстазу, закручивается в нём тугими пружинами.       Ещё два совместных движения — и Амер кончил, и к его слепоте добавилась ошеломляющая глухота. Сквозь белое марево оргазма он чувствовал, как Марун продолжает двигаться — всё быстрее, мельче и небрежнее, и когда движения прекратились, горячие вспышки окропили его живот.       Амер вдохнул трижды, прежде чем слух и зрение вернулись к нему, и он услышал тяжёлое дыхание Маруна и лёгкий шелест занавесок, раскачивавшихся над приоткрытым окном.       Баркави повернул голову, чтобы встретиться с ним взглядом.       — Как ты? — спросил Марун. Протянув руку, он сжал ладонь Амера, и только тогда Баркави понял, что он буквально весь был вымазан в сперме: живот холодили остывающие капли, на простыне блестели жемчужные брызги, и между их ладонями тоже было липко.       Амер улыбнулся.       — Хочу тебе отсосать.       — Давай сходим в душ, а потом продолжим, — предложил Мерхей. Глаза у него были сытые и довольные, и самую малость — усталые.       Амер снова улыбнулся и кивнул.       В эту ночь он засыпал с рассветом, а Марун сидел рядом и любовался его улыбкой.

28 августа — 10 сентября 2018