Огонь

Этот огонь, не опаляет волосы, от него не исходит тепло или жар. Он синий, и, как и положено синему пламени, холодный, но опасный. Этот огонь кажется не страшным, если не смотреть на искалеченные тела священников, и не слышать их истошные крики и мольбы о помощи. Мамуши не знает, что ей делать, она сидит, забившись под скамью, и до боли зажимает руками уши, только чтобы не слышать. Кажется еще немного, и молитвы раскаленным железом вопьются в её сознания, оставляя за собой неизгладимые начертания. Она видит, как замертво падает старший сын семьи Шима, как мучительно умирает глава семейства Миву, видит, и не может закрыть глаза. Еще немного, и наступит тот момент, когда сознание само прекратит свою существование, самоистребиться, дабы не мучить себя этими картинами. В какой-то момент, на глаза ложится что-то теплое, и картины исчезают. “Не больно даже. А они кричат,”— почему-то, кажется, что это именно смерть, и именно такой она должна быть. Ласковой, неожиданной, и главное, совсем-совсем безболезненной. “Как сон,”— думает девочка, уже готовая и правда провалится в Морфея, пусть он и языческое божество. Во сне ведь нет этого пламени, нет огня. — Гадюка, ты помирать здесь что ли, собралась?! Вылазь давай. Смерть, почему-то, говорит знакомым обезьяним голосом, громким и наглым. Смерть тянет её куда-то, наверное в пустоту, не открывая глаз. От неожиданности Мамуши наступает на собственные волосы, и чувствует боль. Это не правильно, она же умерла, а там боли не должно быть. Какая неправильная смерть. Но в пустоте есть не только боль, туда приходят и крики, и грохот, и что самое странное, прохладный ветер. Смерть открывает глаза, и Мамуши видит привычный двор, и храм. Только вот огонь здесь не такой как раньше, он синий. Синий и злой. — Бежим, эй, не тормози!— девочку трясут за плечо, и вновь тянут. Она оборачивается, и вместо смерти, видит семейство обезьянок. Точнее это совсем не обезьяны, это перепуганный до смерти маленький Кинзоу, и взлохмаченный, скорее как воробей после отлично драки, Джизоу. Он мертвой хваткой вцепился в её плечо, а второй рукой держит младшего брата. Мамушки никогда не видела его таким, даже когда они дрались, даже когда чужие мальчишки начинали кидаться камнями в храм, глупые дети. У Дзюро серьезный взгляд, такой бывает у взрослых, когда они, чем то опечалены но не могут показать это. В темных глазах отражается пламя, синее и красное, и Мамуши, вообще-то, понимает его. Там, в храме, он наверняка видел смерть брата, наверняка боялся, наверняка… Но все равно забрал её, от смерти. Девочка кивает, и послушно шагает за ним, не пререкаясь и не обзывая. Мамуши доверчиво сжимает ладонь, и думает, как глупо считать его смертью. Смерть она ведь страшная. А ей, рядом с ним, совсем не страшно. *** — Гадюка, ты помирать здесь что ли, собралась?!— Мамуши улыбается сквозь слезы и кашель, и сильнее хватаясь за Обезьянку. Синее пламя, беснуется уже не вокруг, а под стать в её сознании, но сейчас оно совершенно не опасно. — Как тут помрешь, если ты постоянно отбираешь меня, у неё из под носа.