В двадцати метрах от меня в позе сэйдза (с ее премаленькими стопами, развернутыми кверху, с большими пальцами ног, робко соприкасающимися друг к другу и грациозно ровной осанкой) сидела светленькая, еще совсем юная, 17-летняя девчонка, будучи только-только расцветающим нежным цветочком. Она была одета в восхитительное шелковое кимоно, выбранным мной перед началом мидзуагэ: тепло-бежевое с приятными, размашистыми рисунками соцветиями космеи и, если меня память не подводит, хризантемы, вышитые золотистыми нитками, летящими птицами и скалами (это было старинное кимоно). Широкий дарари-оби, искусно завязанный сзади, чуть ли не свисающий до щиколоток, обхватывал неокрепшую грудь и торс майко, казалось, будто ей было тяжело дышать. Но так только казалось, ведь на ее равнодушном лице я ничего не увидел, кроме фарфоровой бархатной кожи, изящно подчеркнутых бровей и круглых глаз помадой из сафлора бэни. Я помню многие мелочи, например, такие, как еле уловимый блеск страха в ее глазах, эри-аси (незакрашенный участок на тыльной стороне ее тонкой шеи, такой чувствительный), цвет веревок и ремней, которыми был завязан ее оби. Всё. Цветочные шпильки, собранные в соцветия-пучки, гирлянды, гребень, каноко-домэ и золотые тама-канзаши на ее варэшинобу. Эта майко Юи была именно той, кто заставлял меня утонуть в пучине собственного вожделения и симпатии: я был готов потратить любые деньги, чтобы прикоснуться к ее чистому телу и попробовать вкус так желаемой крови — я стал ее данной.
Я заплатил окейи достаточно, чтобы остаться с ней в ту волшебную ночь наедине. Тогда уже власть над ней чувствовал я, а не она, когда во время банкета ее очаровательная улыбка, элегантные движения, сдержанная походка и специально чуть приподнятый рукав, обнаживший хрупкое запястье, сводили меня с ума. Чувство собственности этой преюной майко бессовестно переполняло меня внутри, она стала тем заветным, единственным подарком, что так жаждет ребенок, и этим жадным ребенком был я.
«Налей мне саке и приготовься», — сказал я, вдоволь налюбовавшись ее изысканным и благородным видом. Она так и сделала, тем временем пока я был в ванне.
Минуты ожидания казались мне часами. Я чувствовал обжигающий внутренности огонь нетерпения и сладостного в то же время ожидания. Оказавшись в моей комнате, мы поклонились друг другу, как это было принято здесь; краем глаза я видел, как благодарно Юи наклонилась, как ее ровная спина ни разу не дрогнула. Ее уже успели переодеть в более простое кимоно. Я отпил немного саке, девочка покорно легла, положив свою голову на подушку, специально приготовленную для ее громоздкой прически. Она была очаровательна. Но вместе с ее прелестным очарованием мне, хищнику, хотелось как можно быстрее вонзить свои клыки в человеческую белоснежную кожу и отпивать маленькими глотками еще пока девственную кровь.
Я развязал ее кимоно, положил полотенца под бедра и на всякое мое прикосновение к ее плоти девичья кожа отвечала толпой бегущих мурашек, которых я никак не мог не заметить. Это забавляло меня. Мне нравился ее плоский, такой еще неразвившийся стан, худенькие, длинные ноги и белизна ее кожи — она была как будто моей наполовину уже нимфеткой. Юи не двигалась. Я снова вспомнил тот зазывающий жест рукой на банкете, и тогда четко решил, что первую метку я оставлю на запястье. И вот взгляд, окутанный неожиданным страхом и болью, быстро вонзился в меня, болезненный крик заполнил тускло освещенную комнату, тем не менее мгновенный ужас и покорность не давали ей бороться со мной и мне это нравилось. Я укусил ее шею, там, где виднелась, бодро пульсировала сонная артерия, правда, чуть правее — вкус девичьей крови был прекрасен, такой сладкий и нежный, непорочный и легкий, мне казалось, что эйфория и страсть сорвет мне голову. Это был бесценный подарок судьбы! Вместе с сытостью на меня наконец-таки нахлынуло возбуждение — мои руки осторожно дотрагивались ее уже влажного влагалища, на мой поцелуй прекрасная майко отвечать не стала. Лаская пальцами и глазами ее испуганное личико, я осторожно порвал ее девственную плеву — девичьи вишневые глаза стали влажными, а после и вовсе она заплакала тихо, гордо и благородно.
«Тсс», шептал я, нежно прикасаясь устами ее сухих уст, «Великий Я не хочет, чтобы сегодня ему портили ужин. Ты же умная девочка?»
Но плакать она не переставала, тихий стон процеживался через ее губы, как через сито. Я очень чутко и напористо входил в ее узкую пещеру, наталкиваясь постоянно на тупик. Ее ноги задрожали, спина начала упрямо елозить (меня это жутко бесило), тонкие пальчики судорожно напряглись, дыхание было очень тяжелым, сердце бешено колотилось, кажется, в тот момент она достигла наивысшей точки оргазма, но мне было мало — я продолжал. Продолжал так, что в нужный момент не стал вытаскивать свой плод вожделения. Но оргазм, эйфория, легкая влюбленность снесли мне крышу окончательно: я целовал каждый сантиметр ее уже опороченного мной тела, ласкал хрупкие лопатки, маленькую грудь, вылизывал слезы на юном личике, вытирал ее между ног, говорил о том, как она прекрасна — и она слушала меня очень внимательно. Я был даже удивлен, насколько этот цветочек тактичный и изящный в манерах. Тогда я предложил ей: «Давай проведем вечность вместе». Но майко только чуть скривила уголки рта. В тот момент меня переклинило, и я возненавидел эту молчаливую девчонку. Мои кисти рук грубо обвили такую тонкую, такую длинную, белоснежную, манящую шею.
Один
Ее маленькие, аккуратненькие ручки пытались вцепиться в мои, пытались то ли погладить, то ли наоборот расцарапать — я так и не понял.
Два
Я слышал предсмертную, молящую хрипотцу — я начал жалеть, но не стал останавливаться.
Три
Цвет ее кожи стал темнеть, я даже помню сейчас — голубовато-серый.
Четыре
Из ее рта высунулся побледневший язык.
Пять
Но больше всего меня поразлил ее взгляд: юный цветочек, прелестная майко, Юи, я уже точно знал, что жалею, уже в ту секунду я жалел о своем выборе, вишневый огонёк не переставал затухать, точнее он уже был не вишневый, а кровавый, я на секунду утонул в твоём взгляде, утонул в этой крови, утонул в этом отчаянии.
Шесть
Ее движение стали замедляться, огонек стал потухать.
Семь, восемь, девять... Вечность
Она перестала двигаться, мертвое тело всё еще было подвешено на моих руках, пальчики ног не доставали пола, я продолжал рассматривать юное личико. Девочка уже не дышала, сердце не билось, как раньше.
Я убил ее, о чем жалел так долго, и так мучительно. В первый день я думал, что должен исповедоваться, думал, что должен сам покончить с собой, хоть это было и неосуществимо, думал много о чем, но в голове до сих пор вертелся ее юный образ, и каждый ее вдох, и каждый ее выдох заставлял утонуть в пучине самобичевания и самоугнетения.
Но кто бы мог подумать, что именно ты через 200 лет сама явишься в образе невинной школьницы ко мне, в дом Сакамаки? Я испробую тебя, испытаю, но уже никогда не сделаю той ошибки, что в прошлом, Юи.
