Танцуй, ведьма!

Он уже не в первый раз видит этот сон. Да и сон ли это – руки все еще горят болью от содранной кожи, а глаза спешат укрыться от палящих искр? Он тихо проводит пальцами – самыми кончиками, почти незримо – по темной макушке жены и в растерянности исчезает за дверью, оставляя неприбранным свой уголок на супружеском ложе. Ему уже кажется, что зовут его не Джефф, а Фролло, и невольно он задерживает свой восхищенный – слишком даже для верующего, – взгляд на величественных соборах. «О, если бы это был простой кошмар»,- вытирая холодный пот со лба, шепчет несчастный. Если бы это был просто кошмар – сдирать кожу с костяшек пальцев из-за того дьявольского образа, который преследует его, словно злой рок. Его проклятье носит цыганские цветные лохмотья, а бубенцы на оголенных руках и ногах вздрагивают мелодичным звоном от каждого ее легкого шажка. Она слишком реальна для сна. Проклятье в образе цыганки имеет карамельно-смуглую кожу, с еще детским абрикосовым пушком, к которому так хочется прижаться губами и вдыхать, вдыхать этот пленительный запах, которым пахнет она – еще совсем ребенок, дитя улицы ! Он не в силах отвести пылающего взгляда от нее, а руки вмиг становятся влажными от вожделения. Она отравила всю его жизнь – почему при этой мысли его посещает странное ощущение дежавю? Ее мягкие смоляные кудри, волнами прикрывающие напряженную гладкую спинку, скользят по рукам, плечам, не осязаемые. Он готов продать душу за бесценок – лишь бы быть одним из этих локонов и иметь право прикасаться к ней, обнаженной! Если бы можно было ревновать к неодушевленным вещам, то он бешено ревновал. Девчушка-призрак каждую ночь со слезами в агатово-черных оленьих глазах кричит ему о своей ненависти. О, ее чудный голос, переполненный чувствами – он готов слушать его вечно! Раз – одна слезинка прочертила дорожку по щеке, пылающей, и скрылась в ложбинке острого подбородка. Два – другая звучно ударилась о хладный пол подземного склепа. Внезапно он осознает, где находится, что стоит на коленях и беспомощно протягивает руки к ней, крича о своей похоти, принявшей облик любви. Бедное дитя, виновато ли оно в том, что желанно? Последняя струнка самообладания рвется внутри него, и он бросается к ней раненым зверем – лишь бы укрыть эти плечи, прижать к себе, унести к себе и больше ее не отпускать. Казалось, самую малость – как прекрасен был тот миг! – он коснулся ее, и она растворилась со смехом, проклятая ведьма. Джефф замечает, что в свои тридцать шесть лет он почти полностью поседел. Он никогда не думал, что будет так страдать из-за чувств к фантому, к призраку из снов. Ох, эта похоть, она хуже огня в геенне! Кажется, что сейчас он сгорит заживо, его тело, глупая отвратительная грешная плоть, просто не выдержит. Стакан холодной воды, налитой второпях дрожащей рукой, был сродни глотку воды посреди раскаленных песков пустыни, как бы банально это ни звучало. Он возвращается в гостиную, где тяжело опускается в дружеские объятия кресла. Впереди еще одна бесконечно-бессонная ночка. Прикрыв глаза, он старается думать о чем угодно, о том, как пойдет завтра на прогулку в парк, весенний, свежий… Но легким мановением тонкой смуглой ручки, ох, этой желанной ручки, которую хочется осыпать невесомыми поцелуями, его гибель, его наваждение снова появляется незваным гостем в его мыслях. Эта отвратительная похоть омерзительными своими щупальцами захватывает всю его ночную жизнь. Днем она словно отступает, чтобы накопить свои силы. Днем Джефф любящий муж, искренне любящий, отличный работник и веселый человек. Но как только ночь вступает в свои права… ох, не думать об этом! Но эти нежные локотки, эти тонкие пальчики, которыми хочется просто любоваться, бесконечно любоваться ими, держа их, эти остренькие коленки, мелькнувшие при еще одном диком па, эти бубенчики, звенящие и манящие… Ведьма улыбается, но не ему – всему миру кроме него. Она улыбается даже костру, даже виселице. Но никогда ему, готовому умереть за одно ее ласковое слово. «Так не достанься ты никому!»,- не узнает свой голос Джефф, и ведьма, смеясь, легко прыгает прямо в костер, танцуя древнейший из танцев - танец смерти, изящно переставляя босые ножки, которые пожирает огонь. Трава горит, сжимается в жалкий комочек и рассыпается прахом. Цыганка лишь поднимает руки и, запрокинув точеную головку с развевающейся гривой волос, отдается в объятья огня, словно ласкам страстного любовника. А он лишь до боли сжимает руки в кулаки, вонзая ногти в собственную кожу, до кровоподтеков. «А огонь тебе к лицу, чертовка»,- выталкивает он из себя слова, едва шевеля пересохшими губами. Его проклятье лишь ухмыляется, сверкая своими дьявольскими глазами, змея-искусительница. Она уже теряет свою кожу, сливаясь с огнем в безумном танце смерти, извиваясь и сбрасывая свои звонкие бубенцы. -Джефф? О Боже, что с тобой, ты весь горишь!,- шелестит его проклятье, протягивая к нему горящие руки. Он изумленно моргнул и отпрянул, испуганный неожиданной переменой. Неужели это Ангел, спустившийся с небес, чтобы охладить его отвратительное в своей похоти тело своими холодными объятиями? -Опять кошмары?! Дорогой, ну что же ты сразу меня не разбудил? Я не позволю тебе страдать, тем более в одиночку,- красивые губы делают реверанс в улыбке. Его жена, растрепанная и сонная, с взлохмаченными черными волосами, с причитаниями приникла к нему, прикладывая холодную ладошку к его пылающему лбу. Ее тихий и мягкий голосок заглушил дьявольскую музыку, которую воспевает ведьма. Большие миндальные глаза в свете лампы отливают янтарем, о, сколько в них нежности и тревоги за него, недостойного! Джефф прячет лицо в витых мягких кудрях, пахнущих пряными травами и разбросанных по спине и плечам. Тонкая смуглая ручка успокаивающе прошлась по напрягшейся спине. -Идем спать,- улыбается она, его Дева Мария, его единственное спасение и утешение. Его свет и единственная любовь, незапятнанная его ночными страстями. Ведь она никогда не узнает… А ему лучше и не знать, что под толстым слоем повседневности в душе его Ангела звучат те же дьявольские бубенцы.