Evening Rain

Для большинства людей дождь ассоциируется с чем-то неприятным. Монотонный и однообразный звук барабанящих по крыше капель усыпляет, а стекающие по запотевшему стеклу струйки воды и общий серый пейзаж за окном нагоняют какое-то уныние и мрачную тоску. А вот Канбаре Акихито дождь нравился, ещё с далёкого детства – играть на улице он не любил, ибо общаться с детьми ему не разрешала мать, да и сам он из-за своей природной замкнутости к этому не стремился – в конце-концов, сложно общаться с теми, кто считает тебя как минимум чокнутым, а как максимум – чудовищем, которое ест по ночам беззащитных детей. А ведь яркая солнечная погода за окном порой так манила его выйти из тесной комнаты, окунуться в тот яркий, светлый, солнечный мир снаружи, полный детского смеха и веселья. Как часто бывало порой, что он, засмотревшись на игравших во дворе детей, сползал на пол и, уткнувшись носом в сложенные на коленях руки, трясся в почти беззвучных рыданиях, глотая солёные слёзы? На памяти Канбары – чаще, чем ему хотелось бы. Единственные светлые воспоминания тогда были связаны с матерью – он часто ловил на себе её грустный, сочувственный взгляд, когда она, бывало, найдя его молча плачущего в собственной комнате, опускалась перед ним на колени и прижимала к собственной груди, покачивая и убаюкивая, как маленького. Ему казалось, что она в каком-то плане винила себя в том, что он у неё вот такой, неправильный, ненормальный, и от этого сочувствия хотелось выть, а собственное бессмертие казалось ему как минимум карой свыше, а уж точно не благословением. И пусть его мать была несерьёзной, постоянно хихикала и глупо шутила, он, тем не менее, был ей благодарен – хотя бы за то, что она скрашивала его скучные дни, давала почувствовать, что и такое странное создание, как он, без роду и племени, может быть кому-то нужен и кем-то любим. Впрочем, последние года два ласку и заботу ему дарил совсем другой человек. Едва подумав об этом, Канбара улыбнулся, зарывшись носом поглубже в пушистый мягкий шарф, словно впитавший в себя тепло её рук. Поправив воротник чёрного пальто, он, крепче ухватив зонт, двинулся по улице заливаемого дождём городка, обходя наиболее глубокие лужи и стараясь не натыкаться на таких же, как он, спешащих с работы людей. Временами ему приходилось останавливаться и отходить дальше от дороги, чтобы пропустить ярко светившие фарами машины, которые так и норовили обрызгать водой незадачливых путников. За низвергавшимися с неба струями воды силуэт города почти терялся, лишь мутные бледные пятна фонарей и окон ближайших домов ярко выделялись из этого тусклого сумрака. Переходя с одной улочки на другую, Канбара чувствовал себя как никогда уставшим – на работе сегодня выдался жуткий аврал, а и без того не радужное настроение ещё больше испортил какой-то ёму, занявший своей огромной тушей половину района и вынудивший его в спешном порядке буквально сбегать с рабочего места, дабы разобраться с незваным гостем мира снов. Внезапно вынырнувший из почти сплошной стены дождя знакомый домик заставил его губы сами собой растянуться в улыбку, а мрачные мысли – мигом улетучиться из его головы. Он ускорил шаг, расплёскивая воду и плотнее кутаясь в пальто под порывами прохладного ветра, желая как можно скорее спрятаться в спасительном уюте своего пристанища. Там тепло, тихо и спокойно, там царит такой привычный глазу и ставший родным беспорядок, там мирно зеленеют бонсаи на подоконнике, там ждёт хозяина его огромная коллекция очков, и, наконец, там ждёт его она, Курияма Мирай, самая лучшая девушка на свете. Подойдя к ставшей родной двери, он онемевшими от холода руками достал из кармана ключи и, повернув их в замке и услышав щелчок, быстро вошёл внутрь, тут же захлопывая дверь, дабы не выпустить наружу драгоценное тепло родного дома. Едва шум дождя остался за дверью, Акихито ощутил настоящее спокойствие – словно он, наконец, в родной гавани, где никакие штормы и дрязги внешнего мира не смогут его достать. В прихожей свет не горел, а из-за вечера, и, тем более, дождя на улице, было довольно темно. Но даже в этом тёплом мраке он, тем не менее, смог различить силуэты подставки для зонтов, коврика, на котором стояла разномастная обувь, приличных размеров шкаф для одежды, небольшая картина, рисунок которой из-за темноты было не разобрать, но Канбара помнил, что на ней нарисован мост через реку, окружённый цветущими сакурами… Он выдохнул холодный воздух, отряхнул зонт, позволяя излишкам воды упасть на ковёр, после чего закрыл его и поставил в подставку. Наконец-то он дома. Он стянул с шеи шарф и, сняв и повесив на ближайшую вешалку пальто, хотел уже было пройти вглубь квартиры, как вдруг услышал топот ног, а в следующую секунду ему на шею кинулась девушка в милой домашней пижаме и мягких тапочках. – Акихито-кун! – восторженно воскликнула она, и, честное слово, он не соврал бы, если бы сказал, что скучал по этому голосу на протяжении всего дня. Улыбнувшись, он сомкнул свои руки на её талии и крепче прижал к себе, наслаждаясь ощущением тёплого родного тела. – Добрый вечер, Мирай, – выдохнул он, зарываясь носом в её волосы и вдыхая лёгкий аромат лаванды – её любимой пены для ванной, – и её собственного тела. Она отстранилась, и он не упустил возможности вновь пробежаться по ней глазами, жадно впитывая столь дорогой сердцу образ – за все то время, что они знали друг друга, она почти не подросла, оставшись всё такой же хрупкой на вид, но Канбара знал, насколько обманчиво это впечатление. Зато он не мог не признать, насколько же она похорошела – увеличилась грудь, округлились бёдра, смягчились черты лица. Она мило улыбалась ему, слегка краснея, глядя на него из под очков своими карими глазами, а её отросшие до лопаток светло-рыжие волосы были затянуты в небольшой хвост. В своей футболке и розовых пижамных штанах она выглядела невероятно мило, а её очки… Боже, её очки приковывали его взгляд к ней, и он, при всём желании, не смог бы теперь его оторвать – идеально плавные, без толстой, угловатой оправы, маленькие и изящные, они идеально подходили ей, делая её ещё прекраснее. Заметив, что Канбара с лицом ребёнка в открытую пялится на неё, глупо хлопая глазами и раскрыв рот, Мирай почувствовала, что заливается румянцем. – Ч-чего ты уставился? – чуть запнувшись, пробормотала она. – Эти очки просто невероятно идут тебе, – прошептал Акихито, с лица которого не сползала глупейшая блаженная улыбка. – Раздражаешь! – буркнула Мирай, вновь уткнувшись носом ему в грудь. А что, нечего её смущать! Семпай-извращенец… Когда юноша уже переоделся в домашнюю одежду, вымыл руки и пришёл на небольшую кухню, то увидел, что на столе его уже дожидается рисовый омлет, залитый кетчупом – его любимая, ещё с детства, еда. Улыбнувшись, он уселся за стол и тут же отправил ложку лакомства себе в рот, с наслаждением жуя и чуть прикрывая глаза. – Миай, у фефя пофучифось пфосто фефикофепно! – промычал он с превеликим трудом, поскольку рот его был забит омлетом. – Не болтай – подавишься! – буркнула ему в ответ Курияма, стоя у окна и опрыскивая из пульверизатора бонсаи на подоконнике. Через некоторое время, правда, девушка больше не смогла сделать вид, что похвала ей безразлична, поэтому обернулась и негромко спросила: – Тебе правда понравилось? – Ага, – кивнул Акихито, уже успевший опустошить всю тарелку – в конце-концов, на работе из-за напавшего ёму поесть особо не вышло, – Даже лучше, чем у мамы! – С-спасибо… – промямлила девушка, после чего отвернулась и с удвоенным рвением принялась опрыскивать бонсаи. Но Канбара заметил, как глаза её вспыхнули радостью в ответ на похвалу. На то, чтобы научиться кулинарному искусству, Курияме потребовалось ни много, ни мало полгода. Акихито, впрочем, не был особо удивлён – он знал, что девушка готовила из рук вон плохо, поэтому и до, и после того, как они официально начали встречаться, оба предпочитали есть в различных столовых и кафе. И, в принципе, всё было хорошо – вплоть до того момента, пока Мирай вдруг не вбила себе в голову, что её неумение готовить автоматически делает её «плохой девушкой». Разумеется все его воспитательные речи о том, что он любит её не за это, ни к чему не привели - как, впрочем, и всегда. Поначалу попытки Куриямы научиться готовить самой были обыкновенной напрасной тратой продуктов, но Мирай проявила столь не свойственное для неё упорство и сдаваться не собиралась. Её блюда становились всё более и более сносными, и Акихито сам не заметил, как их общие походы в столовые неожиданно прекратились. Небо за окном всё больше темнело, а монотонный стук капель по крыше не ослабевал. Стекающие капли на запотевшем окне в свете фонарей казались светлыми канавками, прорезанными в тёмном зеркале. Посуда вскоре была вымыта, бонсаи – политы, после чего парочка плавно перекочевала из кухни на диван. Из света Курияма включила лишь небольшой светильник, стоявший на комоде – им обоим нравился этот полумрак, придававший какую-то интимную, таинственную атмосферу в уютной гостиной. – Кстати! – вдруг вспомнил Акихито, залезая в сумку, – Так, куда же я его положил… Курияма с интересом наблюдала за парнем, копавшемся в сумке, пока тот с победным возгласом не вытащил оттуда и не положил на ладонь девушки приличных размеров камушек с яркими вкраплениями ярко-красных кристаллов, очень похожих на рубины – за исключением того, что они слабо мерцали в темноте. – Господи Иисусе, – пробормотала Курияма, поправляя очки и вертя камень в руках, – Это насколько же он должен был быть большим… – Ну, полрайона загородил своей тушей, как мне показалось, – пожал плечами Канбара, откинувшись на спинку дивана. – Это ты из-за него голодный весь день? – Мирай стрельнула глазами в расслабившегося и прикрывшего глаза юношу. – Ага, – он выдохнул, – Хотел продать, да лавка уже закрывалась к тому моменту. – Ничего, я завтра продам, – Курияма отложила сердце ёму на кофейный столик и придвинулась ближе к парню, прижимаясь к тёплому боку, – Всё равно туда собиралась… Кстати, есть какие-нибудь новости? – Угу, – пробормотал Акихито, обнимая девушку за талию и ещё крепче прижимая к себе, – Хироми сказал, что семья Насэ заручилась поддержкой других влиятельных кланов и распустила Департамент Войнов Призрачного Мира. Курияма резко выдохнула – ну, рано или поздно это должно было случиться. Департамент Воинов Призрачного Мира (они же стражи границы миров, они же икайси) в последние несколько лет приносил куда больше проблем, чем пользы. Вместо исполнения своих прямых обязанностей он занимался лишь межклановой грызнёй, а многие его сомнительные инициативы и проекты грозили не только нарушить хрупкое равновесие между кланами икайси, но и пошатнуть столь важный сейчас баланс сил между людьми и ёму. Примитивные духи, просачивающиеся из мира снов на Землю – ещё цветочки, а вот настроить против себя многочисленных гуманоидных ёму, живущих, к тому же, на Земле, было бы чревато очень неприятными последствиями. И это уже не говоря о крайне преотвратных личностях, вроде Фуджимы Мироку, который своими действиями чуть не поставил само существование этого мира под угрозу, да ещё и не единожды покушался на жизнь семпая, её собственную, и ещё многих других людей. – Ну, по крайней мере теперь тебя, наверное, оставят в покое, – успокаивающе произнесла Мирай, положив голову Канбаре на плечо. Единственной причиной, почему она до сих пор не могла полностью отдаться счастью рядом с семпаем был страх – лишь став его девушкой, лишь решившись окончательно связать свою жизнь с ним, она осознала в полной мере, насколько же шатким было его положение. Несмотря на то, что семья Насэ стала относиться к полуёму куда сноснее (во много благодаря усилиям Хироми и Мицуки), существовало множество других кланов, по-прежнему втайне мечтавших заполучить его голову. В конце-концов, знание о том, что где-то по миру бродит бессмертный полуёму, посланный людям, судя по словам Яёи, в буквальном смысле как «кара за грехи», не способствует спокойному сну многих воинов призрачного мира. – Я не за себя боюсь, – вздохнул Канбара, поглаживая пальцами талию девушки, – Судя по тому, что мне сказала Мицуки, ты им тоже не особо нравишься. С тех самых пор, как новости о том, что случилось с Фуджимой, облетели всю страну, многие икайси вспомнили о клане проклятой крови и активно точат на тебя зуб. – Я могу постоять за себя! – горячо воскликнула Курияма. – Я знаю! – вскричал Акихито, повернувшись к ней, и его глаза вдруг вспыхнули зеленью, замерцав в полутьме, словно два фонаря, – Я знаю… – повторил он тише, и мистическое сияние погасло, возвращая его взгляду первозданный карий цвет. Он потянул Курияму за руку и устроил её на своих коленях лицом к себе, сложив руки на её талии и прижав вплотную. – Я знаю, кто ты и на что способна, – тихо прошептал он, зарывшись носом в светло-рыжие волосы, – Но ты не бессмертна, Мирай. И я… я боюсь за тебя. – Думаешь, я не боюсь? – с жаром ответила девушка, отстраняясь и беря его лицо в свои ладони, после чего быстро-быстро шепча, – Ты имеешь хоть малейшее понятие того, как мне было страшно за тебя? Как я ревела по ночам в подушку, зная, что должна убить тебя, но зная также и то, что не смогу этого сделать?! Как мне хотелось то спрятать тебя ото всех, то сбежать как можно дальше? Как я ненавидела себя, осознавая, что должна убить того, кого люблю? И если бы я не нашла иного выхода, если бы я всё же вынуждена была тебя убить, то после… – она остановилась ненадолго, чтобы перевести дыхание, а потом, глядя ему прямо в глаза, выпалила, – Я бы тут же покончила с собой! Акихито окаменел. Леденящий, пронизывающий до костей ужас пробрался по всему его телу в самое сердце. Перед глазами помутнело и вдруг резкой вспышкой ему представилось закатное небо, и Курияма, стоявшая на самом краешке школьной крыши… Тёмно-синяя ленточка трепетала на ветру, лицо непроницаемое… И вот она сорвалась и медленно полетела вниз, всё ближе и ближе к неминуемой смерти… – Нет! – вскрикнул он, крепче обнимая её за талию и чувствуя, как глаза начинает щипать от слёз, – Нет… – Я бы не смогла забыть тебя, Акки-кун, – прошептала Мирай ему в шею, – И не смей мне возражать – в конце-концов, я знаю лучше. Просто не смогла бы. Так что не говори мне, что, отдаляясь, ты заботишься о моём счастье – моё счастье всегда было и будет рядом с тобой. Я защищу нас, семпай… Обещаю… Чего бы это ни стоило… Слова застряли у него в горле – Акихито просто не в силах был подобрать их, не в силах выразить всю глубину тех чувств, что бушевала внутри него, рвалась наружу, так что он просто взял лицо Мирай в ладони и поцеловал её. А её губы… Боже, её губы были такими же мягкими и сладкими, а ещё тёплыми, очень тёплыми; иногда ему казалось, что они словно согревают его изнутри. Ему хотелось чувствовать этот вкус снова и снова, поэтому он просто провёл языком по губам, чувствуя водопад мурашек по спине, когда Курияма жарко выдохнула прямо ему в губы. Его язык сразу же проник внутрь, исследуя её рот, проводя по зубам и сплетаясь с её язычком, передавая друг другу тепло, очевидные чувства, и что-то ещё, что-то, что нельзя было выразить ни словами, ни телом – тончайшие потоки энергии, видимые лишь там, за гранью этого мира, но чувствуемые ими обоими. Одна его рука плавно переместилась на её бедро, а другая проворно заползла под футболку, проведя холодными пальцами по мягкой коже вверх, сжав округлое полушарие груди – Мирай никогда не носила дома лифчики, и Акихито, почувствовав, как задрожала Курияма в его руках, какой сладкий стон вырвался из её рта вместе с общим тяжёлым дыханием и ниточкой слюны, повисшей меж их губ, удовлетворённо заурчал, словно кот, стащивший банку сметаны, чувствуя, как заходится в ударах сердце, а в штанах становится тесно. Мирай для него была самой лучшей – и неважно, насколько закомплексованной она была. Она могла сколько угодно унижаться в своём блоге, сколько угодно переживать из-за неумения готовить, быть милой и ещё миллиона вещей, которые она делала, по её мнению, «неправильно», или вовсе не умела. Он бы, в любом случае, не променял её ни на что и ни на кого другого. Слишком много они прошли, слишком много испытали и пережили вместе, чтобы даже просто представлять себя отдельно друг от друга. Из «милашки в очёчках» она стала для него, бессмертного полуёму, смыслом существования. Это ради неё он согласился драться с Тенью Пустоты, зная, что, возможно, поставит весь мир под удар. Это ради неё он согласился броситься за грань меж двумя мирами, рискуя окончательно утратить свою человечность и превратиться в безжалостного монстра. Ради неё он был готовь отдать свою жизнь, своё бессмертие, всё, что только было у него. И когда её жизнь зависела от его решения, он не минуты не колебался, сливаясь со своей сущностью ёму – один лишь шанс на то, что силы самого могущественного существа в мире будут теперь подвластны ему, один лишь шанс на то, что у него будет возможность защитить её, перевешивала все доводы против. Не теряя времени даром, Канбара тут же припал к её шее, проводя языком и губами по нежной бледной коже и впиваясь в неё зубами, наслаждаясь сладостным всхлипом Куриямы, её тяжёлым дыханием, быстро бьющейся под его губами жилкой. Он больше не мог терпеть, слишком сильно было его желание обладать ею, показать этой девушке, как много она значила для него, а то, что она хотела этого не меньше, лишь подстёгивало его возбуждение. Тихо рыча, он подхватил её под бёдра, побуждая скрестить ноги на его талии, после чего понёс в спальню буквально наощупь. На улице уже почти полностью стемнело, дождь не прекращался, но то, что он не видел отчётливо всю Курияму, лишь очертания её тела, делало девушку ещё соблазнительнее. Он уложил девушку на кровать, стянув с неё пижамные штаны, футболку, и вновь припадая к её губам. Курияма не могла больше держаться, она чувствовала, как проклятая кровь в её венах разгонялась, как её тело словно охватило пламя, из которого не было выхода. Руки её семпая словно были везде, а губы оставляли жаркие следы на нежной коже. Она зарылась пальцами в его светлые волосы, притянув его ближе и шепча: – Пожалуйста… Я хочу тебя, семпай… И тогда для него наступил конец. Он не мыслил, не думал, не анализировал – не было ничего, кроме сплошного бесконечное чувства, заполнявшего его. Он не успел заметить, как избавился от собственной одежды, как припал губами к шее Мирай, оставляя на ней кричаще алые метки, прижался к ней, тёрся о её лоно, и Курияма вновь сочно покраснела, когда увидела, насколько велико его желание, насколько сильно он хотел её. А затем раздвинула ноги, позволив ему завладеть собою. Всей, без остатка. Комната наполнилась страстными стонами, выбиваемыми плавными толчками бёдер, жаркими поцелуями, распалявшими пламя страсти выше. Их кожа блестела от пота в тусклом свете уличных фонарей, чувства захлёстывали через край. Его глаза медленно налились ярко-зелёным, таинственно замерцав в полутьме, и мир вокруг него вдруг преобразился – он словно стал видеть всё дальше, шире, безграничнее, чем обычно. Ни одно препятствие больше не скрывало от него ничего, и, взглянув на Курияму, Канбара увидел её настоящую – полупрозрачную, светящуюся изнутри, эфемерную, словно она была прекраснейшим из духов мира снов. Он видел сотни сверкающих потоков, бурлящих в ней, несущих энергию по её молодому телу, видел, как их потоки, объединённые вместе, сливались друг с другом жемчужными струями, сплетались воедино в такт их движениям, эмоциям, чувствам, постепенно превращаясь в бурное цунами. Их души слились в объятии, когда сладостное напряжение в конце-концов взорвалось яркими фейерверками, за которыми последовали два почти синхронных вскрика – а затем они упали на измятую простынь, усталые, измождённые, и очень-очень счастливые. Сверкающий, полный таинственных энергий и света мир вдруг исчез, и он заморгал вернувшими свой прежний карий цвет глазами, привыкая ко вновь наступившей для него темноте. Его рука нашла тёплое тело такой же измождённой Мирай и, обняв за талию, уложила ему на грудь, а вторая накинула на них одеяло. Он чмокнул её в губы, увидев в слабом свете с улицы, как она покраснела и уткнулась ему в плечо, после чего услышал хихиканье и тихое «Раздражаешь». А потом она посмотрела на него и тихо сказала: – Твои глаза снова позеленели. Как и… в прошлый раз. – Ты не представляешь, насколько прекрасна для меня, – прошептал он ей в ответ, оставляя поцелуй на её щеке, – Так прекрасна… Что я не могу описать это словами. – он осыпал короткими поцелуями всё её лицо, слыша лишь её тихий смех и чувствуя удивительную гармонию и успокоение внутри – его единая сущность была довольна сложившейся ситуацией. – Ты стал слишком часто меня смущать после слияния, – буркнула Мирай, вновь залившись краской, – Не припомню этого раньше за тобой. – Ну извини, – хмыкнул Акихито, – Возможно, та часть меня, которая когда-то была ёму, была безнадёжным романтиком? – Это ёму-то? – фыркнула Мирай, – Уж кто и был безнадёжным романтиком, так это ты, влюбившийся в меня из-за очков! – Эй, – Канбара надул щёки, сделавшись до безумия похожим на маленького ребёнка, – Между прочим очки тебе очень идут! Этот аксессуар облагораживает твоё лицо, выгодно подчёркивает глаза, ну а ещё он сам по себе красивый, да и к тому же… – Всё-всё, хватит, умоляю, – рассмеялась Курияма, – Избавь меня от очередной лекции на тему очков, фетишист! – Ну, я же не подкалываю тебя по поводу того, что ты со своими бонсаями часы напролёт проводишь. Я скоро буду ревновать тебя к растениям, Курияма! – Э-э-это другое! – пролепетала девушка, отчаянно краснея, но, увидев красноречивый взгляд Канбары, сдалась и буркнула, – Раздражаешь! Акихито фыркнул, а потом, не выдержав, расхохотался. Курияма, недоумённо посмотрев на него, всё же улыбнулась, а вскоре и сама присоединилась к его смеху. Это было так… нормально, так привычно, так не похоже на всю их жизнь до этого, что Канбара задумался – а не было ли это предрешено ему с самого начала? Он, на самом деле, никогда не был фаталистом и не верил в судьбу – в конце-концов, она уготовила ему участь быть орудием, «пламенным мечом», карающим провинившееся человечество, либо жертвы, за которой вечно будут охотиться кланы икайси, пытающиеся остановить – или хотя бы оттянуть, – неизбежное. Нет, такую судьбу он был принять не готов. Но встреча с Куриямой изменила его взгляд на мир – они оба столько раз дрались друг против друга, столько раз расставались, порой надолго, столько раз оба оказывались на краю гибели и иногда даже почти умирали – чтобы потом вновь встретиться. Неужели это то, что и предназначалось ему с самого начала? Неужели Курияма, что должна была стать его палачом, отказалась от своего предназначения не только из-за любви к нему, но и потому, что так должно было случиться, потому что это было правильно? Он не понимал, чем он заслужил такое счастье, чем он заслужил Мирай – он ведь «всадник Апокалипсиса», «палач человечества» или как его ещё прозвали войны призрачного мира; его судьба – убить или быть убитому, и даже сейчас, после слияния, его силы, которым не способен противостоять никто, кроме Куриямы, никуда не исчезли. Тогда почему? Неужели слияние со своей половиной ёму, на которое он решился вопреки всему, нарушило столь чётко выверенный план? Или, может, подтолкнуть его к слиянию и было целью всего этого? Самокопание Акихито прервала Мирай, которая, зевнув, удобнее устроилась у него на плече, уставшая после бурной ночи и явно не желающая дальше продолжать разговор. Юноша лишь хмыкнул и слегка потянулся, только теперь в полной мере ощутив, как же устало его тело – регенерация регенерацией, но от усталости его силы, увы, не спасали (что было, на его взгляд, сильным упущением). Его рука скользнула по мягкой коже талии Мирай, прижимая её крепче к себе, после чего он, наконец, прикрыл глаза, отдаваясь мерному стуку дождя по крыше и теплу родного тела под боком. В глубине души он понимал, что ничего ещё не закончено – пусть Департамента больше нет, но кланы воинов призрачного мира до сих пор едва терпят их присутствие на своей территории, и, возможно, ещё не раз попытаются их убить. Но это больше не волновало его – Курияма теперь рядом, и он сделает всё, что в его силах, чтобы защитить её. Пока они вместе – их объединённую силу не сможет сломить ничто. – Я люблю тебя, – пробормотал Канбара, прежде чем окончательно заснуть. – И я тебя, – ответила Мирай, погружаясь в сон. И только дождь, стучавший по крыше, был свидетелем их нерушимой клятвы.