***
Клуб. Грязные танцы. Шоты с неизвестным содержимым. Привычная обстановка нисколько не давила на виски, напротив, разливалась по телу покалывающим теплом и была единственным приятным ощущением в этой выгребной яме человеческих чувств. Эцио хотел было опрокинуть в себя очередную рюмку Кровавой Мэри, как его остановил незнакомый мужской голос, прозвучавший настолько близко, что он неосознанно вздрогнул и поморщился, словно от сильной боли: — Заливаете горе? Мужчина обернулся на нарушителя своего спокойствия и хотел уже послать того далеко и надолго, но заткнулся, разглядывая незнакомца. Волосы шатена были взъерошены так, словно в них несколько минут назад копошились вороны, а глаза… Глаза были настолько красивыми, что Эцио потерял суть вопроса, едва услышав его. Золотыми. — ...красивый? — Эцио услышал только конец фразы, когда перевёл взгляд на полные губы иностранца. Именно так он выглядел, с выраженной восточной внешностью, миндалевидными глазами и косой высокомерной ухмылкой. — Что вы сказали? — прокричаться сквозь децибелы музыки оказалось невозможным, поэтому незнакомец придвинулся ближе к Эцио, стараясь услышать собеседника, и тем самым нарушая рамки приличия, о которых не могло быть и речи в этом заведении. — Я говорю, — тихий бархатный голос прокатился по хрящам уха мужчины, заставив того поежиться. — Неужели я такой красивый? Не успев опомниться, Эцио задумчиво кивнул, после чего так же задумчиво покачал головой и вовсе застыл, запутавшись в словах, действиях и ощущениях. Алкоголь развеивал мысли, собирал их в одну кучу и вновь разбрасывал по разным уголкам головы, лишая возможности понять их изначальное значение. Незнакомец же, опять криво ухмыльнувшись, схватил того за руку и потянул наружу, к чёрному выходу из этого злачного места. Задний двор не отличался красотой и роскошью, скорее уж был настоящим отражением того, что творилось внутри, — ужасно пахнущая помойка, куча обгорелых бычков и пара, сношающаяся прямо около двери. Эцио успел лишь заметить, что девушке не очень-то нравилось происходящее. Незнакомец, не обратив внимание на окружающих, все так же тащил мужчину, которого знал от силы пять минут, в сторону своей машины. Чёрный внедорожник встретил мужчин промозглым холодом, стоявшим как на улице, так и внутри автомобиля. Шатен незамедлительно завёл мотор и включил печку, стремясь разогнать спасательное тепло по всему салону, а в первую очередь, к задним пассажирским сиденьям, где уже сидел Эцио, откинувший голову назад и рассматривающий металлический потолок. — И как же вас зовут? — за спиной незнакомца хлопнула дверь, и он уселся рядом с Эцио, доставая из карманов потрепанных джинс помятую пачку сигарет. — Эцио, — на самом деле он никогда не представлялся будущим партнёрам по сексу своим настоящим именем, но сейчас… То ли алкоголь развязал ему язык (что было маловероятно), то ли сама обстановка располагала к такому поведению. — Эцио Аудиторе. — Альтаир, — имя скользнуло в воздухе бархатной тканью, и Эцио подумалось, что у столь красивого мужчины просто должно было быть такое имя. Загадочное, с привкусом мускуса на губах, когда произносишь его раз за разом. Раз за разом. Прижать язык к зубам, сдержанно выдохнуть, приоткрыв рот, и прокатить «р» под языком. Как восточную сладость. Сигарета заалела в темноте ночи спасительным маяком, и Эцио вдруг подумалось — а зачем откладывать все на потом? Он не раз спал с мужчинами, ровно как и с женщинами, основа ему знакома, так к чему же продолжать бессмысленное молчание? Выхватив сигарету из рук Альтаира, он поднес её ко рту, вдыхая противный дым, уже давно не отзывающийся кашлем в его лёгких. Привык. Слишком много курил после всего, что произошло. Сигареты, трубка, кальян… Перепробовать все, но не почувствовать ничего — цель или вынужденный итог такого существования. Именно существования, а не жизни, ведь назвать жизнью ту неведомую херню, что творилась с ним, Эцио не мог. — Эй, прекращай, — никотиновая палочка вновь оказалась в пальцах выхватившего её Альтаира. — Воришка. Эцио приподнял брови, всем своим видом показывая своё отношение к сомнительному прозвищу, и, как только Альтаир выдохнул клубок бело-сизого дыма, потянулся за поцелуем. Но не успел. Хохоча, Альтаир уклонился, а в следующую секунду уже опрокинул мужчину на спину, явно обозначая свою позицию на следующие несколько минут. Или часов, это уже зависело именно от него. Эцио не сопротивлялся. Побыть в роли нижнего он уже успел, так что это его ни капельки не смущало, разве что ощущения ему не очень-то нравились, но на этот раз можно было и помолчать, особенно когда тебя обхаживает такой мужчина. Альтаир не разочаровывал. Пока что. Чуткие пальцы начали медленно расстегивать пуговицы на когда-то бывшей белоснежной рубашке. Неторопливо, как будто сонливо. Эцио же ухмылялся, смотря на лицо иностранца. Оно выглядело таким сосредоточенным, что неимоверно смешило, однако издать какой-либо лишний звук мужчина боялся — не хотелось спугнуть момент. Рубашка упала вниз, туда, где осталась и обувь Альтаира, снявшего её с минуту назад. Эцио проводил её грустным взглядом, но ничего не сказал, лишь вновь перевёл взгляд на партнёра, ожидая последующих действий. Он же не заставлял себя ждать. Руки легли на крепкую шею, лицо так приблизилось, что Эцио мог чувствовать вкус сигарет на своих губах, просто ловя дыхание Альтаира. Но поцелуя не было. Лишь крайне напряженный взгляд, от которого волосы вставали даже там, где никогда не двигались. Золотые. Как ихор богов, казалось, из них можно испить солнце. Оно плескалось в радужках и, Эцио мог поклясться, могло вылиться через край. Не проронить бы капли… Внезапный укус прервал размышления, и мужчина нехотя вскрикнул. Альтаир же молчал, лишь коснулся кончиком языка участка кожи чуть пониже уха и, таинственно улыбнувшись, скрылся из поля зрения Эцио. Тот же тяжело дышал. Дыхание спирало, и он абсолютно ничего не мог с этим сделать. Казалось, внутри поселилось растение, распустившее свои цветы именно в эти секунды, и перекрыло путь к кислороду, проникнув в горло. Горло, наружнюю часть которого сейчас целовал человек, о котором он знал лишь его имя. Имя, которое он, без всяких сомнений, будет вспоминать долгими ночами, приложившись лбом к холодной стене, надрачивая стоящий колом член до посинения. И Эцио уже потянулся было, чтобы сделать это прямо сейчас, но его ладони перехватили и сжали над головой, не давая возможности прикоснуться ни к себе, ни к иностранцу, который, видимо, решил взять все в свои руки. Эцио не был против. С требовательными шлюшками он слишком редко расслаблялся, чтобы сейчас упускать этот момент. Склонив голову набок и предоставляя иностранцу доступ к своей шее, мужчина наткнулся взглядом на алеющий в стоящей на боксе пепельнице бычок. Ухмылка сама по себе растянула губы Аудиторе. Надо же, полностью подготовился. Но додумать он не успел — Альтаир вновь прикусил его шею. На этот раз горела кожа у основания кадыка, отдаваясь болезненной пульсацией и давящей на грудь истомой, разнося по всему телу приятное тепло и обжигающее жилы возбуждение. Паршивец, как же он заставлял чувствовать себя неопытным мальчишкой? Эцио сдавленно прорычал, утыкаясь носом в разворошенную шевелюру и вдыхая пряный запах. Мускус. Имбирь. Что-то сладкое. Невероятно сладкое, но не приторное, такое, что хотелось попробовать кожу иностранца на вкус, прямо сейчас, провести кончиком языка по выступающим косточками ключиц, словить дыхание губами… Прямо сейчас. Мужчина вновь дернулся в желании исполнить в реальность посетившие его мысли, но Альтаир, не скрывая торжествующей улыбки, лишь сильнее сжал запястья партнёра, напоследок пройдясь рваным дыханием по линии скулы Эцио. Он скользнул ниже. Вновь прошёлся поцелуями-укусами по поверхности шеи, истерзав, казалось, каждый её квадратный миллиметр. Одними губами провёл линию по острым ключицам, поднял голову и наткнулся на такой же острый взгляд. Чёрт, таким взглядом можно было вскрывать вены. Таким взглядом можно было напиваться, желая, чтобы последнего глотка не было. Таким взглядом можно было греться. — Я отпущу твои руки, — Альтаир вновь медленно наклонился к самому лицу мужчины, неотрывно смотря тому в глаза. — Но ты оставишь их в таком же положении. Попытаешься что-то сделать до того, как разрешу — и я остановлюсь. Понял? Сглотнув невесть когда появившийся в горле комок, Эцио кивнул. Ситуация казалась ему абсурдной, но в то же время завораживала своей непосредственностью. Альтаир вел себя так, словно все шло правильно, именно как и должно было быть. Иностранец вновь вернулся к ласкам. Никогда ещё прелюдия не была настолько долгой, и Эцио она начинала казаться изощрённой пыткой. Перед глазами стояли расплывающиеся от каждого мимолетного поцелуя буквы — двигаться нельзя. Иначе все закончится. Прямо здесь. Прямо сейчас. Его выкинут из тесного салона, рассмеются вслед и уедут, оставив лишь скребущихся на душе кошек. А где их можно поселить, он не знал, — целых поверхностей на обоях его души уже не осталось. Тяжёлое дыхание эхом прокатывалось в его собственной голове и прерывалось лишь в те моменты, когда Альтаир одаривал его лаской, такой непринужденной и, казалось, до жути естественной. Горячие грубоватые ладони скользили по торсу мужчины медленно, откровенно дразня, так, что не двигаться было невыносимо. Все границы размывались, теперь перед глазами стояли не буквы, а сплошная пелена. Которая исчезла стоило звону металлической пряжки зависнуть в густом воздухе. Эцио от чего-то стало страшно. Благоразумие, которое, казалось, уже давно покинуло его, появилось в голове пульсирующей болью, бьющей по вискам, отрезвляющей мыслью о том, что все им сделанное — неправильно. Альтаир, почувствовав сковавшее партнёра напряжение, замер. Момент казался ему до жути волнительным и не совсем таким, какими были все моменты до этого. Было что-то особенное в этом мужчине, в глазах которого плескалась практически ощущаемая боль. Его хотелось трогать, ласкать, целовать, укачивать на руках и говорить, что все будет хорошо, что иначе и быть не может, но он молчал. Не так поймет. Пошлет. Отсмеется и забудет. А он не хотел, чтобы Эцио Аудиторе забыл о нем. Потому и продолжил. Дрогнули пальцы, но потянули вниз собачку молнии. А дышать Альтаир перестал. Понял это лишь тогда, когда обеспокоенный выдох Аудиторе тревожным ветерком пришёлся по его рукам. Вдох. Стянуть вниз джинсы вместе с нижним бельем, с придыханием, не теряя времени. Выдох. Залюбоваться краской на щеках партнёра, обдать их холодным воздухом и криво улыбнуться. И заставить стонать. Всего за несколько секунд Эцио понял одну вещь — отсасывал Альтаир знатно. С придыханием, от которого хотелось кусать пальцы. С еле заметными причмокиваниями, которые звучали до жути пошло, но в то же время и возбуждающе. С неотрывным взглядом глаза в глаза, который нельзя было отвести в сторону, который хотелось пить, пить его золото раз за разом, нектар богов, чувствовать настоящий вкус наслаждения… С разливающимся в низу живота жаром. Эцио готов был кричать. Тело скручивала судорога, но он сопротивлялся. Честно сопротивлялся ей. Кажущейся наваждением. Сжимающей лёгкие до хриплых стонов. Казалось, останавливающей сердце. И когда перед глазами потухло уже все, тихий шепот начал возвращать его к действительности: — Нет, Эцио, мы ещё не закончили, — губы коснулись мокрой щеки в лёгком поцелуе. — Возвращайся, Эцио. — Мазнули по носу. — Возвращайся ко мне. И коснулись губ. На мгновение Эцио прошила боль. Разрывающая. Бесконечная. Выносящая все органы наружу, разбивающая дыхание на атомы, кровь — на элементы. Он забыл все, что когда-либо происходило с ним, что происходит сейчас, забыл самого себя. И воскрес. Словно вырвался из-под толщи воды после долгого кислородного голодания. Словно увидел свет солнца после годового заточения в сыром подземелье. Словно никогда раньше не жил. До него. До его грубых мозолистых ладоней. До страстно-нежного шепота. До искрящегося в глазах солнца. И до поцелуя. Болезненно прекрасного. Теперь ничто не могло его остановить — ни недавний приказ Альтаира, ни его протестующее мычание в ответ на повторный поцелуй, ни забывшееся где-то на закоулках сознания ощущение неправильности происходящего. Потому что все было правильно. Потому что обнимать его было так же естественно, как дышать. Потому что целовать его губы, сминать их, покусывать, раз за разом, раз за разом, теряя самообладание и рассудок, было так необходимо, так желаемо, так прекрасно, что все остальное, весь мусор мыслей и ворох воспоминаний, — исчезало. В свете этих глаз. В блеске этой уже не кривой улыбки. В руках. Грубых. Мозолистых. Горячих. Родных. И не было больше преград. Не было мыслей. Не было слов. Не было протестов. Только жгучая, взрывающая голову страсть. Только разливающийся по телу жар. Только зарождающееся в сердце тепло. Следы от поцелуев — багровыми цветами по коже. Иссиня-желтые пятна кровоподтеков — от нетерпеливых рук. Пальцы в чужой слюне — проникающие внутрь, растягивающие нутро. И сам Альтаир. Внутри. До звёзд перед глазами. До луны, сменившей фонари на их ночном поприще. До солнца. В сердце.***
Клуб. Грязные танцы. Шоты с неизвестным содержимым. Привычная обстановка нисколько не давила на виски, напротив, разливалась по телу приятным теплом и была одним из приятных ощущений в этой выгребной яме человеческих чувств. Эцио хотел было опрокинуть в себя очередной бокал вина, как его остановил до жути знакомый, до мурашек обезоруживающий, болезненно прекрасный мужской голос, прозвучавший настолько близко, что он неосознанно вздрогнул и улыбнулся: — За что пьем? — золотые глаза слабо блеснули в полумраке клуба, и Эцио тихо засмеялся, приподнимая вверх наполовину полный бокал с красным полусладким. — За болезненно прекрасное счастье, mio amore. За него.