***
Конечно, не только это разногласие служило причиной, по которой два величайших ума Восторга никак не ладили друг с другом. Зато ежедневно сдерживать разноимённые заряды учёных вместе позволяла всего одна фантастическая сила — любезно предоставленная в аренду мистером Фонтейном лаборатория. Одна на двоих, иначе не по карману. Работать из-за этого приходилось молча: любая, даже невнятно произнесённая себе под нос реплика могла породить громкую, утомительную, совершенно не новую в отношении приводимых аргументов дискуссию. Да что слова — различия в идеологии учёных проявлялись даже этологически. Йи мог оставаться в лаборатории неделями и спать, сидя на стуле, но встать не по будильнику, или забыть о бритье неудобным лезвием перед сальным зеркальцем микроскопа, или покинуть помещение, предварительно не убрав на место обязательно закрытый лабораторный журнал — никогда. А Тененбаум ела на ходу, вытирала в пылу работы горчицу (и наверняка часть препаратов) о свитер, исчезала и врывалась обратно прямо в процессе опыта, включала радио на полную громкость, курила и пела. Неудивительно, что при первой же появившейся возможности легально избегать общества фрау Тененбаум Сучонг оставил коллегу наедине с морскими слизнями и их геномом и присоединился к команде Гилберта Александера. Амбициозный проект по мгновенной реанимации, которым они занимались, носил производственное название «Вита-камера». На самом деле, роль биолога в проекте была минимальна: всего-то надо было проследить за составом препаратов в регенерационном аппарате не сложнее мобильной аптечки, избавлявшем от побочных эффектов вроде носового кровотечения. Главным же механизмом работы служил принцип, который казался Сучонгу бредовым и едва ли не лженаучным — квантовое бессмертие. Узнав о сомнениях коллеги, Александер одолжил Йи несколько книг на данную тематику. Часть из них представляла из себя литературу сугубо технического характера, дела до которой биологу, в общем-то, не было, но в остальных оказалась изложена и теория. Одна, под заглавием «Barriers to Trans-Dimensional Travel», предположительно была издана в начале века, так как рассыпалась на глазах и не имела обложки, а страницы её были сплошь исщерплены пометками и пятнами; вторая, «The Principles of Quantum Mechanics», выглядела ничуть не лучше. В придачу ко всему, невозможно было установить авторство ни одной из них — титульные листы были наполовину залиты чем-то красным. Плачевное состояние этих анналов квантовой физики разочаровывало. Впрочем, если от древности не успели устареть античные труды по алгебре и геометрии… И впервые за долгое время Сучонг увлёкся чтением до такой степени, что без раздумий пренебрёг режимом драгоценного сна, совершенно по-ребячески, с фонарём под одеялом. Представление о бесконечном числе миров как о совокупности всех возможностей, каждая из которых, в свою очередь, ветвилась на ещё одну бесконечность, словно фрактал, создавало утешительно логичную, прекрасную картину мира. Ни одна несправедливость отныне не совершалась случайно, у любого события было гениально простое оправдание: оно должно было произойти, так как было возможно. Настолько красивой в этом отношении не была даже генетика.***
Действующий прототип вита-камеры был создан довольно быстро. После окончательной калибровки надобность в биологе вовсе отпала, да и Тененбаум за это время значительно продвинулась в исследовании (уже пыталась подселить моллюсков в организмы теплокровных, какая умница) и не могла обойтись без коллеги. Одну кабину Сучонг, однако, попросил для личных целей. Александер отнёсся к просьбе с пониманием — подопытные имели тенденцию вымирать как плодовые мушки, без прикладного бессмертия в таких условиях никуда. Но физиологу было не до бессмертия. Позволив Бриджит в рабочее время играться с новеньким прибором, Йи выпроваживал её в конце дня обратно в апартаменты, а сам расцарапывал аппарат, переиначивал настройки и раскрывал настоящий потенциал изобретения через крохотные искры межвселенских разрывов. К новому увлечению биолог подошёл с той же ответственностью, что и к основной работе: ночь за ночью, без выходных он тщательно вёл наблюдения, составляя архив аудиодневников с наиболее значимыми находками. Однажды Сучонгу повезло. Сначала он даже не разглядел значительность своей находки через замочную скважину разрыва. Казалось бы, мало ли в начале века было красивых городов, где хорошим тоном считалась белая кожа и высокий социальный статус — и мало ли их осталось на поверхности сейчас? Да, культ вождя встречался не так часто, но разве Мэри Бейкер-Эдди не приходится современницей этому их Пророку? Разве и в её честь не устраивали похожие парады, пышные, с бесконечными воздушными шарами, шариками, дирижаблями… откуда здесь столько дирижаблей, кстати? И как они разбивают своими тупыми носами облака, проплывающие ниже мостовой? Так, постепенно, урывками, аппликацией, картина таинственного города собиралась в единое целое, удовлетворительно симметричное относительно точки отсчёта (по приблизительной оценке Сучонга, Колумбия парила над уровнем моря примерно на том же расстоянии, на которое Восторг был погружён ниже него). И тут, и там были свои чудеса, свои плазмиды, свои дельцы-плагиаторы, свои оппозиционеры, свои бедняки, свои сплайсеры, свои все и своё всё. Неудивительно, что на молчаливую рыжеволосую леди, то и дело строчившую кому-то письма, Сучонг поначалу не обратил внимания. Однако что-то с ней было явно не так. Непосредственно рядом с нею разрывы открывались чаще, чем перед кем бы то ни было; письма её, не доходя до почтового ящика, растворялись в воздухе (во знакомой вспышке?); наконец, жилище её при ближайшем рассмотрении вовсе оказалось маленькой частной лабораторией. Когда Йи, наконец, решил установить детальное наблюдение и за этой загадкой, то удивительных открытий стало ещё больше. Её звали Р. Лютес. Так же звали и её двойника, адресата всех писем, посылок с фамильными драгоценностями-камеями, голософонов на французском, а также всех кроликов, на которых испытывалось влияние разрывов на организм. Кролики в ста случаях из ста двадцати трёх умирали от внутреннего кровоизлияния, и об их пустые клетки, которыми на тот момент была заставлена вся лаборатория, споткнулся во время своего переезда в Колумбию двойник, из носа которого точно так же хлестала кровь. Кровью его рвало, затапливало, захлёбывало, а потом закономерно наступило малокровие, и она решилась провести ему переливание. Двойник (у которого для простоты появилось собственное имя, Роберт) несколько месяцев пролежал на кушетке. Леди (получившая имя Розалинд) читала ему вслух, позировала перед неудачно прислонённом к дивану мольбертом, варила кофе с утра и вызывала врача на дом. Вместо медика, правда, зашёл Пророк и со смехом пожал руки обоим Р.. Потом приходила какая-то набожная женщина с чернокожей служанкой, долго кричала, плакала и, наконец, дала Розалинд пощёчину. Служанка покачала головой и сунула леди бумажку с адресом врача, который на этот раз соблаговолил прийти. Постельный режим Роберта кончился. Началась работа над их с Розалинд совместной книгой, кажется, по квантовой физике. Иногда, закончив обсуждать книгу, они уходили в парк играть в крокет, а иногда — в бейсбол. Иногда вместо игр они организовывали пленэр, который неизменно заканчивался портретом кого-то из Р., а иногда — автопортретом. Иногда оставались дома, ставили пластинку с анахронизмами из Восторга и более футурстичных мест, а потом вальсировали. Чаще всего обсуждение продолжалось и во время отдыха. Впрочем, за всё время наблюдений ни он, ни она не внесли в свой magnum opus ничего, что не было уже прочитано Сучонгом в анонимных анналах. Мысли о том, что это именно они могли быть авторами тех трудов, Йи не допускал. Нет. Кто угодно, кроме них. Нельзя со всей своей непринуждённостью, с малокровием, которое можно излечить со второй попытки, с иммиграцией, которую не вынудила война, а породила добрая воля, с коллегой, у которого отсутствует не то что высокофункциональный аутизм, а вообще какая-либо противоречащая твоему замыслу идея, с солнцем, воздухом и колибри над головой, без солёного давления окружающей тупости и антисанитарии просто взять и написать самую гениальную, откровенную, нужную книгу. Соблазнительное в своей симметричности допущение, но… нет. Так, примерно за полгода Сучонга, в Колумбии прошло шестнадцать лет Лютесов.***
Йи осовело следил глазами за тем, как Бриджит, не забывая следить за показаниями радиоприёмника и подпевать им, самозабвенно порхала между Вита-камерой и инкубатором. Любезно предоставленный для опытов мистером Фонтейном человеческий эмбрион (один на двоих, иначе не по карману) оказался капризным — ни одна среда не приходилась ему по вкусу, и воскрешать упрямца приходилось ежечасно. — Мне кажется (You're really swell, I have to admit you)… — не глядя на коллегу, тараторила Тененбаум, — хотя об этом рано говорить, конечно, всего-то вторая неделя (Deserve expressions that really fit you), но у этого крохи есть отличный шанс унаследовать мамины льняные локоны. Это же Джолин ему матерью приходится, да?.. (And so I've racked my brain…) А давай назовём его Джеком? Уж она-то об его имени наверняка не задумывалась ещё… Ну ты чего, Джек? Опять pH не в порядке? Ой-хо-хо… (…hoping to explain all the things that you do to me…) Физиолог не произнёс ни слова. Спустя три дня после того, как Фонтейн сообщил о столь соблазнительном материале до исследований, Сучонг решил в последний раз перед неизбежным перерывом проверить кое-какие избранные объекты наблюдений. Естественно, избрать изо всех своих архивов он смог только Р. Лютес. В этот раз в Колумбии стоял октябрь и даже шёл дождь. Из-за обилия воды за стенами и драматично-пасмурного освещения частная лаборатория сразу стала ощущаться несколько реалистичнее. У обоих Р. с лиц исчезло обычное самодовольство, кажется, даже их реплики не соответствовали друг другу. Они ссорились, но отчего-то не кричали в полную силу; видимо, пытались не нарушить чей-то чужой покой. Йи прошиб холодный пот. На руках у Роберта спал младенец. Вслед за парасимпатической нервной системой у Сучонга сразу активизировалась симпатическая: бешено заколотилось сердце, расширились зрачки и пятнами покраснело сжатое гневом лицо. Ребёнок! Эти близнецы словно издевались! Словно… Словно сами наблюдали за ним. Ребёнок продолжал издевательски спать. — Ну надо же, уснул и не умер! Вот, наконец-то нашёлся субстрат тебе по вкусу, капризуля! …I could say «Bella, bella», even say «Wunderbar»… «Джек» наконец-то смирился со своей участью подопытного; теперь ему предстояло расти, постепенно отказываясь от жаберных щелей, формируя лёгкие, словом, всё больше напоминая человеческого младенца — младенца, который так недавно спал, завёрнутый по каштановую макушку в самую дешёвую пелёнку из возможных, в неуверенных объятиях на руках у… Йи не выдержал и рассказал Тененбаум всё. Один раз сорвался на родной корейский и в ужасе осёкся, осознав, что именно разворошил в его памяти неудобный разговор. Однако нелепая полуулыбка Тененбаум, которой она пыталась демонстрировать свой интерес, быстро вернула его в колею. — Ох, это… Это же удивительно! Потрясающе! — воскликнула она, — это же… Вы же… Разрешите мне взглянуть, да? Я не настаиваю, но… Просто я тут подумала, что технически, если правильно подобрать настройки, можно будет найти вселенную, в которой я, Вы, кто-нибудь другой, допустим, делали какой-нибудь опыт, идентичный моему, но при этом, скажем, использовали другой мутаген, которого здесь не достать, а в этой альтернативной вселенной — запросто. Тогда же можно будет сэкономить столько средств и столько времени, что… Сучонг заскрежетал зубами. Эта женщина ровным счётом ничего не поняла. — Да уж, без Вас бы не сообразил. Данке, — скривился Йи.***
Тем не менее, он выполнил просьбу коллеги. Машина включилась. Резко щёлкнули тумблеры, загудел электрический ток, могучий и не совсем послушный, подобно диковатому мустангу, медленно зажглись тусклые до невидимости лампочки индикаторов. Вита-камера включилась и заработала, точно так же, как включалась и работала каждый вечер в течение месяца или около того машина разрывов, установленная в лаборатории Лютесов. Цель этого процесса была проста, проста настолько, что сводилась к короткому алгоритму элементарных действий. Сначала машина настраивалась на одну конкретную точку в одной конкретной вселенной. — Сизифов труд, — скучающе произнесла Розалинда, косясь на брата. Тот сделал вид, словно не расслышал реплику, будучи поглощённым махинациями с аппаратом, и только немного нахмурился. — Ты ведь имеешь представление об арифметических операциях с бесконечностями, не так ли? — она всё ещё настаивала на разговоре. Далее в этой конкретной точке открывался разрыв. — После, уж воистину, бесконечного повторения этой фразы из твоих уст… — крайне нехотя отозвался Роберт, — не иметь его крайне проблематично. Следующим шагом было нажатие на спусковой крючок. — Тогда ты должен помнить и следующее: бесконечность вычесть один всё ещё равняется бесконечности, — мадам Лютес внимательно целилась сквозь разрыв. Попасть необходимо было в одного из солдат, что стояли по щиколотку в мутноватой воде реки где-то в Южной Дакоте, столпясь в нестройное кольцо вокруг полкового священника, и со склонёнными головами выслушивали проповедь. — Повторюсь: дело не в продуктивности этого процесса, — Роберт не поднимал глаз, чтобы ненароком не увидеть, как вода вокруг упавшего тела окрашивается в насыщенно-бордовый — вид крови навевал неприятные воспоминания, а портить настроение ещё сильнее не хотелось. — А в чём же? Наконец, нужно было настроить машину так, чтобы следующий разрыв открывался со смещением ровно в одну вселенную. — В самом его факте. После этого алгоритм повторялся. — Сомнительная форма исповеди. Не думаю, что такое искупление зачтётся… впоследствии. Открылся разрыв. — Прошу тебя, прекрати иронизировать. Этот намёк на религию просто смехотворен, ты знаешь мои мотивы. Раздался выстрел. — В том, что она оценит этот поступок, я сомневаюсь даже сильнее. Далеко не факт, что она вообще в состоянии о нём знать. Защёлкали тумблеры. — Почему кто-то обязательно должен оценивать? Произошедшего здесь не произойдёт там, и, зная это, я смогу ощущать спокойствие, зная, что её жизнь не изуродована, а она сможет эту доставшуюся ей нормальную жизнь прожить. Открылся разрыв. — В любом случае, всегда будет существовать как минимум одна… Раздался выстрел. — …Да-да, как минимум одна бесконечная группа вселенных, в которых вмешательство не повлияет на происходящее в дальнейших вариантах развития событий этой группы. Я тоже это открывал, уж поверь. Защёлкали тумблеры. — Так что же, эту группу ты тоже собираешься исправлять вот так, вручную? — А ты, насколько я понимаю, не считаешь нужным исправлять ничего вообще? В воздухе повисла тишина, нарушаемая только мерным гудением электрического тока. Розалинда со вздохом прислонила ружьё к стене и предпочла с предельно скучающим видом повертеть в руках первую попавшуюся вещицу; кажется, эта была книга, написанная ей в соавторстве с неким Р. Лютес: — Чем дольше я знаю тебя, тем чаще прихожу к заключению, что в определённый период жизни в тебе успел умереть великий учёный, оставив свой облик в наследство кому-то иному, какому-то, что ли… обывателю. — Зато внутри тебя учёный остался цел. Предварительно умертвив свего обывателя. Неожиданно раздался выстрел, за ним ещё один, и ещё, и прежде, чем в частной лаборатории успел подняться шум, а во всей остальной Колумбии — разнестись слух о внезапной кончине двух самых противоречивых её обитателей, разрыв со звоном схлопнулся и исчез. Тененбаум и Сучонг, оба бледные и пристыженные, медленно обменялись взглядами. Джек, не подозревая о происходившем вокруг него в силу отсутствия сознания, продолжал спать.