Ломка

"Ты никогда не умел держать язык за зубами в нужный момент, да, Артур?", обреченно думает Артур. Мысль весьма иронична, ведь в данный момент за зубами Артура находится именно язык - правда, не его собственный. Его собственный, кстати, тоже за зубами - за зубами констебля, вжимающего его в твердый, но стильный и модный диван. Они лежат так уже несколько минут, сражаясь за право "подержать язык за зубами" и глухо мыча от удовольствия. Имени констебля Артур не помнит - а может, и не знает вовсе - и даже то, как он оказался в такой ситуации, начинает постепенно испаряться из памяти. Кажется, он снова в клубе реформ, кажется, он пришел сюда по чьей-то просьбе, кажется, этот констебль валялся на диване в отключке с пустой бутылкой в руке, и, кажется, Артур зачем-то решил его обыскать. В голове звенит собственное нерешительное "может, мы разрешим наш конфликт как-нибудь иначе?" и вот, вот оно, вот почему он здесь сейчас, под констеблем, горит от стыда и возбуждения и винит себя за болтливость. Не то, чтобы Артур был против. По крайней мере не был, когда еще глотал Радостин, как конфеты, и с безумной улыбкой отправлял отредактированные газеты в баках по стеклянной трубе. Тогда он, помнится, тоже иногда захаживал в клуб - не такой, как у Мадам, но похожий по сути - и веселился весь комендантский час напролет с незнакомцами и изредка - как сейчас - с констеблями. Он много думал об этом, думает до сих пор, особенно после встречи с Салли. Он ведь хотел этого, разве нет? Еще тогда, еще дома, еще до шокирующей сцены перед глазами, он хотел - думал, что хотел - чтобы было так, как сейчас. Только с Салли. Ах, Артур. Ты всегда умел себя обманывать. Констебль пьяно рычит, сдирая с Артура маску. Очки уже давно валяются где-то у ножек дивана, и остается лишь надеяться, что они чудом уцелели и что на них никто не наступил - или не наступит. За маской вскоре следует все остальное, что еще держалось на худощавом теле Артура, и кожа покрывается мурашками от тянущейся из приоткрытого окна прохлады. Наверное, ему стоит быть потише, раз окно не закрыто и его могут слышать, но черт побери, он так давно не расслаблялся, и к слюне констебля, кажется, примешались остатки Радостина и алкоголя, или же Артур окончательно помешался из-за бесконечных радостиновых ломок, но его сейчас не волнует ничего, кроме больших ладоней в белых перчатках, жадно и бесцеремонно хватающих его за плечи, бока, бедра и снова плечи. Ему говорили, что он высокий, но рядом с констеблями, этими ухмыляющимися гигантскими монстрами, Артур снова чувствует себя беспомощным подростком, и что-то в этом есть, раз его так ведет и голова так кружится от бешеного потока крови, шумящего в ушах не хуже паровозного гудка и навязчивых воспоминаний. Ему ведь должно быть стыдно, да? Чертов Радостин. Констебль увлеченно, с каким-то жутким интересом разглядывает его, не прерывая грубых поглаживаний, словно Артур - самый необычный партнер, что у него был. В какой-то мере, может быть, так и есть - вдруг он еще никогда не лапал мужчину и теперь открывает для себя много новых возможностей? Артур пытается представить себе Салли, просто из интереса, но практически сразу же отбрасывает эту идею, когда возбуждение начинает сменяться тошнотой. Он пытается понять, почему. Потому что она его обманывала? Потому что использовала? Потому что спала с его отцом? Потому что она женщина? Его аж подбрасывает от неожиданного укуса в ключицу, а тонкие пальцы впиваются в широкие плечи в темно-сером мундире. Сквозь мутные мысли проскальзывает легкое недовольство, вызванное количеством одежды на констебле, и он трясущимися руками тянется расстегнуть хоть пару пуговиц под одобрительное хмыканье. Отец ее заставил, ведь так? Заставил или, возможно, изнасиловал, а он, кретин, захлебнулся в жалости к себе, насыпав сверху розовых таблеток и даже не попытавшись добраться до истины. Наверное, стоит извиниться перед Салли. Скорее всего нужно извиниться перед Салли. Когда он придет в себя. Если он придет в себя. Констебль ненадолго прерывает свою увлекательную игру в "добавь Артуру синяков несколько иного происхождения", чтобы скинуть с себя рубашку и маску, и Артур с удивлением обнаруживает, что его новый знакомый ненамного его старше. Он выглядит максимум лет на 35, хотя судить без очков и под действием невесть-чего достаточно трудно. Без жуткой, мертвецки-белой ухмылки лицо мужчины выглядит моложе и по-своему привлекательней, но голубые глаза даже под пеленой алкогольного опьянения пронизывают насквозь и заставляют содрогнуться. Артур немного приходит в себя, но даже не пытается оттолкнуть вновь вжимающегося в него полицейского, понимая, что сделает только хуже и что он сам не очень-то этого хочет. Вместо этого он зажмуривается и разводит ноги, снова соскальзывая в блаженную бездну бездумных прикосновений. Иногда ему кажется, что Перси знал об этом. Или узнал бы гораздо раньше него самого, черт его знает как, просто взял бы и выпалил что-нибудь в духе "Артур, тебе ведь нравятся парни, так?". Или наоборот, Перси стал бы последним, кто узнал. Что бы Перси сказал об этом? О чем Перси вообще думал бы? На его руку ложится ладонь констебля и ведет ее ниже, заставляя обхватить толстый, налитый кровью член, нетерпеливо подрагивающий рядом с его собственным. Артур пытается уместить их обоих в своей хватке, но непослушные пальцы не поддаются, поэтому констебль просто накрывает их, сжимая, и начинает двигать кистью, и от этого становится невозможным разобрать, что сейчас происходит, словно он под воздействием Радостина и ломки одновременно. Ему чертовски хорошо, ему чертовски плохо, а еще очень хочется кончить и отключиться, но нельзя, потому что этот же констебль скорее всего спокойно прибьет его наутро. Тусклое, "интимное" освещение клуба режет глаза даже сквозь прикрытые веки, и Артур жалобно скулит, утыкаясь лбом куда-то в длинную шею и с удивлением чувствуя мягко зарывающиеся в его волосы пальцы. Неожиданная, непривычная ласка становится последней каплей, и его начинает безудержно колотить от удушающего оргазма. Он все еще вздрагивает, постепенно возвращаясь в норму, когда он чувствует такие же судороги констебля над ним, а щеку обжигает, как клеймо, горячая липкая жижа. В следующую секунду из него выбивает дух упавший на него всем весом гигант, а вместе с дыханием на время покидают и роящиеся в густом облаке вины назойливые мысли, и Артур закрывает глаза, обещая себе, что это всего лишь на минутку. Артур пятится в темную подворотню, затаив дыхание и вспоминая все известные ему немногочисленные молитвы, пока мимо пробегает орда констеблей с доктором во главе. Он, похоже, загнал себя в тупик, в который раз неосторожно выглянув на улицу, не соображающий ничего из-за очередной ломки. Осоловевшее сознание слишком поздно доносит от интуиции весточку об угрозе, и Артуру остается только биться, как рыба об лед, в железной хватке рук, обтянутых рукавами темно-серого мундира. Его приводит в себя только шипящий шепот "сюда", и он успокаивается, правда, скорее от шока, чем от чувства безопасности. Он оборачивается так резко, что его начинает мутить, и сталкивается взглядом с подозрительно знакомыми, пронизывающими голубыми глазами. Интересно, а констебли могут стать отказчиками?