3.
31 августа 2018 г. в 16:31
Чёрное пространство вокруг снова сжималось и пульсировало. Оглушительный рёв собственной крови в ушах мешал услышать собственный вдох, да Марио и не чувствовал собственного дыхания. Он судорожно втягивал носом воздух, но тот каким-то чудом не попадал в легкие.
Небо нависало над ними грозным блоком цемента, грозящегося вот-вот рухнуть с троса и размозжить им обоим голову.
«Интересно, а человек ещё чувствует боль, когда ему ломают череп?» - Марио судорожно смахнул эту мысль. Ну вот и какого чёрта они все сейчас молчат? Ему хотелось кричать, но он не мог даже вдохнуть.
- Ты уверен, что хочешь уйти?
Глупый вопрос в данной ситуации. Ведь Джанлуиджи уже собрал чемоданы, и прямо за ним остановилось такси.
- Да. - в голосе итальянца, как и во всем его теле отчётливо прослеживалось нетерпение.
Вратарь Ювентуса весь был как натянутая струна. Глаза темнее обычного, пальцы судорожно стискивают ручку чемодана.
- Всё закончилось, Марио, или как там тебя сейчас зовут. Я же не знаю кто там сейчас на проводе? - вратарь щелкнул пальцами у самого лица не шелохнувшегося форварда. - Алло, приём! Есть там кто живой? А впрочем, мне насрать. На всех вас вместе взятых. Тебе лечиться надо, долбанный ты шизофреник! Лучше бы мы никогда не были знакомы!
Он кричал что-то ещё, но Марио его даже не слышал. Итальянец беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба, и Марио, наверное рассмеялся бы, не чувствуй он себя так, будто захлебывается.
Пересохшее горло полыхало, словно политые бензином газеты. Эта липкая чёрная дрянь, которая совсем не похожа на воздух, она залила уже и рот, и нос, застывала в бронхах, сжимала легкие...
«А легкие могут взорваться?»
Наверное, могут. Было бы здорово посмотреть, как человека разносит на кусочки в разные концы света. Для этого просто достаточно проглотить динамит. Да...
- Это твоё окончательное решение? - голос у хорвата хриплый, словно его продуло.
- Да. - Буффон сделал ещё один решительный шаг назад и развернулся к Марио, готовый уже сесть в такси, как почувствовал его руку на своём плече. - Что тебе ещё надо?
- Ничего... - горячее дыхание хорвата обожгло затылок, пальцы невесомо пробежались по пульсирующей жилке на шее. - Счастливого пути, только помни, я тебя закопаю.
- Ты псих.
Он сел в такси и оставил после себя лишь облачко пыли....
….такое же облачко дыма поднималось от огромной земляной ямы и рассеивалось в свежести ночного воздуха.
- Я же говорил, что я тебя закопаю, а ты не верил, - прошептал Марио, обращаясь к горстке пепла, обугленных костей и сгоревшего мяса.
Ночной воздух был особенно свеж, и эту нежность не портил даже запах сгоревших волос и жареного мяса.
Подняв с земли лопату, Марио переключил песню на телефоне принялся забрасывать яму, тихо напевая:
- Let's raise a glass or two to all the things I've lost on you… Baby, I lost on you...
***
Когда такси Джаналуиджи скрылось из виду, Марио сел на мотоцикл и вернулся в свой гараж на окраине города.
Моника, появившаяся в его голове одновременно с его знакомством с Буффоном, горько плакала, и от её рыданий у Марио гудела голова. Стив, жизнерадостный спортивный комментатор, появившийся незадолго после Моники, судорожно пытался успокоить девушку. Второй - Марио не знал его имени, не появлялся уже бесконечное количество времени, а Альберто молчал.
А его самого кто успокоит? Кто уймёт этот плач в голове, этот стук сердца в груди и это бешеное желание разорвать итальянца голыми руками?
«Сын мой, твои мысли чернее пучин ада!»
Это ещё что за бред?
«Убийство один из смертных грехов! Допустил мысль об убийстве, значит согрешил. Покайся, сын мой, я отпущу твои грехи.»
- ЗАТКНИСЬ! - Марио хлопнул по рулю байка, и тот протестующе взревел под ним. - ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ!
Он нёсся на скорости под двести километров в час между рядами машин и только мотоциклетный шлем останавливал его от того, чтобы вцепиться руками в голову и кричать, кричать, кричать.
Как он оказался дома и забрался на заднее сиденье машины с компьютером в руках, он не помнил. Просто в какой-то миг визг тормозов, свист ветра в ушах и гул в голове куда-то внезапно ушли, сменившись тишиной, и дальнейшего отрезка времени, в течение которого он взломал почту итальянца, получил доступ ко всем нужным документам, чтобы проследить за ним вплоть до гостиницы во Франции, и обчистил весь банковский счёт, он не помнил.
В следующий миг, когда Марио пришел в себя, он уже оказался стоящим на пороге гостиничного номера, в котором временно остановился Буффон, а в следующее мгновение он без всяких эмоций схватил бывшего вратаря Ювентуса, впрочем, просто бывшего вратаря за шею, и сунул в лицо пропитанный хлороформом платок. Когда Джанлуиджи перестал трепыхаться, Марио перекинул его руку себе через плечо и никуда не торопясь направился к выходу из гостиницы. На улице он погрузил бездыханное тело в багажник универсала и просто уехал. За чертой города его ждал уютный домик, который он купил на деньги итальянца, а оформил и застраховал на Альфредо Алвареса.
Джанлуиджи очнулся в темноте и сырости погреба, прикованный цепями к батарее, голый по пояс, с собачьим ошейником на шее. На полу перед ним стояли самые настоящие собачьи плошки, наполненные затхлой водой.
Марио навещал его каждый день. Заходил, менял воду, ласково трепал по волосам и садился на стул рядом. Каждый раз разный.
Когда хмурый и неразговорчивый. Садился и просто смотрел на него так, будто собирался прожечь в нем дыру.
Когда входил степенно, в костюме-тройке, с идеально уложенными волосами, со стаканом скотча в руке и дорогих часах на запястье.
- Хороший пёсик, - хмыкал он, осторожно расправляя складки на сшитых на заказ брюках, прежде чем опуститься на стул. - Ты наверное, мечтаешь выбраться отсюда, вызвать копов или даже ФБР сюда пригнать, верно? Вот только беда, человек, посаженный на цепь и пьющий из собачьих плошек, по закону признается не дееспособным. А это значит, что ничего, кроме комнаты с белым потолком и мягкими стенами тебе не светит.
Приходил одетый в джинсы и розовую футболку, плакал, раздавал затрещины, обнимал, извинялся и снова плакал. Потом садился на стул, закинув ногу на ногу.
- Я бы так хотела выпустить тебя, - говорил он и судорожно тёр глаза, шмыгая носом, - Но они не разрешают! Я... я тебя простила, я ведь люблю тебя! И я, конечно, не права, но я не виновата, это все ты виноват!
Приходил в драных джинсах и свитере, обзывал мудаком и сукой, бил ногами, переворачивал все вокруг, бил кулаком в стену.
- Как ты мог с ней так поступить? Она любила тебя, гад!
Приходил... в сутане. Осенял крестом, читал вслух молитвы, предлагал исповедоваться. Говорил, что-то про первородный грех крови и прелюбодеяние.
Несчастному Буффону было уже все равно. Он уже не мечтал, чтобы его вытащили, он просто хотел умереть, чтобы не слышать и не видеть это все.
Прибегал и вприпрыжку, заткнутый в наушники, стрекотал что-то без умолку, про то, какой Рамос сексуальный в чёрных рубашках, показывал фотографии.
У Буффона перед глазами всё плыло.
Однажды не приходил целый день. Несчастный итальянец принялся уже тихонько подвывать от своей беспомощности, дергаясь в цепях, когда он наконец почтил его своим визитом. В этот раз Марио принёс с собой пистолет, и Джанлуиджи едва не обмочился от счастья, когда Манджукич опустился перед ним на корточки, поигрывая дулом.
- Джанлуиджи... какое красивое имя, - произнёс он, очертил дулом пистолета контур лица итальянца и приставил к виску, с наслаждением отмечая прошедшую по телу итальянца дрожь. - Думаешь, я тебя застрелю? Нет, ошибаешься. Для такого ублюдка как ты в аду отдельный котёл. Ты ещё помнишь, что ты вратарь, Джанлуиджи? Мы с тобой сейчас сыграем в футбол. Пенальти. Один на один. И пуля одна на двоих.
Он приставил пистолет к виску и спустил курок.
Буффон невольно вытянулся в цепях с замиранием сердца ожидая долгожданного выстрела, но его не последовало. Осечка. Холодное дуло уткнулось в его висок. Итальянец зажмурился, уже чувствуя, как пуля вышибает ему мозги. Секунда боли и он будет свободен. Осечка. Он всхлипывает, а Марио смеется и вновь приставляет пистолет к своему виску. И снова осечка.
И снова и снова по кругу. От этого смеха можно сойти с ума. Впрочем, Буффон не уверен, что уже не сошёл.
- Ты никогда не схватишь пулю, - говорит Марио, когда они переходят на пятый круг, - а знаешь почему? Потому что рождённый быть зарезанным, пулю схватить не может.
Он разбирает пистолет, и Буффон видит полностью пустой барабан.
Смех, смех, смех. Кажется над ним смеётся все вокруг: стены, потолок, жестяные миски, цепи... пустота.
Хлопает дверь. Марио уходит, а Джанлуиджи плачет, плачет навзрыд, позабыв и гордость, и честь, и умоляет валяющийся на полу разобранный пистолет выстрелить...
На следующий день (месяц? год?) Джаналуиджи будит лязг железных замков и яркий свет фонаря. Марио приходит с бензопилой.
Одетый в чёрные джинсы и чёрную толстовку с капюшоном, в садовых перчатках и стоптанных кроссовках. Он приносит канистру с бензином и спички, на улице виднеется тачка и мешки для листьев.
На глазах ничего не понимающего Буффона он завязывает себе лицо платком и натягивает капюшон от толстовки так, что видны остаются только глаза. Чёрные, исполненные безумия, омуты…
Джанлуиджи хрипит, пытаясь что-то сказать, но кроме хлюпающих и булькающих звуков ничего выдать не получается. А Марио вставляет наушники в уши и заводит бензопилу.
- С чего начнём? - спрашивает он, а в наушниках рок, - Какая рука тебе менее всего нужна? Левая? Правая?
Итальянца колотит дрожь, хотя он все ещё не верит до конца, что происходящее - реальность. И происходит это с ним.
- Не хочешь со мной разговаривать? Ну тогда придётся, мне самому решить.
Он моргает и улыбается совершенно детской улыбкой, будто держит в руках не бензопилу, а коробку с мыльными пузырями.
Бензопила рычит в миллиметрах от лица итальянца, смещается на правое плечо.
- Вышел месяц из тумана...
Переползает на правое.
- Вынул ножик из кармана...
Скользит вниз, к ногам, останавливается у паха.
- Все равно тебе водить.
Марио снова моргает и улыбается совершенно безумной улыбкой.
- Вратарь в основном играет руками, верно? Значит ноги тебе не нужны.
И опускает бензопилу на правое бедро орущего и дёргающегося в цепях итальянца. Фонтан из крови, кишок, костей. Предсмертные хрипы - всё потонуло в словах песни.
…Burning like embers, falling, tender
Long before the days of no surrender
Years ago and well you know…
Марио положил отпиленную ногу в мешок для мусора и, едва заметно двигаясь в такт звучащей в наушниках песни, перешёл ко второй. Итальянец больше не дергался. Видимо, потерял сознание от болевого шока.
Когда тело несчастного Буффона было аккуратными равномерными кусками сложено в мусорный пакет, а весь пол сарая залит кровью, Марио поднялся на ноги, погрузил мусор в тачку и отвёз в сад, где вытряхнул содержимое мешка в яму и залил бензином.
Языки огня взметнулись вверх, и хорват опустился на траву, завороженно наблюдая за пляской пламени.
Такая же участь постигла и сарай, в котором несчастный итальянец провёл две недели, и дом.
Деньги со страховки от сгоревшего дома вернули на карточку испанского адвоката Альберто Алвареса.