Nature, nurture, heaven and home, Sum of all and by them driven, To conquer every mountain shown, But have never crossed the river.
Она впервые явилась в один из тех дней, когда другие боги предпочли бы отвести взгляды. Мутные глаза, заляпанные пылью, едва различали тени чьих-то ног, снующих туда-сюда в красно-рыжем мареве костров. Не нужно было слышать, чтобы нутром чувствовать лающий смех, похабную брань, надрывный кашель и чей-то болезненный скулёж — шум лагеря, бездна и пропасть. Отрава. Если бы не тошнило так сильно, и каждый кусок тела не дрожал бы от боли, то можно было бы отвернуться и пялиться слепо в непроглядную темень, наивно и пьяно воображая о просторах, о солнце и ещё о чем-нибудь очень, очень приятном. Было бы гораздо лучше, чем сейчас. И пахло с той стороны явно лучше — ветром, сухой травой, цветами и гуарами. Гораздо приятнее, чем блевотиной и потом, насквозь пропитавшими треклятый песок под головой. Кимер попытался приподнять себя: трясущиеся руки уперлись в слежавшийся пепел, локти и плечи ходили ходуном как у дряхлого старика, а измятое грязное лицо было перекошено невероятным усилием и борьбой. Просто нужен ещё грииф, думал он, просто нужно ещё немного повысить градус разочарования — и всё пройдёт: и боль, и вонь, и всякие ублюдки. Ничего сложного, ничего не останется, но взорвавшийся едким хохотом черный силуэт всё испортил. Всего один, почти уже нежный удар в подставленный так удачно живот — и треклятый даэдров мир, наконец, окончательно канул в Обливион. А там уже ждала Она. — ДОРОГА ЛЕЖИТ ПОД ТВОИМИ НОГАМИ, — расцвело в сознании пламенем рассвета. Мрак разбился тысячами жизней и судеб. Калейдоскоп колотых реальностей заполонил собой всё: лица и голоса плелись узором с городами и огнём, что вырастали башнями и золочёными воинами нереальной высоты.ГХАРТОК
…Кровь лилась из-под земли, мешаясь с водой и затекая в руки, воздетые к небесам в оглушительно-громкой мольбе. Вечно, вечно всё, чего касаются эти руки, когда горизонт западает за шиворот, а матерь поёт и поёт в темноте.ПАДХОУМ
…Круговорот колёс из следов и копий мешал видения, разрушал — и снова сливал, чтобы они в экстазе сгрудились вокруг таким душным, непроглядным хороводом, слипаясь на глазах в плотные комки, заставляя смотреть и смотреть до тех пор, пока голос снова не вернёт мягкий, истошно-желанный и единый мрак: — НЕ БОЙСЯ. Я СЛЕЖУ ЗА ТОБОЙ. ТЫ БЫЛ ИЗБРАН. Ладонь неистового света лишь едва коснулась головы, но даже от такой нежнейшей ласки холод невыносимо взрезал кожу, будто бешеным ударом меча. Неревар вскрикнул и резко пришёл в себя, но в ту же секунду отвернулся набок и, резко согнувшись, судорожно зашелся в приступе тошноты. Его била крупная дрожь, и даже жалкие, новорожденные лучи солнца уже резали глаза, как в зените — но, всё же, это было стократ лучше, чем пришлось ему пережить в сонмище бессознания. — Ты чё орёшь, придурок? — охрипший голос старого кимерского бойца звучал до того реально и просто, что Неревар даже застонал с облегчением, впервые в жизни так сильно радуясь своему неприятному знакомцу. Видимо, старик расценил это как-то по-своему, а потому только влажно всхрапнул носом и скупо окинул взглядом скорее буро-багровое, чем золочёное тело, которое словно кто-то в насмешку облачил в истоптанные запачканные одежды Мора. — Не так-то тебя и отделали, — процедил он сквозь зубы. Но даже настолько явное желчное презрение в голосе не могло сейчас достичь сознания юнца, и старый вояка только харкнул в сторону и поднялся, обходя скрюченного молодого щенка с видом опытного торговца-оценщика. Вдруг заметив что-то, он остановился и нагнулся поближе к сваленной сальной копне волос, запылённой так, что и цвета было не разобрать. Но старик, упрямо щурясь, всё равно возмущённо ощерился и бросил взгляд на лицо Неревара. — Ты что там? Ты что, чуть не сдох что ли? — узловатая грабля пальцев саданула по макушке, и грязные патлы замели лицо, пачкаясь ещё сильнее. — Скампье дерьмо. Чтобы ещё раз… Да чтоб я ещё раз!.. — причитал обозлённый старый кимер, бросив свою возню и шаркающей походкой отправившись восвояси. Почти незрячий, Неревар нездорово щурился и урывками дёргал вдох за вдохом из пустыни, непонятно какими силами продолжая сражаться за себя. Но когда окрепшее солнце высветило его жалкий силуэт, к довлеющей боли примешалось какое-то глубинное, инстинктивное осознание на грани просветления: Она вернётся. Солнечный луч лениво играл в его первой серебристой седине, захватившей запылённые пустошью волосы над самым лбом.____
Braved the forest, braved the stone, Braved the icy winds and fire, Braved and beat them on my own, Yet I'm helpless by the river.
Песок ссыпался с дюн, и вместе с мерным уютным ворчанием гуаров, его шорох создавал аккомпанемент неслышной песни пепельных пустошей. Багровое закатное солнце оставляло за цепью каравана длинные черные тени, качающиеся в такт неторопливым шагам зверей и кимеров. Только впереди не было теней. Тот, кто шёл во главе, видел перед собой лишь бескрайний простор, залитый расплавленным солнцем; под его ногами лежал путь, а за спиной шли его меры — каждый в отдельности обременён своими бедами, но вместе — единые. Тот, кто шёл во главе, первым ступал на сыпучий откос, проверяя надёжность пути, первым замечал туман и бурю у небесной грани, первым обнажал свой меч. Смеряя шагами горячие пески, Неревар мимодумно рассматривал макушку командира, маячащую далеко впереди, и думал о том, что узнал прошлой ночью, и о том, что должен будет узнать сегодня. —…понимаешь ведь, — продолжал говорить идущий рядом наёмник и бросать косые взгляды на свисающую с пояса Неревара тяжелую саблю, — Они тебя всё ещё ищут. — Знаю, — пожал плечами Неревар, но его спутник в ту же секунду замахал рукой. — Нет-нет, не те, а другие. Слушай, ну почему ты раньше-то молчал? Далеко впереди командир обернулся, чтобы со смехом отобрать кожаный мех у своего товарища и жадно приложиться к его горлышку. Неревар задумчивым, почти отсутствующим взглядом скользнул в сторону, встречаясь с алеющим, погибающим оком горящего солнца. — Тихо ты. Никто не спрашивал, вот я и не сказал. Он смотрел на солнце, но внутри него в очередной раз нагнеталось сомнение. Помнить — не значит понимать, а потому оставалось лишь уповать и надеяться на собственный разум и сердце. Он знал, что должен был сделать: в этом не было ни плохого, ни хорошего. Простая необходимость, шаг навстречу Пути. И он был готов. —…Всё могло быть хуже, слышишь, Неревар? — пытался успокоить его напарник, когда они сидели за чёрной дюной в окружении трупов. — Но должно было быть лучше! — непримиримо воскликнул Неревар в ответ, бросив кинжал в песок и раздражённо вцепляясь в бурый затылок — почти единственно свободный от пепельной седины. Сегодня они победили. Но до чего же упрям был старый дурак: лежит теперь в грязном пепле, питает кровью сухую землю, а мог бы встать рядом, и Неревар бы принял его, после всего — всё равно принял бы. Однако, застарелую гордыню было не преломить. Безусловно, он был никчёмным лидером, этот командир. Неревар лучше знал, как вести отряд, быстрее реагировал на опасность, сражался лучше в конце концов. Но это не было поводом оставлять разрубленное тело на корм никс. — Тебе пора возвращаться, — вторил кимер, поднимаясь с места и впечатывая в плечо Неревара скомканный синий плащ, — Хватит. — Нет. Ещё не время! Сегодня он задаст Ей вопрос. Сегодня он снова будет кричать в ослепительный свет: — Как вообще возможно подобное?! Я не могу понять! Умоляю, объясни мне! — ТЫ ВСЁ УВИДИШЬ САМ — конечно же, ответит Она. И глаза опять затянет холодной коркой острого сияния.ГХАРТОК
-…Как можно бороться с этим? Как можно противостоять всему?! Бездна заревела, вскипая маревом тысячи солнц, и приняла форму бойца с великолепными тяжёлыми руками. — НЕ ПЫТАЙСЯ ПРЯТАТЬСЯ. НЕ ОТВОРАЧИВАЙСЯ. НЕ ЗАКРЫВАЙ ГЛАЗ. Он знает, он видел это. Золотые воины убивают золотых воинов, а незримая башня давит всех их окровавленной ногой. Песчинки заполняли собой пустоты в груде скелетов, пока полыхающий огонь катился по земле из стекла, а лезвия мечей щерились из глаз живых красных чудовищ. Свет, только свет мог что-то сделать, мог остановить и совладать, и исцелованные крылья солнца били по лицу так больно, пока не оставили только ослепительное ничто.ПАДХОУМ
С восходом солнца видения всегда исчезали. Он не помнил ничего из увиденного, не мог воссоздать в памяти ни одну из безумных картин. Но всякий раз, когда закат приносил испытания, а рассвет — избавление, Неревар всё больше знал. Начинал понимать. И в одну ночь кошмары отпустили его, отныне и навсегда уступив место свету. — Почему ты улыбаешься, серджо? — с любопытством спросила женщина из эшлендеров, деловито отирающая инструменты, — Разве не ты говорил, что тебе некуда идти? — и задумчиво хмыкнула, разглядывая воинственный силуэт молодого бойца, чей белый пепел волос был расцвечен золотом солнца. Ровные разрезы будущих шрамов на лице саднили подсыхающей кровью, но Неревар не обращал на них внимания: он только молча перебирал пыльные листья, помогая целительнице племени отобрать урожай хакльлоу. — Я понял, что у меня всегда был Путь, — храня на губах тень ухмылки, он отвернулся навстречу закату и медленно втянул носом воздух, — Мне просто нужно было верно его избрать.____
Pay no mind to the battles you've won, It'll take a lot more than rage and muscle: Open your heart and hands, my son Or you'll never make it over the river.
Морнхолд, Твердыня Скорби. Солдаты маршировали по каменным мостовым: в преддверии праздника всякое украшение было выдворено на улицы, но краше лент и ярких бумажных фонарей сияли только сине-золотые одежды Великого Дома Индорил. Отряд за отрядом, воины, молчаливые и гордые, словно воплощающие собой образ их молодого генерала, спускались ко дворцовой плазе, убранной знамёнами и свежими цветами. Неревар стоял в стороне под сенью тяжеловесных анфилад, а рядом с ним неуёмно вертелся грязный уличный оборванец: слишком юный, слишком взбалмошный, слишком нездешний — и с нездоровым, диким светом в глазах. Должно быть, ему и невдомёк, почему незнакомец в пыльных сандалиях остановился перед ним. Почему задавал странные вопросы. Почему забрал с собой. Кажется, для него всё это было естественным, неотвратимым, а взгляды, что он бросал на своего покровителя в золотой маске, были преисполнены едва ли не фанатичной любви и преданности. — Ви-Векх? — переспросил Неревар. — Вивек, — поправил Вивек и самодовольно осклабился, оттопыривая верхнюю губу в гримасе беспризорника-задиры. Он ещё не скоро потеряет эту привычку. Как потеряет и дворовые манеры, и свои спутанные выжженные волосы. А пока он, ключ ко многим дверям, неогранённый алмаз, неграмотный шут и поэт — просто мнётся на месте и постоянно норовит прикоснуться к инодорильскому генералу, изредка сбрасывая довольно скабрезные шуточки в сторону его будущей жены, двора, войска и всего, чего касается и не касается солнечный свет. Протягивая ему, наконец, свою золотую маску, Неревар на мгновение задумывается: достаточна ли плата за жизнь духовного лидера беззаконной швали Морнхолда? Достаточна ли награда — обещание подвигов и славы за полный контроль другой жизни города, того, который он собирается преподнести своей будущей супруге? Забрать Вивека с улиц и обескровить сердце банд-беспризорников, которых бросил их лидер так легко и быстро. Забрать злого и прозорливого мальчишку, чтобы увидеть в нём истинную пользу гораздо, гораздо позже. «Как бы не был юн или беден этот проходимец — он не глуп, даже с учётом того, что ход его мыслей отличен от нашего», — скажет Неревар Альмалексии, возлежащей на расшитых покрывалах дикой королевой. «Ближе божественному», добавит он про себя и тихо улыбнётся. А Альмалексия вновь посмотрит на него так, что сама реальность отступит, земля уйдёт из-под ног, и Неревар опять позабудет о Вивеке.ГХАРТОК
…Танец страсти, похожий на бойню — кровавую схватку с безумной сестрой. Кровью же подписан контракт, и никто не будет убит, пока продолжается танец. Обречённый союз, не воспетый никем, но сладкий и беспомощный, как новорожденный змей — вьётся и вьётся, пожирая сам себя изнутри.ПАДХОУМ
Она не любила одеваться сразу. Она ласкала себя ещё долго и влюблённо, а чёрные татуированные плети на её золотой коже стелились под руками дурманящим переплетением тайн. Альмалексия говорила и совершала: её игра с мечом в песчаной пляске; её торопливые взгляды и надменные улыбки в обществе мужчин; её музыка и биение танца на грубом полотнище под голыми пятками — всё-таки буйное пламя её жизни говорило порой лучше всяких слов. Она обожала быть милосердной. Состязание в любви и жестокости всегда оставалось за ней. Когда Неревар говорил, что любит Велоти, то Альмалексия всегда умудрялась доказывать ему, что она любит сильнее. Однако, в отличие от отчаянной лысой головы Вивека, киноварь её пышных волос редко можно было разглядеть среди толпы: она предпочитала купаться в любви народа с подобающего расстояния, желательно в окружении верной стражи. Будь то праздник или скорбь, Альмалексия всегда была в центре внимания, очаровательная и величественная, словно богиня в окружении опасных угрюмых солдат. Неревару не нужно было её милосердие. Вивек его не замечал. Разве что — Сота Силу? Если бы он не был так увлечён своей наукой — и, в большей степени, не опустошён потерей жизней, то — возможно. В его словах всегда присутствовала мудрость, спокойная и отрешённая, но каждый, кто вёл с ним беседу, мог заметить, как мало волнует того состояние простых смертных душ. Но Альмалексию, казалось, это не заботило: её любви всегда с лихвой хватало на всякого, кто, по её мнению, в ней нуждался. И она, и они — всегда смотрели на Неревара, принося свои дары и свою своеобразную любовь. А Неревар улыбался им и говорил, что их дела ещё не окончены.____
It'll take a lot more than wars and guns, A whole lot more than riches and muscle: The hands of the many must join as one And together we'll cross the river.
Ворин Дагот станет пятым в Совете. Неревар знал это, понял с того самого момента, когда под тяжелыми мрачными сводами Когоруна впервые встретил тот самый взгляд на бесстрастном, худощавом лице. Лорд Великого Дома держался чопорно, но Неревар уже давно не был тем оборванцем, что тревожился взглядами высоких господ. От Велотийский гор и Дешаанских равнин, от Аскадианских островов и до самого Эшленда — его земля, всегда была — лишь только дожидалась его возвращения. Ворин Дагот смотрит прямо, пронзительно. Неревар встречает его взгляд с привычной лёгкостью и уверенностью, готовый не дать отпор, но предложить союз, в успехе которого не может быть сомнений. Он чувствует, как замедлилось дыхание Альмалексии, сдерживающей собственное ревущее пламя. Он чувствует, как ощутимо задёргался Вивек, и слышит шорох одежд Сила, наверняка предупредительно положившего юному поэту руку на плечо. Он чувствует волнение своего Совета, но продолжает смотреть прямо в глаза цвета пепла и стали. Пока Ворин Дагот не приподнимает уголки губ.Хаосу нужен Поэт. Хаосу нужна Сестра. Хаосу нужен Порядок. Но стремиться Хаос всегда будет к Стазису. Хортатору нужен Шармат.
—…Король Думак принял моё предложение! И я хочу, чтобы ты тоже сопровождал меня в Бу… Бтуагн… Бтуангтув, Ворин, — весёлый и хмельной, скажет ему Неревар и не заметит, как Лорд выразительно спрячет лицо за бокалом гриифа. — Если таково желание моего короля, — туманно ответит ему Ворин, на что Неревар только рассмеётся, откупоривая очередную бутылку и забываясь окончательно. Всё уже прошло: и боль, и вонь, и всякие ублюдки. Ничего сложного, ничего не останется, кроме верных соратников и нерушимого мира, в шаге от которого Неревар решил напиться как дешёвый наймит в компании молчаливого колдуна чёрно-багрового Дома. Не просто колдуна — Верховного Лорда, превеликая Азура! И сейчас, будто случайно встречаясь взглядом с ним, Неревар сыто и пьяно вздыхает, откидываясь на спинку стула, и растягивает губы в широкой, чуть шалой улыбке. Он уже знал, что должен был делать: в этом не было ни плохого, ни хорошего. Простая необходимость, очередной шаг навстречу Пути. И он был готов.