Мастер и Маргарита

Изящное, томное тело женщины облепил изодранный, свалявшийся черный бархат. На его матовой поверхности все еще виден узор, выточенный серебряной нитью- по былой роскоши ползут уже не белые змеи. Ноги стянули узкие, будто вырезанные из камня, туфли. От них наверняка нещадно болят ноги и ломит колени- но ей не привыкать. Изящные и точные движения рук- будто взмахи крыльями райской птицы, гордо вздёрнутый подбородок, тонкая, фарфоровая шея и крадущаяся походка большого хищника, вызывающая морскую болезнь у каждого, кто когда-либо наблюдал за движением ее соблазнительных бедер. Чернильно-черные ресницы скрывают горящий взгляд цвета темного шоколада, а волосы цвета ночи, сияющие ее загадочным луным светом, непокорными кудрями ложатся на белые плечи. — Ведьма- восхищенно и с присвистом выдохнет не смеющий оторвать от тебя взгляда магл, если тебе когда-нибудь взбредет в голову пройтись своей кошачьей поступью по современному немагическому Лондону, и даже не будет подозревать на сколько он чертовски прав. Ведьма. Колдунья, способная небрежным взмахом холеной ручки достать сердце из мужской груди, а затем сразу же, как будто невзначай уронить его себе под ноги и картинно наступить, придавив каблучком и усмехнувшись. Томный взгляд кофейных глаз, взмах густых ресниц — и уже никто не смеет отказать тебе- и ты прекрасно осознаешь то, что действуешь, как живое Империо И эта способность так влиять на людей стала роковой. Разве ты не знала, что он из тех магов, кто обходит заклинание подчинения, о моя прекрасная Маргарита?

Так почему же, о прекрасная Маргарита, ты любишь его? Ты хохочешь- ярко, заливисто. Твой смех прекрасен. Он похож на звук серебряных колокольчиков, но в глубине их веселого перезвона таится еще один звук- звон латунного набатного колокола — он несет беду, он заставляет людей испуганно замереть, слушая его звучание. И никакой Азкабан не отнимет его сакральной красоты. Ты снова пытаешь маглу, и от ее безобразных, надрывных криков едва слышен твой смех. Кажется, именно поэтому мы не можем услышать всех его переливов. Хочется наложить на ничтожную Силенцио и слушать, слушать, слушать… но нельзя, иначе смех и вовсе спрячется между бледных лепестков твоих порывисто искусанных губ, ведь ты растеряешь весь запал и не простишь меня за испорченное удовольствие, о моя прекрасная карательница недостойных. Хоть пытать отребье — это удел палачей, кожа рук которых уже навсегда стала карминово красной из-за крови, впитавшейся в них, но если это то, что позволяет тебе снова смеяться, о моя сиятельная леди, после плена недружелюбных стен тюрьмы, в которую тебя, холеную барышню из высшего света, запихали чертовы светлые, я готов хоть каждый день, подобно Гаммельнскому крысолову выуживать с маггловских суетных улиц при момощи Империо мужчин, женщин и даже детей.

Так почему же, о прекрасная Маргарита, ты любишь? Мне кажется, ты презираешь своего мужа и его братца- ежедневно какой-нибудь новый, заковыристый яд, выуженный твоей тонкой аристократичной ручкой у Снейпа из одного из карманов его чернильно-черной мантии оказывается в их фужерах с вином или в куске мягкой баранины, поданной всенепременно с кровью. А по праздникам, ты, конечно, таинственно улыбаясь и приговаривая, что всем, кто ценит свою чистокровность, стоит чтить и традиции, щедро посыпаешь блюда муженька и дверя классическим цианистым калием. Мне кажется, что жучара-Снейп прекрасно знает, куда исчезают опасные образцы ядов, не иначе как нацеженные с его собственного языка, но не подает виду, неизменно подкладывая в карман все более забористые и смертоносные составы. (, но увы- ему далеко до фамильных докторов, хоть он и гений.) Отчего-то он тоже, впрямь как ты и я, не любит братьев Лейстренджей. Я подозрительно заглядываю в черные глаза-туннели, но не вижу того яростного влюбленного огня, с которым он когда-то давно приходил просить за свою женщину. Снейп давно перегорел и погас, и неизвестно что он забыл среди живых. Да и мы, впрочем, тоже призраки войны, обретшие плоть и кровь лишь с ее приходом. Он вопросительно вздымает череную бровь, но я продолжаю сверлить его взглядом. Я уверен теперь, что он не посмеет посягнуть на тебя, о моя прекрасная Марго. Он слишком затерян в лабиринте своих призраков, чтобы увидеть, как ты прекрасна. Мне кажется… я, впрочем, давно потерялся среди тысячи иллюзий.

Так почему же, о прекрасная Маргарита, ты… Послушай… я часто думаю, в какой момент наша история пошла наперекосяк. Возможно это было вчера, когда я не посмел поцеловать твою испачканную в крови и грязи ручку. Нет! Что ты? Как я могу брезговать Тобой? Я как неопытный юнец, как ребенок, испугался. Испугался того, что ты с презрением взглянешь на меня, как выдернешь белую, все еще нежную, не изуродованную войной руку и крикнешь, беря высшие ноты своим голосом, о своем неистовом желании моей смерти и прикажешь никогда не касаться тебя. Но как я могу не касаться, в моменты, когда ты, как валькирия, погруженная в бой не следишь за тем, что творится у тебя за спиной? Кто дернет тебя за локоть, смещая с линии атаки нальной ярко- зеленой Авады, кто встанет, прислонившись спиной к твоей спине, защищая тебя? Твой раскисший после Азкабана муж не способен на такое, как и его никчемный брат. Все они- акулы сплетен, короли интриг и выгодных договоров, или адепты науки, но не войны. А возможно в изувеченности нашей истории виноват я сам. Изначально и бесповоротно. Мастер совершил ошибку выбрав вместо искусства слова- ремесло войны.

Так почему же, о прекрасная Маргарита? Наша история- карикатура, шутка, изувеченная фантазия, изодранная и неумело сшитая, покрытая огромными гноящимися язвами и папилломами. Мы не такие. Мы- изломанные жизнью куклы в этом кукольном театре. В нашей истории ты не пляшешь нагая, обласканная светом костра, на шабаше. Нет. Ты танцуешь Венский вальс с самой Смертью, ведя попутно с ней куртуазный диалог и кружа, кружа, кружа, ты отбиваешь пальцами, с обгрызенными в запале чувств ногтями, веселую польку на мраморных надгробиях врагов. И любишь ты, далеко не своего мастера, уже давно склонившего перед тобой колени и положившего голову на носки твоих убитых временем, «каменных» туфель, а несовершенного- в нашей истории- чрезвычайно гротескного, сложенного из каких-то параллельных, никогда не пересикающихся плоскостей Волонда. Дьявола, без души, заточенного в разлагающуюся плоть и черную мантию. Ты отдаешь пылающее сердце обезображенному и совершенно забывшему значение слов честь и справедливость Сатане, в то время как твой мастер стоит в углу черной и ненужной тенью. Мир вертится с сумасшедшей скоростью, а мы плетемся по жизни, как слепые рабы, вслед за живым трупом без души. И уже заранее знаем, к чему приведет этот «крестовый поход».

Так почему же, о прекрасная? Я смотрю на твое неживое, но все равно прекрасное тело, в последний раз заглядываю в стеклянные кофейные глаза, зарываюсь рукой в еще теплые спутанные волосы с первыми мазками ранней седины, до крови режусь пальцами об твои высокие скулы и целую твою алебастрово-белую руку и холодные, сухие, мертвые губы, выуживая из кармана над сердцем книгу о несбывшихся нас. Перекрасить платье и ободрать заброшенный розарий Малфоев не составило труда, и вот уже пылающее пламя инсендио сжигает тело облаченного в белое ангела моей жизни. В ее пожираемых пламенем руках роман Булгакова, алые розы и наш несбывшийся Хэппи энд. В конце нашей истории героев ждет гибель, а потому я собираю горстями снежный пепел своих надежд и обращаю его в мало-мальски приличный револьвер. Его серебро потемнело и давно утратило блеск (как когда-то и мы). Я в последний раз окидываю взглядом опьяненую кровью, сыто икающую, землю, покрытую пепелищами и трупами, и тяжелой поступью человека, погрызенного болезнями, поеденного войной и заключением иду искать давнюю нашу знакомую- смерть, которую мы, вопреки придуманому толпой названию, так и не сумели переварить в своей утробе.

Так почему же… Труп Мастера гниет где-то в трущобах, со стола перед ним ветер сметает прах Маргариты и гонит по стылой отравленной земле, а мир болезненно баюкает несбывшиеся мечты?..