Тайная дверь

Название: Тайная дверь Пейринг/персонажи: Мия Атсуму/Кита Шинсуке/Мия Осаму Тип: слэш Рейтинг: NC-17 Жанр: PWP Размер: мини (6894 слова) Саммари: Шинсуке решает совершить первую в своей жизни ошибку Дисклеймер: Haikyuu!! © Furudate Haruichi Примечание: написано на августовскую лотерею на Haikyuu Fest на дайри Это был последний тест. Последний. Шинсуке запрокинул голову и, глядя в небо, медленно, на три счета, выдохнул: то, как после душной классной комнаты воздух обдувал лицо было настоящим блаженством. Дверь за спиной снова и снова хлопала, выпуская радостную, грозящую смести всё на своём пути орду спешащих домой учеников, но Шинсуке стоял, не двигаясь, и только крепче сжимал ремень перекинутой через плечо сумки. Всё закончилось. Осталась только выпускная церемония, и он перестанет быть школьником. Больше не будет привычных, расписанных по минутам дней и ночей за учебниками. Не будет волейбола и изматывающих тренировок перед чемпионатами. Не будет… — Кита-сан! Шинсуке обернулся, и братья Мия одновременно помахали ему рукой, хотя не заметить их, на голову возвышающихся над толпой было невозможно. — Кита-сан, можешь уделить нам немного своего времени? Осаму провёл ладонью по волосам, убирая их назад, его взгляд метнулся в сторону, вернулся назад, и Шинсуке машинально отметил, что это скорее всего говорит о волнении. С чего бы? — У тебя ведь теперь не должно быть срочных дел? — Атсуму остановился за спиной брата. — Правильно? Чуть прищуренные глаза. Нечитаемое выражение лица. Расслабленные плечи. Атсуму лучше контролировал свои эмоции, вот только руки в карманы прятал только если нервничал или ожидал отповеди. Хм-м. Шинсуке покачал головой: — Говорите прямо. Сегодня у вас точно нет нужды бояться моего ответа. Братья переглянулись, а потом вдруг широко ухмыльнулись друг другу, будто услышали хорошую шутку, и их голоса прозвучали в унисон: — Кита-сан, у нас есть для тебя подарок. *** Центральные улицы остались позади, перекрёстки и светофоры встречались всё реже, и скоро Шинсуке пришлось идти чуть быстрее, чем обычно: разница в росте, пусть даже она составляла всего десять сантиметров, давала о себе знать. Или братья так торопились, что невольно ускоряли шаг? Постепенно становилось всё жарче, Шинсуке снял пиджак, закатал рукава рубашки, и Осаму тут же последовал его примеру. Атсуму упрямо продержался ещё пару минут, но вскоре тоже сдался. Разговор, начатый было у школы, быстро увял, но идти в тишине было даже хорошо. Приятно. Шинсуке ловил на себе взгляды то одного из братьев, то другого, но это нисколько не тревожило: слишком давно они знали друг друга, чтобы можно было предположить что-то дурное. Хотя удивлён он всё же был. Подарок от близнецов, особенно такой, за которым нужно было идти на самую окраину города, не особенно вписывался в их обычное поведение. Может это реализация первого шага на пути их обещания стать лучшими для него кохаями? — Не доставляйте проблем вашему новому капитану, — Шинсуке поднял взгляд на Атсуму. — Юто серьёзный и смелый парень, но с вами он бывает слишком мягок. — Конечно мы… — начал Саму, но Атсуму его перебил: — Юто лишь бледная твоя копия, не более того. Я буду слушать только того, кто этого достоин. — То есть… себя? — поинтересовался Шинсуке, сдерживая улыбку: старший из братьев всегда был менее сговорчив и резок. Атсуму поджал губы и прищурился, не оценив шутку: — Я бы согласился ещё раз проиграть Карасуно, если бы это позволило тебе остаться с нами на следующий год, Кита-сан. Осаму согласно вздохнул, сгорбился, и губы Шинсуке всё же дрогнули: — То есть, вы были бы счастливы, провали я экзамены? — Мы не это имели в виду, ты же знаешь! — Осаму остановился. Посмотрел прямо в глаза, отвел взгляд, и, стремительно краснея начал: — Ты такой… Кита-сан, ты… — Я понял, — оборвал Шинсуке очевидно мучительное признание. — Я тоже буду по тебе скучать. Атсуму дернулся, явно собираясь возмутиться этим «по тебе», и Шинсуке поспешил добавить: — Я буду скучать по вам обоим. Краснеть как брат Атсуму не стал. Только довольно хмыкнул и, зашагав вперёд, бросил через плечо: — Почти пришли. Идёмте быстрее. *** Это действительно была окраина. Заросшие обочины, пыльный асфальт, ещё зеленый, не сожжённый солнцем, пустырь с одной стороны, и низкий каменный забор с другой. Стрекотали цикады, и в тишине, лишённой гула машин и людской суеты, они звучали словно гимн подступающему лету. Умиротворяюще. Шинсуке остановился вслед за братьями у покосившейся белой дверцы и осмотрелся. Заросший сад за оградой притягивал взгляд и казался не таким запущенным, как десятки тех, что они уже миновали. Дорожка к дому была расчищена, и, хотя обрамляющие её цветы росли без всякого порядка, их явно поливали и, хоть и изредка, но очищали от сорняков. — Тут жила наша оба-тян, — сказал Атсуму. — Тупица, не говори так неуважительно. — Осаму пихнул брата в бок и первым шагнул к дверце. — Бабушка нас очень любила. Мы у неё часто оставались, пока родители ездили в командировки. Здесь жили одни старики, и постепенно вся улица опустела, но нам некогда было скучать, потому что… Мощённая камнем дорожка повернула один раз, другой, деревья расступились, Атсуму, идущий впереди, остановился как вкопанный, и Шинсуке, слишком увлечённо вдыхающий аромат цветущих вишен, едва успел затормозить и не уткнуться ему в спину. — Потому что у нас было это, — между тем закончил Осаму и взмахнул рукой так гордо, будто демонстрировал личного золотого будду. Впрочем, вряд ли для братьев это было чем-то меньшим. — Волейбольная площадка? — Шинсуке обвёл взглядом старую рваную сетку, криво отведённые боковые и утоптанную в камень землю. — Наша первая волейбольная площадка, — поправил Осаму. — Кроме нас, никто не знает о её существовании. И ты единственный, кому мы рассказали, Кита-сан. — Здесь особое место. — добавил Атсуму. — Здесь всё получается так, будто боги могут слышать твои молитвы. — Если будешь волноваться перед экзаменом, или ещё что, нужна будет помощь или там поддержка… — Осаму снова стремительно залился краской и отвернулся. — Здесь и правда всё получается так, как надо. — Значит, это и есть ваш подарок? — Шинсуке подошёл ближе к сетке и, прежде чем обернуться, коснулся покосившегося, но всё же явно свежеокрашенного столба. В груди вдруг остро, до боли защемило. — Показать мне то, что принадлежит только вам двоим? — Мы думали, ты оценишь, — тревожно протянул Осаму. Неужели не мог ничего прочитать по его лицу? Атсуму сунул руки в карманы и ничего не сказал, хмуро сверля его требовательным взглядом. Шинсуке покачал головой, удивляясь, как они могут не видеть того хаоса, что творится сейчас у него в душе. — Я тронут. Я… — Шинсуке запнулся, пытаясь подобрать слова, но достойных всё никак не находились. — Мне ещё никогда… В глазах защипало, и пристально наблюдающий за ним Осаму разом посветлел. Он издал какой-то невнятный возглас, отбросил сумку в сторону, и в следующее мгновение Шинсуке стиснули с такой силой, что воздух со свистом вылетел из лёгких. Атсуму почти синхронно прижался сзади, обнял их обоих, и дышать стало решительно нечем. — Вы вовсе не лисы. Вы — два медведя, — прохрипел Шинсуке и, всё ещё умиляясь, похлопал Осаму по спине. — Пустите. Тот никак не отреагировал. А потом Атсуму чуть отстранился, его пальцы скользнули по бокам, потянули с плеча лямку сумки, и к коже под самым ухом прижалось что-то тёплое и влажное. Шинсуке замер, не поверив своим ощущениям. Нет. Этого не может быть. Атсуму, тот Атсуму, которого он хорошо знал не стал бы... не... Один поцелуй в шею сменился другим, чьи-то пальцы потянули полы рубашки из-за пояса брюк, и Шинсуке дёрнулся, безуспешно попытавшись вырваться. — Достаточно, — процедил он как мог холодно, чтобы остудить не в меру горячие головы. Осаму в ответ почти беззвучно всхлипнул, вслед за братом прильнул губами к шее, и Шинсуке кинуло в удушливый жар. Не может быть. Человеческое тело не способно таким образом реагировать на откровенное насилие. Его не должно возбуждать... — Прекратите, — приказал Шинсуке. И с удивлением распознал в собственном голосе неуверенность. — Разве тебе не нравится? — зашептали ему на ухо. — Мы сделаем так, что тебе будет хорошо. Очень хорошо. Разве ты не заслужил немного удовольствия после всех своих трудов? Шин-чан, позволь нам. Пожалуйста. О, боги... Шин-чан... Нет. Это неправильно. Нельзя. К голому животу прижалась широкая шершавая ладонь, Атсуму потянул его на себя, прижался к заднице твёрдым членом, и новая вспышка возбуждения заставила Шинсуке протяжно ахнуть. Звук собственного голоса отрезвил, поцелуи в шею перестали посылать по телу горячую, туманящую голову дрожь, и Шинсуке, выпрямившись, рявкнул: —Хватит! Тиски двух пар рук ослабли, но чужое дыхание всё ещё холодило влажную кожу. Будто братья прервались лишь на мгновение, прежде чем продолжить. Неужели не поверили, что он говорит серьёзно? — Если сейчас же не отпустите, я вас не прощу. Никаких эмоций. Только констатация факта. Осаму медленно отступил на шаг и отвернулся, пряча взгляд. Атсуму отстранился рывком, будто его толкнули, и Шинсуке покачнулся, с трудом обретая утраченное равновесие. А потом молча наклонился и поднял сумку. Ноги совсем не чувствовались, будто их обрубили где-то аккурат под коленями, и сделать несколько шагов к выходу из сада вдруг оказалось очень сложной задачей. Ну же. Давай. Три метра. Пять. Шинсуке запнулся о камень и остановился сразу за поворотом дорожки. Что теперь делать? Как поступить правильно? —Это всё ты виноват, — услышал он за спиной. Атсуму? Осаму? Такие похожие как две капли воды голоса. — Зачем ты на него так напрыгнул, придурок? — Нечего перекладывать всю вину на меня! Ты первый начал его лапать! — Неправда. Я точно помню, что это был ты. — Нет, ты! Всегда так делаешь! Просто приходишь и берёшь всё, что хочешь. И плевать, что об этом думают другие! Дубина бесчувственная! — Да это вообще была твоя идея! Это ты постоянно ныл о том, как сильно Шин-чан тебе нравится! — Кто бы говорил! Сам пускал на него слюни весь последний год! — Не было такого, тупица! — Сам тупица! Перепалка братьев была так похожа на их привычное поведение, и так не сочеталась с тем, что только что произошло, что во второй раз за день в душе Шинсуке воцарился полный, абсолютный сумбур. Когда они успели так измениться? Как? Почему он ничего не заметил? То, как Атсуму и Осаму прикасались к нему, какими уверенными были их руки и губы говорило о том, что подобное для них вовсе не внове. Что всё это для них — привычно. Естественно. По коже побежали мурашки, и Шинсуке вздрогнул, позволив телу вспомнить только что пережитые ощущения. Нет никаких сомнений — братья давно занимались сексом. А учитывая количество тренировок и отсутствие даже слухов о паре у кого-либо из них, опыт они могли приобрести только друг с другом. Шинсуке до боли в пальцах сжал лямку сумки. В отличие от него, живущего принципами сдержанности и предельной разумности во всём, братья ни в чём себя не ограничивали, и добивались того, чего хотели, со всей возможной страстью. Тренировались до изнеможения, могли полгода копить деньги, чтобы втайне ото всех попробовать блюдо из рыбы Фугу, да и потратить сутки на поезде ради лишь одного прыжка в море с пятнадцатиметровой скалы или покупки новой игры для них было обыденным делом. Что Тсуму, что Саму совсем не знали чувства меры, не понимали, где следовало бы провести границу, и постоянное отсутствие занимающих высокие посты родителей позволило этой черте их характера ещё больше развиться. Неудивительно, что братья не нашли ничего дурного в том, чтобы доставлять друг другу удовольствие. Их просто некому было остановить. Шинсуке развернулся и пошёл назад. Осаму, увидев его, замер. Атсуму же, оборвав себя на полуслове, выпрямился и зачем-то загородил брата собой. — Подобные отношения между вами — неприемлемы, — сказал Шинсуке. — Так больше не может продолжаться. — Почему? — Атсуму задвинул обратно попытавшегося было что-то возразить Осаму. — Разве кому-то от этого плохо? Или дело только в том, что секс между братьями, — Атсуму криво ухмыльнулся — аморален? — Мораль — костыль для тех, кто не дает себе труда задуматься, — ответил, покачав головой, Шинсуке. — На самом деле весь её смысл в том, чтобы научиться оценивать последствия своих поступков. Как думаешь, приведет ли ваша связь к чему-либо хорошему? Что будет, если правда выйдет наружу? Как отреагируют ваши родители, друзья, одноклассники? Атсуму моргнул и потемнел лицом: — Никто об этом не знает. И не узнает, если, конечно, ты им не скажешь, Кита-сан. — Мы очень осторожны, — Осаму отпихнул брата в сторону и вышел вперёд. — И потом, это не продлится долго. Может до поступления в университет, или до той поры, пока у одного из нас не появится девушка. Для нас обоих это всего лишь очень приятный способ расслабиться. Не больше! Шинсуке бросил взгляд на Атсуму. Очень вовремя. Потому что тот, прежде чем отвернуться, болезненно скривился. Вот, значит, как. Ещё одна причина тому, что им всё следует прекратить, пока не поздно. — Если думаешь, что секс ничего не способен изменить между вами, ты сильно заблуждаешься, — Шинсуке поправил ворот рубашки и машинально застегнул верхнюю пуговицу: солнце садилось и воздух постепенно остывал. — Он уже многое изменил, и скорее всего — непоправимо. Но, если вы продолжите, это может повлиять на всю вашу жизнь. Понимаешь? Атсуму встал плечом к плечу с братом и церемонно поклонился: — Мы понимаем. Ты, наверное, уже опаздываешь домой, Кита-сан. Прости за то, что зря потратили твоё время. — Прости, — поколебавшись, присоединился к поклону Осаму. А потом, добавил: — Наше предложение остаётся в силе. Ты можешь приходить сюда в любое время. Правда. Мы всегда будем тебе рады. Безнадежность. Вот что почувствовал Шинсуке в этот момент. Братья его не услышали. Не захотели услышать. — Вы не до конца понимаете, что делаете, — попытался он в последний раз. — Это ошибка. Вы... — Ошибка? — перебил его Атсуму. Зло. Почти с таким же отчаянием, какое ощущал сейчас Шинсуке. — Разве ты знаешь, что это такое — ошибаться? Что ты вообще можешь знать об этом, если всегда делал только то, что положено? Если никогда не позволял чувствам взять над собой верх? Какое вообще право ты имеешь судить нас, если никогда не сожалел, никогда не хотел вернуться назад и всё исправить, никогда не л… Атсуму осёкся. Его лицо застыло, взгляд стал непроницаемым, даже холодным, и Шинсуке понял, что любая попытка в чём-либо убедить его сейчас заранее обречена на провал. А потом… заколебался. Может, Атсуму прав? Откуда ему на самом деле знать, что правильно, а что нет, если у него не было возможности сравнить? Разве достаточно только наблюдений за другими, прочитанных книг и доводов логики? Шинсуке перевёл взгляд с Атсуму на бледного, но решительно выпрямившегося Осаму и, не давая себе задуматься, сказал: — Как думаете, насколько большой ошибкой будет остаться с вами на ночь? *** Шинсуке выключил воду, и в крохотной душевой стало очень тихо. Атсуму и Осаму по его настоянию искупались первыми, и теперь ждали его в одной из двух жилых комнат маленького ветхого домика. Шинсуке вытерся, потянулся за одеждой, но его рука застыла, так до неё и не дотянувшись: иллюзия защищённости сейчас ничем ему не поможет. Не убавит нервную дрожь, не позволит взять под контроль эмоции. Стоило ли тогда тратить время на то, чтобы одеться? Шинсуке пригладил мокрые волосы, минуту постоял, размеренно вдыхая и выдыхая воздух, и открыл дверь. Осаму, увидев его, открыл рот, да так и застыл, стремительно покрываясь румянцем. Атсуму моргнул и медленно, на ощупь, опустился на край одного из двух разложенных рядом футонов. Очевидное смятение братьев, понимание того, что они тоже не могут до конца совладать с волнением — ободрило и, сев на пятки напротив Атсуму, Шинсуке был уже почти спокоен. — Ещё раз благодарю за гостеприимство, — сказал он, положив руки на колени и церемонно поклонившись, — Ваша оба-сама наверняка горда тем, как хорошо её внуки справляются с уходом за домом и садом. Атсуму издал какой-то неопределённый звук, а Осаму, не скрываясь, прыснул: — Кита-сан, только ты можешь говорить нечто подобное, будучи голым, и при этом не выглядеть глупо. Шинсуке поднял на него непонимающий взгляд, но объяснения не последовало. Вместо этого Осаму, глянув на него, только вновь покраснел и отвернулся. Молчание затягивалось, пауза становилась всё более неловкой, и, поскольку ни один из братьев не торопился её нарушать, Шинсуке задал вполне с его точки зрения резонный вопрос: — Какая мне отводится роль? — Роль? — машинально повторил за ним Атсуму, а потом, поняв о чём речь, поперхнулся воздухом и закашлялся. — Это не обязательно. Если хочешь, мы вполне можем, ну… — Осаму почесал щёку, всё ещё глядя в сторону, — обойтись ртом и руками. Вот как? Необъяснимое разочарование вытеснило из головы Шинсуке остатки здравомыслия: — Решившись на один из самых безумных поступков в своей жизни, я не согласен на меньшее, чем попробовать максимум из того, что вы можете мне предложить, — выпалил он. А потом, остыв, склонил голову: — Простите за это. Теперь Осаму смотрел на него во все глаза. От взгляда же Атсуму Шинсуке непонятно почему стало жарко. Неопределённость. Наверняка, причина его волнения именно в ней. В том, что в отличие от расписанных по минутам дней, сейчас он никак не может понять, что произойдёт в следующую секунду. Оттого и… — Уверен, Кита-сан? — испытывающе переспросил его Атсуму. — Боюсь, что моё самообладание похуже твоего. Я не смогу остановиться на полпути, если ты вдруг передумаешь. Шинсуке ответил, не задумавшись ни на секунду: — Сомневаться нужно прежде, чем принимаешь решение. А я… я своё уже принял. *** Смотреть было невозможно, стыдно, но у Шинсуке не мелькнуло и мыcли о том, чтобы закрыть глаза: наоборот, он хотел запомнить всё до самой последней мелочи. Атсуму и Осаму настояли на том, что им стоит начать именно с этого, но просто наблюдать оказалась для Шинсуке не так-то легко. Мучительно. Братья целовались. Осаму сидел у Атсуму на коленях и целомудренно, легко прикасался к его губам. Это происходило снова и снова, рты скользили друг по другу, ласкали почти невесомо, легко прижимались и так же легко отступали, но скоро между ними замелькали языки, и всё изменилось. Атсуму глухо зарычал, скользнул ладонями по спине Осаму, и тот тут же отзывчиво выгнулся, прижимаясь плотнее. Он громко, нисколько не смущаясь чужого присутствия, застонал, и Шинсуке почувствовал себя так, будто его на мгновение опустили в кипяток. Дыхание сбилось, в паху запекло от быстро прилившей крови, и появилось желание сделать… сделать что? Теперь Осаму плавно, ритмично прижимался бёдрами к брату, руки Атсуму блуждали по его телу, не останавливаясь, и то, как согласованно и мягко, будто перетекая из одного положения в другое, двигались их обнажённые тела, завораживало. Не позволяя ни на минуту, ни на секунду отвести взгляд. А потом братья перестали ограничиваться губами друг друга, поцелуи опустились на плечи, шею, стоны стали звучать почти непрерывно, уже нельзя было разобрать, кому они принадлежат, и в какой-то момент Шинсуке поймал себя на том, что вторит им, хотя ни разу даже не прикоснулся к собственному члену. — О, боги, — выдохнул он, не сдержавшись. — Вы такие... Атсуму кинул на него затуманенный, ничего не выражающий взгляд и, подхватив брата под спину, уложил на футон. Шинсуке застыл. Напряжение превратило его в каменное изваяние, грудь сдавило так, что стало нечем дышать, и от этого разом закружилась голова. Он не может больше безучастно смотреть. Просто умрёт, если не сделает хоть чего-нибудь. Щёлкнула крышка невзрачного тюбика. Атсуму выдавил прозрачный гель на пальцы, сдвинулся вниз, и его язык прошёлся по члену Осаму от самого основания до головки. Неторопливо, влажно и широко. Осаму прогнулся в спине, слепо потянулся к брату, и Шинсуке закрыл себе рот рукой, чтобы подавить рвущиеся наружу звуки. А потом представил, как повторяет всё то, что делает Атсуму, и хрипло, протяжно застонал. Осаму протянул к нему руку, попытался что-то сказать, но очередная ласка брата не позволила ему выговорить ничего, кроме стона и невнятно-просительного: — Шин-чан… Шинсуке даже не понял, как оказался рядом. Просто в какую-то секунду лицо Осаму оказалось очень близко, а уже в следующую тело буквально затопило ощущениями. Язык Осаму скользнул ему в рот, задвигался в напористой, быстрой ласке, и это было так хорошо, так приятно, что Шинсуке покрылся мурашками от удовольствия. А потом ответил Осаму настолько несдержанно, что тот протестующе замычал и упёрся руками ему в грудь. — Прости, прости… — зачастил Шинсуке. перемежая шёпот короткими виноватыми поцелуями. — Я слишком увлёкся. Мне жаль. Мне… — Всё путём, — зафыркал Осаму ему в губы. — Вау. Я и не ожидал, что ты вообще знаешь, каково это — терять контроль. Шинсуке застыл, вгляделся в чужое лицо, но не смог разглядеть на нём даже тени насмешки. Только чистый, незамутнённый восторг. — Вау, — повторил Осаму и снова потянул его на себя. — Сделай так ещё раз. Ещё раз? Шинсуке упёрся. Чужая боль охладила голову не хуже ледяного душа, и, чтобы ни говорил Осаму, он был решительно настроен впредь действовать предельно внимательно и осторожно. Заботиться о братьях, как и полагается семпаю. Осаму всё понял по его лицу и разочарованно вздохнул. А потом его взгляд внезапно остекленел. И медленно, очень медленно опустился вниз. Туда, где Атсуму обхватил губами головку его члена и принялся ритмично, неторопливо сосать. Осаму рвано задышал и развёл колени шире. Его ладонь легла на шею Шинсуке, попыталась притянуть обратно к уже припухшим от поцелуев губам, но тот просто не мог оторваться от открывшегося ему зрелища. Никак. Совсем. Потому что, насаживаясь на член Осаму, Атсуму двигал рукой, и это значило, что прямо сейчас его пальцы снова и снова проникают в чужое тело. Вот почему от Осаму вдруг повеяло напряжением. Вот почему он… — Шин-чан?.. В голосе Осаму было что-то такое, что Шинсуке тут же повернул голову. — Ты больше не хочешь меня целовать? То, что ты увидел… Я стал тебе противен? Осаму старался быть спокойным, но паника в глазах его выдавала, и Шинсуке удивлённо заморгал: и как к одному из самых уверенных в себе людей среди тех, кого он знал, могла прийти подобная мысль? Разве что… Осаму давно подспудно этого боялся. Стыдился того, что делал. Шинсуке наклонился. Его губы легко коснулись чужих губ, язык скользнул в приоткрытый рот, но этот их поцелуй не мог сравниться ни с одним из предыдущих. Осаму почти не отвечал, вдруг став податливым и робким, и только судорожно цеплялся за плечи, притягивая ближе. Не поверил? — В тебе не может быть ничего противного, дуралей, — с нежностью прошептал Шинсуке, отстранившись. — Ты и твой брат — самые совершенные творения богов из тех, что я видел. Осаму ничего не ответил, недоверчиво вглядываясь в его лицо, и Шинсуке, фыркнув, сделал то, что должно было подтвердить сказанное лучше любых слов: положил руку Осаму на свой крепко стоящий член. — Могло ли быть так, если бы ты был мне противен? — спросил он, глядя в чужие, стремительно расширяющиеся зрачки. — Разве не очевидно, как сильно я тебя хочу? Как сильно я хочу быть в тебе? Рот Осаму приоткрылся, выпуская рваный стон, и жалкие остатки самоконтроля Шинсуке приказали долго жить. Губы обожгло вспышкой боли, ещё одной, Осаму вскрикнул, впился в плечо ногтями, но встретил следующий его поцелуй с такой жадностью, что Шинсуке едва удержал инициативу. Пальцы сами собой потянулись потрогать твёрдый, напрягшийся от прикосновения живот, погладить грудь, осторожно сжать между указательным и средним маленький коричневый сосок, и Осаму выгнулся ему навстречу, застонав уже совсем по-другому. С томным, нескрываемым наслаждением. Шинсуке ещё успел пожалеть о том, что ему приходится опираться на вторую руку, чтобы не упасть, когда его вновь скользнувшую по животу Осаму ладонь перехватили и положили на его ещё чуть влажный от слюны член. — Подрочи ему, — без тени каких-либо эмоций сказал Атсуму, и его тёмный, немигающий взгляд пригвоздил обернувшегося Шинсуке к месту. — Только не слишком быстро, а то он кончит раньше времени. Губы Осаму мазнули по шее, язык заскользил по коже, толкаясь и щекоча самым кончиком, пальцы, всё ещё лежащие на члене Шинсуке, заскользили вверх-вниз, и острое удовольствие заставило Шинсуке закрыть глаза: он подумает о том, что творится с Атсуму позже. Когда… Осаму вздрогнул, толкнулся в его невольно сжавшийся кулак, и мысль, промелькнувшая в голове Шинсуке так и не успела окончательно оформиться. Потом. Всё потом. На первое же осторожное движение рукой Осаму ахнул, запрокинув голову, и Шинсуке приник к изгибу его шеи, жадно лаская языком так, как только что ласкали его самого. Сантиметр за сантиметром, у самого уха, ближе к плечу, одним длинным мазком сбоку и чередой коротких толчков по напряжённым мышцам. Снова. Ещё. Осаму замер, застонал так, будто не мог определиться, больно ему или хорошо, и Шинсуке с опозданием заметил, как его тело ритмично, едва заметно ёрзает по футону. Будто от… Уже? Атсуму ответил на его взгляд кривой улыбкой и недобрым прищуром. А потом удобнее устроил ногу Осаму у себя на плече и продолжил размашисто трахать его пальцами. Пальцами? Душу затопило облегчением, и Шинсуке ошарашенно застыл, осознав этому причину: грубое, движимое инстинктами животное в нём не желало никому уступать Осаму. Наоборот. Теперь, попробовав, поняв, как хорошо с ним может быть, оно жадно требовало большего. Завладеть, присвоить себе, отметить, приручить и никогда не… Стоп. Вот в чём причина раздражения Атсуму: имея на то гораздо более весомые причины он тоже совсем не стремился делиться братом с кем-то ещё. Судя по подслушанному в саду разговору, всё это вообще затеяно только ради него. Или… нет? Язык Осаму толкнулся в ухо, пальцы плотно, точно так, как надо, сжали член, и все стремительно мелькающие в голове Шинсуке мысли тут же сбились в один плотный бесполезный комок. О, боги! Кажется времени на то, чтобы найти лучший выход из ситуации у него просто нет. Надо решить проблему с ревностью Атсуму прямо сейчас. Шинсуке сдвинул ладонь с члена Осаму на его поджавшуюся мошонку, тронул самыми кончиками пальцев влажную кожу за ней, потянулся дальше, и в этот момент его запястье перехватили. А потом сжали так, что Шинсуке едва удержался от вскрика. Ничего. Он потерпит. Потому что Атсуму должен принять окончательное решение. Сейчас. До того, как у него появится повод его возненавидеть. Повод возненавидеть их обоих. Шинсуке ждал. Чувствовал, как от боли скачками спадает возбуждение и ждал, глядя Атсуму в глаза. Быстрее. Ещё пара секунд, и даже мечущийся в бреду собственных ощущений Осаму заметит неладное. Хватка Атсуму ослабла. Его пальцы разжались, и лицо, только что напоминавшее белую маску Они, расслабилось. — Тебе нужно растянуть его ещё совсем немного, — сказал он, убирая руки и отодвигаясь. — Может минуту или две. Шинсуке кивнул. И затаив дыхание, втолкнул два пальца в сжимающийся, хлюпающий смазкой анус. Глубоко, глубоко внутрь. Туда, где всё было туго, гладко и горячо. О, боги. Осаму ахнул и распахнул глаза. — Всё хорошо? — спросил Шинсуке, едва справившись с зачастившим дыханием. — Я всё делаю правильно? Взгляд Осаму с трудом сфокусировался. — Правильно? — пробормотал он. А потом добавил без капли смущения: — Я хочу твой член в заднице, а не пальцы, Шин-чан. Вот что будет правильно. Атсуму за спиной Шинсуке закашлялся, послышалось какое-то шуршание, и он лёг рядом с братом. А потом на футон точно рядом с ладонью Шинсуке приземлилась квадратный пакетик с презервативом. — Умеешь обращаться? — спросил Атсуму попутно коротко целуя брата сначала в шею, потом в скулу и подставленные губы. — Или показать? — Я не девственник, — зачем-то уведомил его Шинсуке. И со стыдом осознал, что таким детским образом хотел произвести впечатление. Впрочем, братья, слишком занятые поцелуями, явно пропустили его слова мимо ушей. Между часто соприкасающихся губ замелькали языки, и по телу Шинсуке прокатилась горячая волна: похоже, вид откровенно, жадно ласкающих друг друга братьев заводит его больше всего. Молниеносно. Осаму застонал, посмотрел на него мутным, умоляющим взглядом, и Шинсуке понял: если тянуть дальше, то скоро любое удовольствие станет для него мучительным. Пальцы дрожали, упаковка презерватива поддалась только с третьего раза, но Шинсуке раскатал прозрачный латекс в мгновение ока. И также быстро оказался между ног Осаму. Чтобы в самый последний момент замереть. А потом решить больше не останавливаться. Трепет. Вот что он почувствовал, приставив головку члена к покрасневшему, скользкому от смазки анусу. Трепет и сладкое, сладкое предвкушение. Туго. Горячо. А теперь очень туго и очень горячо. Неконтролируемый, долгий стон вырвался из горла, и Шинсуке замер, погрузившись в Осаму почти полностью. Только бы не кончить прямо сейчас. Только бы не… Осаму пнул его, понукая, подтянул колени выше, удобно устраивая лодыжки на плечах, и Шинсуке ещё одним, чисто инстинктивным толчком въехал в него до самого основания. На чистой удаче не кончив в тот же момент. По виску побежала капля пота, Шинсуке замотал головой, сжал пальцы на бедре Осаму, снова и снова упорно восстанавливая в памяти алгебраические формулы, и возбуждение, только что горячо пульсировавшее в паху, слава богам, немного ослабло. Осаму застонал, почти захныкал, как недовольный ребёнок, и Шинсуке открыл плотно зажмуренные глаза. Как раз в тот момент, когда Атсуму перестал щекотать языком сосок брата и начал прокладывать дорожку поцелуев по его животу вниз. Шинсуке толкнулся на пробу, осторожно, совсем немного выйдя и войдя снова, и шокировано замер, потому что в ответ на его движение на головке члена Осаму выступила прозрачная капля смазки. Неужели он настолько на пределе? Атсуму облизал член брата и отодвинулся под его разочарованный всхлип. А потом и вовсе потянулся к тюбику со смазкой. Что он собирается делать? Плевать. Не важно. Шинсуке толкнулся увереннее, внимательно наблюдая за Осаму, и всё внутри него сжалось от восторга и нежности, когда тот безотчетно попытался двинуться навстречу. — Быстрее. Пожалуйста, Шин-чан… Осаму впился пальцами в футон, приподнял бёдра, и от этого перед глазами Шинсуке будто опустилась пелена. Желание двигаться мгновенно вытеснило все другие, и он отдался ему, с трудом придерживаясь хоть какого-нибудь ритма. На это понадобились все крохи его уже изрядно потрёпанной выдержки, и щекотку чужих скользнувших вдоль позвоночника пальцев Шинсуке не заметил. Зато укус в плечо и член плотно прижавшегося сзади Атсуму почувствовал всем телом. — Когда Осаму кончит, я тебя трахну, Кита-сан, — прошептали ему на ухо. — И да, дружеский совет: если ты увеличишь темп вдвое, он сделает это прямо сейчас. Вот, значит, какую Атсуму хочет цену за то, что поделился с ним братом? Давление на спину исчезло, Шинсуке снова смог двигаться, но услышанное заставило тело словно задеревенеть и покрыться гусиной кожей. Он… боится? Сердце билось как сумасшедшее, в висках пульсировало, но сколько бы Шинсуке не искал в себе признаков испуга, он не находил ничего, кроме волнения. Похоже, он был не прочь попробовать и это? Пальцы Атсуму коснулись входа, легко погладили по кругу, чуть надавили, и Шинсуке в очередной раз покрылся мурашками. — Давай, — прошептал он, зная, что Атсуму услышит. — Ну же. Опуститься на локти было делом пары секунд. Шинсуке выгнул спину, шире расставил ноги, и Осаму, испустив довольное «м-м-м» тут же обнял его руками и ногами. Похоже, он правильно решил, что такое положение будет сейчас лучшим для всех них. Атсуму почти накрыл его собой, поцеловал в лопатку, в основание шеи, и Шинсуке с трепетом ощутил, как в него вталкивают пальцы. Сразу два, если он не ошибается. Не больно. Немного жжётся, но ощущения почти неразличимы в удовольствии того, как он снова и снова всаживает член в Осаму. Целуя его. Трахая его рот языком. Вот так. Быстрее. Глубже. Ещё. Осаму глухо застонал, его колени сжали бока, всё тело выгнулось, умудряясь приподнять их обоих, но как бы хорошо Шинсуке ни понимал, что это значит, ему никак не удавалось заставить себя остановиться. Ну и пусть. Он хотел увидеть это. Хотел… Осаму открыл ничего не видящие глаза. Ахнул на очередном толчке, и больше не замолкал, встречая каждый всё более громким вскриком. Его голос звучал всё выше, пронзительнее, вторил быстрым шлепками бёдер друг о друга, и это заводило так, что Шунсуке тут же почувствовал горячее покалывание в паху. Он сейчас тоже… Тоже… Губы Осаму беззвучно приоткрылись, он замолчал, вздрагивая, цепляясь за него изо всех сил, Шинсуке почувствовал, как пульсирует зажатый между их телами член, и его накрыло собственным оргазмом. *** — Ты орал как девчонка, — услышал Шинсуке насмешливое. — Интересно, что будет, если мы с Китой будем драть тебя одновременно? — Заткнись, Тсуму. Забыл, как сам себя вёл, когда всё же соизволил попробовать снизу? — Это не считается. Ты меня связал, и вообще я плакал от боли. — Ага, конечно, — в голосе Саму прорезалась такая язвительность, какую Шинсуке от него никогда не слышал. — И именно поэтому ты кончил дважды за десять минут. — Это всё адреналин. Не считается. Было лениво, хорошо, тело плавилось в неге, и Шинсуке нехотя осознал, что лежит на боку между братьями. А ещё то, что пальцы Атсуму неторопливо, по-хозяйски растягивают ему задницу. Шеи коснулись чьи-то губы, всосали кожу, и Шинсуке, немного встревожившись, подал голос: — Будьте осторожнее, пожалуйста. Если кто-нибудь увидит на мне засос, то… — О, Шин-чан, ты пришёл в себя! Шинсуке заставил себя открыть глаза. Незачем, в общем-то, потому что Осаму тут же его облапил и атаковал губы. — Ты ведёшь себя как радостный щенок, — этого нельзя было увидеть, но Атсуму явно скривил мину. — Раздражает. Шинсуке вздрогнул, почувствовав, как к пальцам в заднице добавился ещё один. Сколько их уже? Три? Четыре? — Заткнись, кислятина. Вечно ты чем-то недоволен. Осаму поцеловал его снова, и в этот раз Шинсуке ответил ему, старательно отвлекаясь от непривычных ощущений. — Надо же как-то уравновешивать твои необоснованные восторги, тупица, — пробурчал Атсуму. А потом, не дождавшись ответа, приник губами к шее. Тело ответило ленивым всплеском удовольствия, и Шинсуке, понимая, что возбуждение сделает всё происходящее гораздо более приятным, нащупал ладонь Атсуму и положил себе на грудь. Довольно опрометчивый поступок, потому что руки братьев почти сразу столкнулись. — Ты мне мешаешь, придурок. Осаму пнул Атсуму в голень, промахнулся, и Шинсуке скривился от боли. — Кита-сан не твоя собственность. — Атсуму определённо не собирался уступать. — Если так неймётся, то так и быть, я согласен поиметь тебя… потом. Шинсуке закатил глаза: ну что за детское соперничество? — Помните правило? Команда выигрывает, если каждый отрабатывает свою зону. Атсуму смолк, обдумывая его слова. Осаму же прыснул, без сомнения представив что-то пошлое, и напряжение между братьями исчезло. Они переглянулись, будто без слов обсуждали что-то, а потом Осаму кивнул и глянул на Шинсуке так, что тот мгновенно пожалел, что вмешался в перепалку. Снова. — Давай-ка посмотрим, какие у нас тут… — Осаму едва не замурлыкал, — зоны. Шинсуке попытался было ответить ему строгим, обычно отлично срабатывающим взглядом, но был успешно проигнорирован. Осаму только улыбнулся ещё шире и, подхватив его ногу, устроил ту на бедре Атсуму, открыв взгляду пах и промежность. Шинсуке стоически сдержал порыв прикрыться рукой и застонал, не сумев подавить вызванный очередным увеличением количества пальцев в заднице стон. — По-моему, вот эта зона подойдёт мне больше всего. Осаму захихикал и одним махом сдвинулся вниз так, что до его темноволосой головы Шинсуке смог дотянуться только вытянув руку. Где, кстати, резинка? Кто-то из братьев снял её пока он приходил в себя? — Хочу, чтобы ты кончил на моём члене, — Атсуму куснул его за шею и обжёг дыханием ухо. — Ты ведь сможешь сделать это для меня, Кита-сан? — Грязные разговорчики в постели — твоя новая специализация, Тсуму? — холодно поинтересовался Шинсуке. Не потому, что хотел их пресечь, просто… — Ты покраснел, — Атсуму ничуть не обиделся. Наоборот, его дыхание заметно участилось, — Похоже, нас обоих это возбуждает. — Очень даже, — раздалось снизу радостное, и Шинсуке впервые за ночь почувствовал себя действительно голым. — Прекращайте смущать меня, — проворчал он, силясь казаться недовольным, — И вообще, что можно там так долго рассматрива-а-а-х-м-м-м… Осаму вобрал его член в рот, надавил языком, прижимая к нёбу, и Шинсуке вздрогнул всем телом. Похоже, желание Атсуму вполне себе осуществимо. Если Осаму продолжит так ему отсасывать, то… — Прости, я знаю, что лучше бы ещё подождать, — Атсуму вытащил пальцы, оставив Шинсуке с тягостным ощущением пустоты, — но я и так дольше всех терпел. Прости, пожалуйста. В его голосе прозвучало совершенно искреннее извинение, даже мольба, и спустя секунду Шинсуке понял, за что. Поначалу это не было так уж плохо, но давление в заднице всё росло, оно никак не прекращалось, становясь только глубже и болезненней, и в этот раз дыхание Шинсуке зачастило вовсе не от возбуждения. И даже ласковые, очень приятные прикосновения языка Осаму не помогали. — Очень плохо? — Атсуму остановился и упёрся лбом ему в плечо. — Можешь ещё потерпеть? Шинсуке недоверчиво покачал головой — нечасто он видел, чтобы Атсуму так о ком-то заботился — и, в секунду обдумав, что лучше сказать в такой ситуации, язвительно-ободряюще похлопал его по бедру: — Ну, рыдать как ты в первый раз мне ещё не хочется. Атсуму фыркнул, наверняка больше довершись тону голоса, а не словам, и Шинсуке прерывисто вздохнул, когда его снова потянули на себя. — Скажи, если захочется, — прошептал Атсуму. — Я предоставлю тебе в пользование своё широкое мужественное плечо. И на поверку легко толкнулся бёдрами. Мелкая белобрысая язва. Шинсуке попытался дышать на счет, сосредоточиться на ласках Осаму, но это почти не помогло: ощущение члена в заднице затмевало все остальные. — Всё, я полностью в тебе. — Атсуму обнял его одной рукой и прижал к себе. — Теперь немного полежим, и я начну двигаться, хорошо? В этот раз Шинсуке не нашёлся с ответом и лишь накрыл ладонь Атсуму своей. Напряжение понемногу отпускало, тело расслаблялось в расходящихся от паха искрах удовольствия, и в какой-то момент Шинсуке отпустило настолько, что он накрыл затылок Осаму ладонью и сам толкнулся в его рот. Чтобы в следующий момент снова остро почувствовать в себе член. В ответ на его движение Атсуму ахнул, размашисто двинул бёдрами, и Шинсуке не удержался от мучительной гримасы. Вроде бы не больно, но… Осаму заработал языком усерднее, Атсуму, начав двигаться, только всё больше наращивал темп, и Шинсуке потерялся в ощущениях, не в силах понять, что именно вырывает из него стоны. Боль? Наслаждение? Всё вместе? — В тебе так хорошо. Так хорошо, — голос Атсуму прервался глухим, протяжным «м-м-м». — Шинсуке… Атсуму назвал его по имени? Осаму застонал, вибрация его горла отдалась глубоко в пах, и Шинсуке невольно посмотрел вниз. Осаму дрочил. Насаживался ртом на его член и яростно дрочил. Тело ответило на зрелище мощной волной возбуждения, и Шинсуке сделал из этого единственный возможный вывод: — Мне нравится смотреть, — почему-то сказал он вслух. — О, боги. — Прозвучало так, будто ты сделал удивительное открытие, — Атсуму попытался было рассмеяться, но сорвался в очередной стон. Толчки его бёдер потеряли ровный ритм, стали быстрыми, почти лихорадочными, и Шинсуке с удивлением понял, что, несмотря на это, совсем не чувствует боли. Только странную, почти приятную щекотку внутри. Осаму взял его член глубоко в горло, закашлялся, попытался снова, и Шинсуке содрогнулся от ощущения горячего, сладкого давления вокруг головки. Кажется, ему и правда удастся кончить от… Атсуму вскрикнул, сжал Шинсуке до хруста в костях, и через пару рваных движений бёдер, вжался в его задницу и остановился. Значит, в другой раз. В… другой раз? Шинсуке замотал головой, ахнул, когда Осаму снова с силой засосал, и его тело содрогнулось в коротком, смазанном оргазме. — Иди сюда, — позвал он, немного отойдя, — Осаму. Но тот только запрокинул голову и пьяно улыбнулся, продолжая дрочить. Тоже уже на грани. — Сюда иди, — рявкнул за спиной Атсуму, — Тормоз. Осаму наконец повиновался, сдвинулся выше, но Атсуму оказался этого мало, и он, подхватив брата подмышки уложил его так, что качнувшийся в воздухе член оказался точнёхонько на уровне глаз Шинсуке. Хм. Этого он сегодня ещё не пробовал. Атсуму наклонился, явно собираясь помочь брату кончить, но Шинсуке его опередил и, одним движением обхватив основание члена Осаму, вогнал его себе в рот. Получилось неглубоко, рвотный рефлекс сразу же заставил Шинсуке отступить, но то, как синхронно ахнули братья, заставило его попытаться снова. Осаму вскрикнул, подался ему навстречу и, обхватив затылок, толкнулся почти в самое горло. И ещё раз. И ещё. В рот хлынула сперма, Шинсуке дёрнулся от неожиданности, попытался сглотнуть, но горло будто заклинило, и через секунду та уже бодро текла по его подбородку. Осаму коротко, облегчённо застонал, отстранился, и головка его члена мазнула Шинсуке по губам. — Прости, Шин-чан, — пробормотал он, обессиленно падая на футон. И в одно мгновение свернулся у Шинсуке под боком, собственнически закинув на него руку и ногу. *** Одеяло укрыло Осаму до самого подбородка, и тот, заворочавшись во сне, пробормотал: — Хоршо порботали сегодня». Атсуму хмыкнул, покачал головой, и Шинсуке поразился тому, как смягчила его обычно непроницаемое лицо промелькнувшая улыбка. — Он проспит минут сорок, — сказал Атсуму, не отводя от брата взгляд, — Всегда так вырубается после секса. — Значит, у нас есть время приготовить ужин, — предложил Шинсуке. — Думаю, всем нам не помешает подкрепиться. — Ну... — Атсуму беспечно пожал плечами и поднялся на ноги, — Если ты сможешь приготовить что-то съедобное из того, что завалялось в нашем холодильнике, то я буду за тебя молиться целый год, Кита-сан. И да, чипсы и печенье не считаются. — Думаю, уже поздно давать своё разрешение, но можешь называть меня «Шин-чан», как это делает Осаму, — Шинсуке тоже встал и оглянулся в поисках лампы: сумерки быстро сгущались. — Хочешь во что-нибудь одеться? — неверно истолковал этот взгляд Атсуму. — У нас тут есть пара доисторических юкат, но тебе должно понравится… Шин-чан. Заминка вышла короткой, но всё равно заметной. А ещё Атсуму произнёс его имя так, будто ему вдруг стало неловко. Будто подобная фамильярность смутила его даже больше, чем всё только что произошедшее. В темноте нельзя было увидеть покраснели ли чужие уши, но Шинсуке был уверен, что всё так и есть. — Думаю, не помешает… Тсу-чан, — не удержался он от соблазна вывести Атсуму из равновесия ещё больше, а потом поймал себя на том, что широко улыбается. — Покажешь мне кухню? *** Рис на плите пыхтел, пускал пузыри, и от этого тёплого, домашнего звука, тесная, выцветшая от старости комнатка казалась даже уютной. Взбитые яйца дожидались своей очереди, вялые, но ещё вполне годные овощи пестрыми горками высились на разделочной доске, и, воспользовавшись паузой, Шинсуке сел рядом с примостившимся у окна Атсуму. Непроглядная чернота. Даже звёзд не видно. — Ты когда-нибудь расскажешь о своих чувствах Осаму? — спросил Шинсуке. Тихо, потому что то, как Атсуму смотрел в небо, было слишком похоже не медитацию. — Знаешь, Шин-чан, вот именно из-за этой вот твоей проницательности и прямоты люди тебя и избегают, — рассмеялся тот. Неловко. После длинной, очень длинной паузы. — Они избегают меня потому, что боятся самих себя, — пожал плечами Шинсуке. — Глупо, не находишь? — Ну, далеко не все такие крутые, как мы с братом, — Атсуму широко ухмыльнулся, а потом его взгляд неуловимо изменился: — Но, знаешь, то, что пугает одних, другим может даже нравиться. Очень сильно нравиться. — Ты не ответил, — Шинске не выдержал и отвернулся первым: его черед чувствовать, как к щекам приливает кровь. Атсуму молчал и пока остывал рис, и когда на сковороду отправились подготовленные для омлета яйца, и только когда Шинсуке принялся за овощи, наконец сказал: — Ты был прав, когда говорил, что мы не понимаем, что делаем. Я и опомниться не успел, как влюбился. Но… с Осаму всё не так. Ему нравятся девушки. Действительно нравятся. Он мечтает о семье и детях, а я… Шинсуке осторожно помешал овощи и отложил лопатку в сторону. От пара в горле застрял противный комок. — У меня есть волейбол, — продолжил между тем Атсуму. А потом вдруг заулыбался: — А ещё я надеюсь, что однажды ты одумаешься, бросишь свою непогрешимую жизнь и будешь готовить мне ужины каждый день. Это было бы очень неплохо для нас обоих, как думаешь? — Если я разочаруюсь в своих принципах, ты будешь первым, к кому я приду, — честно ответил Шинсуке. И совсем не удивился, когда через несколько секунд Атсуму толкнул его к стене и поцеловал. *** — Тсуму, Саму, мне пора. Осаму вздохнул, приоткрыл глаза, и Шинсуке, с трудом выцарапавшему себе этой ночью едва ли два часа сна, тут же захотелось вернуться обратно под одеяло. — Ага, — Осаму зевнул, а потом Шинсуке ухватили за шею и чмокнули в губы. — Увидимся в понедельник. Атсуму, обнимавший брата со спины, глаз открыть не соизволил. — Вот почему я не хочу быть примером для подражания, как ты, Шин-чан, — пробурчал он недовольно. — Так рано вставать в субботу — не для меня. Шинсуке хмыкнул и, прежде чем уйти, взлохматил Атсуму волосы: его любимому язвительному ворчуну полагалась и соответствующая причёска. Солнце ещё только вставало и, стоило закрыть за собой дверь, как тело охватил озноб. Шинсуке поёжился и глянул в бледно-голубое небо. Ни единого облака. И только где-то очень высоко над ним плыл оранжевый в рассветных лучах самолёт. Порыв ветра заставил вишни закачаться, лепестки дождем посыпались на землю, и Шинсуке поймал один из них на лету. Думать о том, что теперь будет, не хотелось, и, хотя ночь, проведённая с братьями, несомненно была непростительной ошибкой с его стороны, а последствия наверняка не заставят себя долго ждать, он не чувствовал ни разочарования в себе, ни вины, ни сожалений. Ничего из того, что ожидал. Шинсуке снова посмотрел в небо и улыбнулся: ему было непостижимо, как никогда хорошо.