I'll come back tomorrow

За окном солнце, а Дженни хмурая, как туча. Она пишет уже около шести часов, а результата нет. Статья не получается с самого утра, может, это из-за солнечной погоды, которая действует на нервы и совсем не подходит настроению статьи; или новые соседи, переезжающие прямо сейчас. Они так отвлекают. Особенно эта девушка с красными волосами, она выглядит такой уютной и домашней, что Дженни завидует и думает, а что было бы, если бы она, Дженни, была такой же счастливой и весёлой. Стараясь отогнать эти мысли и сконцентрироваться на статье, девушка не заметила, как прошло время, соседи закончили перетаскивать вещи, и за окном воцарилась тишина. Казалось, что ещё пара секунд и к ней придёт долгожданное вдохновение, но раздался звонок. Дверной, определила Дженни, не домофон. Кряхтя и ворча под нос, девушка встала с любимого кресла и поплелась к двери. Звонок настойчиво повторился. Закатив глаза, хозяйка квартиры открыла дверь и увидела на пороге ту самую уютно-домашнюю новую соседку, которой так завидовала утром. — Пак Чеён, — произнесла гостья и поклонилась. — Я Ваша новая соседка, принесла рисовые пирожки. Я могу войти? Дженни вспомнила, что не прибиралась с прошлой недели, но отказать было столь неудобно, что она молча кивнула и открыла перед Чеён дверь, пробормотала что-то про чайник и ушла на кухню, в надежде, что найдёт что-нибудь, чем можно угостить нежданную гостью. Дженни провела на кухне меньше пяти минут, но когда вернулась, не узнала свою квартиру. Вся комната сияла чистотой, её бумаги были аккуратно сложены, подушки на диване красиво расставлены, а кровать заправлена. — Извини, я не удержалась, — смущаясь, прошептала Чеён, — мне, наверное, не стоило так делать. Дженни не знала, что на это сказать. С одной стороны, её комната была местом, где она писала, здесь всегда было грязно, и Дженни считала, что только так к ней приходит вдохновение, но с другой стороны уютная-Пак-Чеён сделала все таким красивым, что даже дышать рядом не хотелось, чтобы не испортить эту красоту. — Я... Спасибо, — уже более решительно сказала Дженни, — правда, спасибо, у меня бы никогда руки не дошли. Я принесла печенье. Тебе какой чай? У меня есть черный, потом зелёный и… — Стой. Мне очень жаль, но мне нужно идти, — виновато улыбаясь, ответила девушка. — Я зайду завтра обязательно! И не дав Дженни сказать ни слова, Чеён скрылась за дверью. Дженни хотела рассердиться: она зря ставила чайник и носила печенье, но вдруг почувствовала то, чего ждала весь день. Она села писать и за два часа закончила статью, над которой сидела уже пятый день. Оторвав ручку от бумаги и слегка встряхнув руку, Дженни блаженно улыбнулась. Перед глазами возник образ Чеён, который был таким светлым, что хотелось думать только о ней, чем Дженни, собственно, и занималась. Уснула она тоже с мыслями о Чеён, даже не подозревая, что в это же время предмет её мечтаний думает о ней самой и пытается детально восстановить её образ в своей памяти. На следующий день Чеён пришла снова, и на этот раз Дженни была готова к её приходу. Чайник уютно кипел на плите (девушка кипятила его каждые десять минут, заботливо меняя воду), на столе стояло печенье и сахарница, а кружки из сервиза, подаренного мамой во время переезда, только и ждали, когда в них наконец нальют чай (потому что Дженни не помнила об их существовании уже три года). Чеён настойчиво постучала в дверь, точно так же, как и вчера. Она почти ничего не говорила, разве что «здравствуй» и «спасибо», но Дженни не нужны были слова. Она вдыхала запах Чеён — лаванда, книги и фруктовый гель для душа. С Чеён было спокойно, и Дженни наслаждалась этими моментами. Девушка любила молчать, так ей было привычнее. Проводя всю жизнь в обществе книг, статей и прочих текстов, невольно привыкаешь к тишине, и она перестаёт быть звенящей и досаждающей, а превращается в главное сокровище мира. Так Дженни считала раньше — сейчас её главным сокровищем была Чеён. Первое время она заходила к Дженни каждый день, потом раз в неделю, раз в месяц, и вот, Дженни не видела Чеён уже второй месяц, и это было невыносимо. Дженни не писала: без Чеён не было ни вдохновения, ни желания, так что ноутбук покрылся толстым слоем пыли. На нем разве что можно было рассмотреть отпечатки пальцев, которые по нему изредка барабанили. Сама Дженни обзавелась синяками под глазами, потому что каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней всплывала Чеён, сидящая с кружкой чая и смущенно улыбающаяся, протягивая печенье. Дженни множество раз сверлила квартиру Чеён глазами, но так и не решалась позвонить — это превращалось в ритуал, который Дженни соблюдала каждый день и пару раз даже заносила руку над кнопкой звонка, но так и не могла приблизиться более чем на семь сантиметров. Сегодня не становится исключением. Дженни в очередной раз занимает наблюдательный пост напротив квартиры, дверь которой она, кажется, знает даже лучше, чем свою собственную, а сама садится на ступеньку, ловя на себе сочувствующие взгляды соседей, снующих по дому то вверх, то вниз. Дженни отвлекается на кого-то из таких невольных свидетелей, и не замечает, как дверь нужной ей квартиры открывается, на пороге стоит Чеён, с выражением не то удивления, не то ужаса на лице. Дженни смотрит на неё только тогда, когда слышит звон падающих на пол ключей. Чеён выглядит ничуть не лучше, чем Дженни, осунувшаяся, с синяками под глазами и опухшими, видимо от слез, глазами. Дженни невольно подаётся вперёд, прижимаясь своим лбом ко лбу Чеён, и задаёт только один вопрос: — Зачем? Она собирает в этом вопросе все, что чувствует: радость встреч, боль расставания, усталость бессонных ночей, холод подъезда, тяжесть воспоминаний и глупую влюбленность, не дававшую заснуть, успокоиться и подумать. Чеён понимает. Ей тоже больно, но она держала все в себе, не позволяя выплеснуться, боясь этих чувств, желаний, эмоций. Она понимает, что больше не может хранить это сама, и слова вырываются вместе со слезами. И она говорит, говорит про то, как ей было хорошо рядом, про то, как она впервые могла молчать и чувствовать себя в своей тарелке, как испугалась чувств, и долго не приходила, как потом сдалась и пришла, но боясь проговориться, ушла снова, как боялась того, что во сне видит одну и ту же сцену, как не спала ночами, и думала, думала, думала о Дженни, как плакала в подушку. Чеён плачет и сейчас, роняя слёзы на холодный бетон подъезда, все ещё прижимаясь лбом ко лбу Дженни. Последняя силится не заплакать, но в итоге сдается, и соленые дорожки предательски бегут по щекам, спускаются по шее, но здесь их ловят тонкие пальцы Чеён. Они стоят, прижавшись друг к другу лбами, роняя слёзы и молчат, так, как любит Дженни. Теперь у них есть целая вечность на разговоры, и это самое главное.