клюквой и снегом

— расскажи-ка, сука, с какими шлюхами ты шляешься? — че приебся? — пошел нахуй. и это будто бы последняя капля, будто бы все, понимаешь, что не вывезешь. Олег не вывозит Рому. был мальчик охуеть-мудачье-проехать-бы-по-красивому-лицу, а стал ох-ебать-прикольная-половая-тряпка. Рома вывернул, выебал, выбросил. и это почти смешно. так смешно, что Савченко давится собственными слезами и ломает пальцы об белый кафель, захерачивая арктическую белизну кровью. жаль, что своей. он давит каркающий смешок. пусть диллер вытрет пол, не переебется. работа у него такая – кровь за наркоманами вытирать и дозу подороже малолеткам загонять, чтобы было потом на что уебываться в хлам. Олег думает: «какой же ты мудак, Ромка» и захлёбывается в смехе. Сащеко выламывает двери и заодно пару позвонков своим испуганно-загнанным «Олеж». ломает ему челюсть хриплым «не умирай только», добивает прямым ударом по солнечному сплетению «скорая приедет сейчас, Олеж, пожалуйста». Савченко цепляется за личного бога мудизма, изо рта кровь хлещет, будто бы кто-то открыл кран аорты. последняя мысль была о том, чтобы сменить эту ублюдскую белую плитку и о том, что Роме, наверное, надо будет покупать новую рубашку. просыпается где-то в больнице под мерный звук аппарата. рядом, на стуле, свёрнутый непонятно как, спит Ромка. и самое бы время выгнать его к херам, покрыть толстым слоем мата и никогда с ним больше не пересекаться, но у Олега сердце замирает где-то в районе ребер, когда этот долбаеб конченный просыпается, похожий на маленького потерянного воробья и виновато-ласково спрашивает «ты в порядке?». Савченко думается, что нет, нихуя, но он кивает. тот расслабляется, выдыхает, кладет голову на больничную койку и выдыхает. где-то среди его жестов читается, что ему жаль. — мне было так страшно, Олеж — сейчас же все в порядке, Ром, ты чего? — ничего и почти как кот ластится под чужую руку, ему становится вдруг так спокойно, что из этого спокойствия можно построить стену и она никогда не рассыпется. потом врач приходит, говорит «вы чуть не умерли, Олег Вадимович, давайте аккуратнее», говорит «валите отсюда, пожалуйста, кровать зря занимаете», говорит «охуенный у вас друг, на самом деле, берегите». Савченко снова смеется так, что едва не давится. его бы кто сберег. и Рома теперь бережет. Олег скалится, как побитая псина. собственно, он ей и оказался. сдает оборону на десятый день, потому что Ромкино ласковое «Олеж» снова пробивает ему череп рано утром. сдается и, засыпая, не убирает с себя чужие руки, сжимающие в объятье. потом сдается вечером, когда готовит для Ромы на ужин. после сдается окончательно, когда целует этого ебучего идиота прямо с порога. от Сащеко пахнет снегом и клюквой.