Бренди с бульоном

It never rains but it pours

Ёбаный дождина… Где это видано, чтобы на неделе перед Рождеством хляби небесные разверзлись, извергая на чёртов остров Её Величества тонны воды? Небо смешивалось с морем, превращая Ливерпуль в странноватую, промышленную, прокуренную дымящими доками, британскую версию Венеции. Отыграв последний в этом году концерт тура, мы застряли здесь по многим причинам. Одна из них — всратый этот бесконечный дождь, непрекращающийся уже третьи сутки. Я бы отправился в Манчестер пешком, рискуя завязнуть в грязи ещё в пределах городской агломерации. Но что делать с тремя фурами оборудования? Куда девать людей, если ни один самолёт не взлетит отсюда? Хреновый аэропорт имени тебя, Джон Леннон… Сейчас наша не слишком-то похожая на семью команда сессионных музыкантов, бэк-вокалистов и работников сцены больше всего походила на вконец обнищавший цирк шапито. Сука, застрять так глупо и так близко от дома! Здесь каждый второй дедон оказывается скаузером, а решительно все симпатичные девчонки давно сбежали из Ливерпуля в другие города и графства. Говорят ли лондонские шлюшки, эти стильные акулки из эскорта, на скаузе? Вот, кто знает об этом точно — это Адам. Адам, блядь… Адам и его запой — ещё одна причина, по которой мы торчим здесь. Моя одежда пахнет сыростью, как будто с неба льётся речная вода, попадая аккурат ко мне за шиворот. Я никогда не был ипохондриком, но сейчас мне кажется, что я необратимо простужаюсь. Простужаюсь я, а анисовую водку жрёт почему-то Адам. В этом маленьком отеле, как и во всём этом городе, никому нет до меня дела. Я спокойно спускаюсь в бар, привычно высматривая Андерсона среди любителей заложить за воротник с утра пораньше. На самом деле, время уже к полудню, но пасмурный день будто сделан из бутылочного стекла, оттого кажется, что все мы — аборигены и понаехи — захлёбываемся в сумерках. Вижу знакомый затылок. Дружище, да ты в уматину уделался! Падаю рядом, понимая, что это ощущение запредельной влажности в декабре будит во мне желание съебать куда угодно, только бы солнце светило хотя бы восемь часов в сутки. В пределах трудовой нормы. Бармен здесь бледный, хмурый, но не особо разговорчивый. — Бой, изобрази мне куриный бульон, лады? — заказываю, посматривая на Адама. Настроение у меня теперь — гаже некуда, и я готов сломать нос этому парню-за-стойкой, в случае отказа. Он мнётся. Адам будто бы выныривает из своих раздумий, хотя я уверен, что он просто копался в Тиндере на предмет поебаться сегодня вечером, когда хоть чуточку протрезвеет. — Опасный тип, — скупо комментирует он наше с барменом общение. И хрен пойми, кого из нас он имеет в виду прямо сейчас. Улыбаясь, смотрю на бармена, жестом предлагая ему подсуетиться. — Ещё что-нибудь? — голос у него хриплый и мрачный. Боюсь, и у меня будет такой же, если проторчу здесь до самого Рождества. — Ммм… — что угодно, кроме анисовой водки, на самом деле. — Бренди? — Хорошо, что не молоко с печеньем, — хмыкает он. Впрочем, почти сразу уходит в сторону кухни, так что будет мне мой бульон. Адам и без очередной своей дурацкой шляпы похож на баптиста, но говорить ему об этом мне недосуг. Смотрю, как он отставляет располовиненный шот: явно сбавил обороты. Был бы в Лондоне — пил бы самбуку, а я смотрел бы, как эта чёртова дрянь горит. И горел бы сам. Вместо этого сижу и кисну, стараясь не слушать, как долбится в окна эта ебучая непраздничная морось. — Чего тебе? — мрачно интересуется Андерсон. — Пришёл на тебя посмотреть. Как ты тут накидываешься в духе Мартина Ли. — Нравится? — Неа. Похож то ли на докера, то ли на проповедника. Но оба они — изрядно пропитые. Он улыбается в бороду — как всегда, будто самому себе. Подвисает на несколько долгих мгновений, собирая своё нетрезвое сознание для ответной реплики. Я чуть прикрываю глаза, будто готовясь к плевку в лицо. — Иди ты на хуй, Тео. Не то я скажу, на кого ты сам похож… — На кого же? — моё желание подраться с кем-нибудь — совершенно не обязательно с Адамом, даже наоборот — становится невыносимым, возгоняясь до отчётливого скулежа под ложечкой. — Давай, удиви меня… — Да ничего удивительного… На полупидора, как и всегда. Моя костюмная тройка догнивает на дне чемодана, но для Адама я даже в кашемировом свитере, уютно обхватывающем за горло — «как и всегда». Мне хочется въебать ему в ухо. Возможно, потому что я точно знаю, что он свесит мне в ответ… Бой приносит мой бульон и мою выпивку, а я ловлю себя на мысли, что пытаюсь понять, кажусь ли полупидором и ему тоже. Впрочем, протирание стойки интересует его куда больше, чем моя внешность. Когда-то мы были с тобой почти бандой, друг мой Адам. Прожигали молодость и выплёвывали из себя самые яркие впечатления — кровь, слюна, сперма и хер разберёт, что ещё. Путались в словах и микрофонных шнурах, заглядывая в глаза каждого, кто хоть на минуту прислушивался к нашим песням. Мы несли правду. А что за чушь мы несём теперь? «Ты поисписался, Тео» «Годные сюжеты закончились» «Ты перетряхнул все залежи исподнего своих бывших и посягнул даже на будущих» «Тебе бы обнулиться, мон шер» — Слишком долго ты думаешь, — выдаёт Адам, добивая свою анисовку и коротким кивком отправляя бармена в короткий вояж ради «повторить». — Кто-то же из нас должен, — обжигаю губы бульоном и рефлекторно втягиваю воздух, ставший шершавым, будто наждак. — Блядский рот… — Аминь, — припечатывает Адам, тут же снова утыкаясь в смартфон. Мне хочется надеть очки и уйти пешком из этого города, но и в этом я повторяюсь. Вместо этого мы оба — оба два — торчим в не самом популярном баре, пережидая Дождь Столетия. Негламурно. Беспафосно. Без единого намёка на броманс, в котором я нуждаюсь всё больше. Ты мне нужен, Адам. Твоё плечо. Твоё присутствие. И твоё одобрение. А не это твоё: «полупидар». Все свои песни мы когда-то накрошили из собственных жизней. Все эти неустроенные девчонки жили когда-то по соседству, ночуя в наших постелях или мечтах. Исчезая в дымной пасти Лондона — почти так же, как однажды исчезли мы сами. Все эти папашки-алкоголики паслись в барах нашей неуютной юности, когда подраться было за разминку, а надраться — за особую олимпиаду. И вот я сметаю в стол последние крошки — и ничего не осталось… Кто мы теперь? Оба два — вместе и по отдельности? Мне хочется надеть белую рубашку и растянуться в грязи. Надеть красную — и отправиться в местную дискотеку накидываться до полного бесчувствия. Как будто мне опять двадцать пять, и плотный брендовый ремень из телячьей кожи не впивается в мои тяжелеющие бока, венчая подвздошье… Что угодно, кроме этого ёбаного дождя, от которого меня самого моросит, будто в гриппозной ломающей лихорадке.  — Адам… — мне побоку, что он подумает. Мне просто нужно произнести его имя вслух, пока мои губы чуть вяжет бренди. Пока отчётливо саднит обожжённое место. Пока я пытаюсь осознать самого себя здесь, в мутной воде. Будто он — мой близнец, о котором я узнал вот только что, и мне странно, приятно и немного гадливо от осознания моей собственной неоригинальности. — Угу, — отзывается он. В паучьих белёсых пальцах — смартфон, в голосе — смехуёчки. Ума не приложу, что или кого эта пьянь разыскивает в своём блядоприложении. Опять. Эй… — Ты здесь? — идиотский вопрос, лично для меня звучащий почти беспомощно. Но мистер Андерсон всегда знает нужный ответ. Он долго запрягает, и я слежу за движениями его кадыка, как будто и впрямь не знаю, что услышу сейчас. — Куда ж я, бля, от тебя денусь… Максимально иронично. Въебать и обнять его мне хочется примерно одинаково. Вместо этого я поочерёдно глотаю бульон и алкоголь, пытаясь согреться. Этот питательный субстрат и присутствие Адама делает тонущий в этой непраздничной погоде Ливерпуль чуть более приятным местом. Это всего лишь ёбаный дождина, Тео. Не раскисай.