Евангелион: оставшееся между строк

Икари Гэндо еще раз проверил, все ли взято. Нижнее белье, рубашки, парочка штанов-хакама для повседневной работы, светлые джинсы, спортивный и парадный костюмчики. Коробка с запасными кроссовками. В аккуратных судочках – еда в дорогу. Вчера вечером он сам готовил онигири, завертывая в мягкие рисовые лепешки кусочки лососины и маленькие шарики икры. Так, как любила Юйэ. - Синдзи, ты готов? – позвал он сына. Из соседней комнаты вышел круглолицый мальчик лет шести, в аккуратной белой рубашечке и дорожных джинсах «Ли Купер». Он был очень серьезным для своего возраста. - Я не хочу ехать, - насупился он. – Хочу остаться дома. - Нужно ехать, – отстраненно ответил Гэндо. Потом присел на колени и успокаивающе сказал, смотря мальчику прямо в глаза: – Послушай, ты поедешь к дедушке, на Окинаву. Там тебя ждет море, куча новых друзей. Еще у дедушки есть сад, где можно играть. Тебе там обязательно понравится. - Там не будет тети Наоко. И не будет тебя, – ответил сын. Позвонили в дверь. Гэндо пересек комнату и прошел в маленькую прихожую, где хватало места только для одежного шкафа и низкой полочки для обуви. За дверью стоял оперативник ВП ССО, с лейтенантским шевроном на рукаве. Он козырнул и внушительно сообщил: - Машина готова, сэр. Мы доставим вас до аэропорта. - Подождите еще немного. Мы сейчас выйдем. Дверь с тихим щелчком закрылась. Икари вернулся в комнату и пошарил в ящике стола. Он вспомнил, что именно забыл положить. Голографии. Он приготовил для Синдзи три голографии на память. Одна была старой, еще плоской. Ее сняли в Синобацу, еще до того, как семья Икари переехала в Токио-3. На ней на фоне арки из сплетенных ветвей сфотографировались Гэндо и Юйэ, типичная студенческая пара – оба в затрапезных свитерах и джинсах. Синдзи тогда было не больше года. Другую голографию он сделал сам, уже здесь. На заднем плане красовалась недостроенная пирамида научного корпуса геофронта. На переднем, рядом с кромкой лениво набегающих на берег волн Внутреннего Озера, позировала высокая красавица в алой униформе NERV с надписью «Икари Юйэ» на кармашке. Ее пепельно-русые волосы были острижены «шапочкой» со спадающей на лоб треугольной челкой. Красавица смотрела прямо в объектив и загадочно улыбалась одними уголками губ. Третья голография была сделана несколько недель назад. На ней Гэндо был изображен с Наоко и Синдзи. Они выбрались погулять в городской парк и сфотографировались на фоне точной копии буддийской часовни эпохи Эдо. Вот и вся жизнь, подумал Гэндо. Всего в трех голографиях. - Вот, сынок. Мы всегда будем с тобой, - сказал Гэндо, протягивая голографии Синдзи. Тот с любопытством их тут же посмотрел. - Это мама, да? – спросил он, показывая на карточку с Юйэ в форме NERV. – Какая красивая… - Да, она была очень красивой. И очень доброй. Она очень тебя любила. А теперь давай идти. Нам предстоит еще долгая дорога. Мальчик кивнул и, прижимая к груди голокарточки, пошел в прихожую. За ним вышел и Гэндо. Машина, черная «тойота» представительского класса, ждала прямо во дворе. Икари жили во временном многоквартирном блоке, построенном по типовому проекту. Обычная гипсокартонная коробка на стальном каркасе, как и почти все постройки района Тоёсима-ку в Токио-3, где проживали военные. В отличие от большинства таких же домов, здесь был двор с красивой клумбой в центре и кольцевым выездом, из которого было два выхода – в подземный паркинг, и через блок-пост – на улицу Минаками. Лил дождь, а небо было тяжелого свинцового цвета. Дул холодный ветер, первый вестник наступающей осени. Гэндо раскрыл зонтик и, держа его против ветра, прошел к машине. Рядом, крепко ухватившись за руку отца, семенил Синдзи. Они устроились на заднем сидении. На штурманском месте сидел начальник службы безопасности NERV Исикава Рюдзё. Он повернулся и приветливо улыбнулся Синдзи. - Ну как, готов отправиться в путешествие? Синдзи не ответил, и на всякий случай спрятал лицо в удобно подвернувшемся отцовском пиджаке. - Готов, – вместо него ответил Гэндо. – Поехали. Мотор тихо заурчал, и машина мягко тронулась с места. Синдзи внезапно подскочил и словно прикипел к заднему окну, провожая взглядом удаляющийся дом. Спустя почти десять лет он запишет в дневнике, что именно этот день всегда вспоминался ему в дороге. Он уезжал не просто из дому, он уезжал из привычного ему, пусть не очень приятного, но родного мира. Всю свою жизнь Синдзи искал дверь туда, но даже когда ему выпала возможность снова побывать на старой квартире Икари – он не узнал ее. Она превратилась в обыкновенное двухкомнатное холостяцкое пристанище, под номером 402. 13 сентября 2007 года мир, в котором Синдзи худо-бедно, но был счастлив – исчез, скрылся за плотной стеной дождя. Ребенком он это подсознательно чувствовал, поэтому не отлипал от заднего окна, пока громадина дома по Минаками, 34 не слилась с серой толщей пасмурного Токио-3. А потом расплакался. Гэндо прижал сына к себе и успокаивающе погладил по голове. - Успокойся, Синдзи, все в порядке. Все хорошо. Хотя у самого на душе скребли кошки. С тяжелой душой он отсылал от себя Синдзи, единственную ниточку, которая связывала его с женой. Но выхода получше Икари просто не видел. Этот человек, Лоренц, был категоричен и убийственно прав. В ушах снова зазвенели слова разговора, с которого все началось… Он вошел в его кабинет три дня назад. Грузный седой человек, в строгом костюме-дипломате европейского фасона, и значком ООН на лацкане. В руке он держал маленький чемоданчик для документов. На толстом картошкообразном носу сидели очки с сильными линзами. Типичный ооновский чиновник, угробивший зрение за бумажной работой и приобретший лишний вес из-за сидячего образа жизни. Гэндо поймал себя на мысли, что именно так будет выглядеть в свои шестьдесят или семьдесят лет. - Коммандер Икари Гэндо, - обратился чиновник к нему по военному званию. – Для меня большая честь с вами познакомиться. Ваши работы известны далеко за пределами Японии. - Взаимно, - осторожно ответил тот. – Садитесь, пожалуйста. Чем обязан визиту, господин Лоренц? - Можно просто Кил, – чиновник грузно плюхнулся в кресло. – Видите ли, сэр Гэндо, нам с вами предстоит долгая и плодотворная работа. Чтобы не тратить время на лишнюю официальщину, можете даже называть меня на «ты». Я не буду против. Икари поморщился. Фамильярность чиновника выдавала в нем американца, а их в Японии традиционно недолюбливали за навязчивое панибратство. - Как пожелаете, - бесцветно ответил он. – Так что же вас привело сюда? - Дело в том, сэр Гэндо*, кроме того, что состою в Наблюдательном Совете МАГАТЭ, я также являюсь директором SEELE. Знаете, что это такое? - Головная корпорация, которая занимается проектом «Е», - ответил тот. По коже пробежал неприятный холодок. Визит прямого начальства, причем без предупреждения, ничего хорошего не сулил. - Ну, в общем смысле – правильно, – сказал Лоренц. – Наша организация ведет многие проекты, не только «Е». Одно из направлений, которыми мы занимаемся, заключается в разработке способов комплементации человека. Импланты, генемоды и клонирование. Думаю, вы знаете, что решением Совета SEELE принято решение о базировании в геофронте двух боевых роботов класса «Ева». - Да. Но при чем тут комплементация? Насколько мне известно, подбор пилотов будет осуществляться на основе нейронной совместимости пилота и биокомпьютера «Евы». Этим занимается психологическая служба «Мардук». Лоренц извлек из своего чемоданчика синюю папку с алой эмблемой NERV. Он протянул ее Икари. - Это отчет немецкого филиала корпорации «Gehirn», посвященный некоторым… особенностям детей, родившихся в 2000-2001 годах. Кстати, если вы еще не знали. «Мардук» прекратил поддержку проекта «Е» в связи с некоторыми новыми фактами, открывшимися в последнее время. В том числе и с вот этими данными. Гэндо открыл папку и быстро прочел набранную убористым шрифтом аннотацию. Затем заглянул в приложения и посмотрел графики и таблицы. Потом положил папку на стол и привычным жестом сплел пальцы перед глазами. - И что это – простите – за петрушка? Наноциты в крови, насколько я понял . - Это не наноциты, а вирус, - благодушно ответил Лоренц. – Доброкачественный вирус-симбионт. Он поселяется в крови человека, питается отходами жизнедеятельности организма и превращает человека в своего рода приемо-передающее устройство. Используя их, человек может управлять «Евангелионами». Даже дистанционно, радиус зависит от количества вирусов в крови. - И по-вашему, все дети, родившиеся в 2000-2001 годах, несут в себе этот вирус. - Не все, а только 0.0001%, - объяснил Лоренц. – У остальных детей иммунитет к нему. Но дело не в этом, а в том, что ваш сын является носителем «Е-вируса», как мы его называем. Как вы понимаете, поскольку в геофронте принято решение базировать «Евы», ваш сын должен быть от них изолирован. Еще лучше – если он уедет из Токио-3 куда-нибудь подальше. Иначе наступит момент, когда он сможет бессознательно влиять на поведение роботов. А это, в свою очередь, может привести к несчастью. Как это произошло недавно в Германии. - А если я вам не поверю? - Тогда я предложу вам увлекательное чтиво, - улыбнулся Лоренц, доставая из чемоданчика объемистую тетрадь. – Это дневник человека, разрешившего Франкфуртский Кризис. Почитайте на ночь, сэр Гэндо. И вы поймете, что требую я от вас отослать сына не от хорошей жизни и не из собственной прихоти. А для его собственной безопасности. На следующий день Гэндо сам навестил Лоренца. Тот облюбовал в качестве временного пристанища кабинет начальника отдела перспективных вооружений. Сам отдел существовал пока только на бумаге, но ряд административных помещений уже был за ним зарезервирован. Кабинет был обставлен по-спартански скудно, и элементом роскоши здесь было только огромное чиппендейловское кресло, единственное, видимо, которое могло долго выдерживать вес директора SEELE. - Я прочел дневник. Жуткая история, – сказал Гэндо. – И как я понимаю, иного выхода нет. Нужно отослать Синдзи. - Пока мы не поймем, как действует этот вирус – да. И в какой момент проявляет себя. - ответил Лоренц. – У Сорью Аски Лэнгли он проявился в результате сильного потрясения от самоубийства матери. У вашего сына он может проявиться буквально когда угодно. Сами понимаете, в таких случаях лучше подстраховаться. - Послушайте, мой сын и так находится в постоянном стрессе. Мы только-только наладили жизнь… - Благодаря неоценимой помощи мисс Акаги Наоко, - с лукавым блеском в глазах вставил Лоренц. - Если хотите, да, – с жаром ответил Гэндо. – Синдзи только недавно смирился с тем, что мама никогда уже не вернется. У него бывают приступы молчания – он подолгу не может говорить. Знаете, каково ему сейчас? - Знаю. Именно поэтому я хочу, чтобы он уехал. Впрочем, если вы откажетесь отослать его, тогда мне придется принять меры. - Лишите меня отцовства, да? Потому что у меня семья неполная? - Ну, Икари. Вы меня прямо монстром рисуете. Вовсе нет. Просто в таком случае я имею полномочия предложить вам новую, равноценную, должность. В любом другом подразделении SEELE, на ваш выбор. С повышением в зарплате и сохранением всего социального пакета. Но проектом «Е», само собой, вы уже заниматься не будете. – Лоренц помолчал. – Если вам станет от этого легче, из Токио-3 под разными предлогами уже выслано около двух десятков других носителей «Е-вируса». А среди них был даже сын нынешнего премьер-министра Сато. - Мне нужно подумать, – хмуро сказал Гэндо. - Думайте, сэр Гэндо. Но у вас крайне мало времени. «Ева-00» передислоцируется уже в субботу. Синдзи должен уехать до ее прибытия. И Гэндо решил все-таки отослать Синдзи. Проект «Е» был во многом детищем Юйэ, и ему казалось чем-то вроде предательства бросить то, что она с таким трудом строила. Он говорил с Наоко, и та, вопреки его ожиданиям, настойчиво советовала ему уехать. Говорила о том, что никакая работа не стоит развала семьи. А если уедет Синдзи, от семьи Икари останется только фамилия и старая квартира. Гэндо уединился с бутылкой виски на всю ночь, а наутро скрепя сердце велел сыну собирать вещи. Дорога в аэропорт казалась бесконечной. Бесчисленные повороты, длинные сегменты хайвея, нагоняющие сон, – и наглухо отрезающая от всего остального мира серая стена дождя. Икари почему-то вспомнилась другая такая дорога – когда он отвозил то, что осталось от Юйэ к храму Гококудзи. Это стоило больших денег, похоронить ее останки на этом кладбище – но что тогда значили деньги. Из Токио-3 в Старый Токио тело везли в точно такой же дождливый день. Мир в одночасье потерял все краски, а действительность напоминала какой-то кошмарный сон, от которого нельзя проснуться. Это было невыносимо вдвойне, из-за волной нахлынувших воспоминаний. Икари достал из несессера таблетку гвайфенезина и проглотил, не запивая. Затем мгновенно, подчиняясь какому-то импульсу, закинулся еще двумя такими же таблетками. Мир опрокинулся, завертелся вокруг Гэндо, а потом стал похож на скучную видеоигру. И весь остальной путь он проделал с почти олимпийским спокойствием. С равнодушным спокойствием сдал мальчика на руки деду и отправился обратно. Пути назад он не помнил. Действие таблеток закончилось, когда из окна автобуса уже была видна взлетная полоса. Загнанная вглубь боль вдруг вырвалась с неожиданной силой и шутя скрутила Гэндо. Он вспомнил и гневную отповедь деда, и слезы сына, не желающего оставаться в незнакомом городке с почти незнакомым человеком. Вспомнил и как равнодушно повернулся к ним спиной и, не оборачиваясь, ушел обратно с остановки. Вывалившись из автобуса, Гэндо грохнулся на колени и едва не завопил от безысходности. А потом пошел и купил бутылку виски. Всю обратную дорогу он провел в запое. Без особенного разбора, что под рукой, пиво, вино или «Джек Дэниелс». Пил в самолете, пил в такси – заплетающимся языком назвав адрес. И пил дома. Безбожно смешивая напитки, он и дошел до своего теперешнего состояния, когда комната медленно вращалась вокруг невидимой точки чуть пониже люстры. Наконец, закончив алкогольный марафон, Гэндо ввалился в спальню, устало плюхнулся на футон и растянулся во весь рост. Он был в стельку пьян. Через некоторое время Гэндо потянулся к небрежно брошенному на пол пиджаку и выудил из кармана мобильник. Набрал номер и уткнулся носом в валик, держа трубку возле уха. - Гэндо, ты хоть раз в своей жизни часы видел? - вместо приветствия сонно спросил голос Акаги Наоко. – Три часа ночи. Я сплю. - Й-я знаю, - сказал Гэндо. – Но ты же знаешь, мне больше некому звонить. - О господи… Ты опять пил! – охнула трубка. – Сколько на этот раз? - Немного. Одна, две… ну, пять бутылок. Но виски – только одна. – сосчитал Гэндо бутылки, которые нашел вокруг. Он смутно помнил, что было явно больше. - Ты отослал Синдзи, - утвердительно сказала Наоко. – Иначе бы ты столько не вылакал за вечер. В прошлый раз ты столько выпил, когда погибла Юйэ. - Да, - виновато ответил Гэндо. – Я его отослал. А теперь я один. Совсем один остался. - Прекрати ныть, - приказала трубка. – Я тебе с самого начала говорила, чтобы ты бросал работу и ехал вместе с Синдзи на родину. А ты что сделал? - Наоко, Юйэ столько сил положила на этот проект. Я считал… это будет предательством, если я брошу ее работу. - А бросить ее сына – это не предательство? Ты выбирал, проект Юйэ или сын Юйэ. В любом случае ты что-то терял. Но только безмозглый пьяный дурак мог выбрать вариант, в котором теряешь больше всего. - Значит, я – безмозглый пьяный дурак, - покорно сказал Гэндо. Потом тихо сказал: - Наоко, я хочу, чтобы ты приехала, сейчас. Мне очень плохо. - И как это будет выглядеть? – ядовито спросила Наоко. – Разведенная женщина едет среди ночи к пьяному вдрыбадан вдовцу? Потому что ему, видите ли, одиноко и плохо. - Это будет выглядеть так, как выглядит уже месяца два. В трубке помолчали. Потом твердо ответили: - Знаешь что, Икари Гэндо? Я к тебе приеду. Но не сейчас, а утром, когда ты проспишься и протрезвеешь. Прими таблетку и ложись спать. А утром поговорим еще. Гудок. Наоко положила трубку. Гэндо в бессильной ярости хватил телефоном о стену. Крышка отлетела в угол, а сама трубка, издав беспомощное «чпак-пи», упала возле плинтуса. Он пьяно выругался. А затем все же полез во внутренний карман пиджака, где лежал заветный несессер с лекарствами. А самое пакостное, думал Гэндо перед тем, как провалиться в глухой сон без сновидений, это правота Наоко. Она полностью, на все двести процентов права. Он – безмозглый дурак. И теперь он действительно остался один, без семьи, в старой пустой времянке. Очень и очень надолго. Может быть даже навсегда.