потасканный коп, подержанный андроид

      Входная дверь, едва удержавшись на петлях, врезается в стену. Квартира встречает дубаком и холостяцкой неприбранностью. Коннор, придерживающий детектива Рида за бок и перекинутую через плечо руку, простраивает маршрут в обход невынесенных мусорных пакетов в прихожей и валяющихся на полу гостиной горок шмотья. Его поклажа, Гэвин, еле волочит ноги, как марионетка в неумелых руках, и не упустит возможности запнуться о любую неровность — это они уже выяснили по дороге из больницы.       Привалив его к стене, Коннор стрелой метается, чтобы щёлкнуть замком, и припадает перед Ридом на колено. Было бы слащаво-романтично, если б он выудил из кармана своей куртёнки бархатную коробочку; было бы горячо, если б он прихватил зубами собачку от молнии на штанах Гэвина и потянул вниз, но он всего лишь расшнуровывает ботинки — до непривычного механически — и помогает стащить их с ватных ступней. Собранный, ловкий, ни одного лишнего движения. Лес вьющихся волос у макушки заманивает в себя пальцы Рида, но Коннор, будто почуяв несанкционированное вторжение, отводит его запястье — то ли «Не мешай мне», то ли «Ты наказан, Гэвин. Неделя под домашним арестом и никаких нежностей». Обиженный робот — не то, с чем Рид может легко справиться. Он со своим рабочим терминалом и то воюет, потому что не в ладах с техникой, а как с этим засранцем быть — поди знай. Не звонить же в службу поддержки, разговорчик тот ещё получится: «Алло, мой андроид сучится и не позволяет себя лапать, я весьма обеспокоен. Модель? RK800. Да, я в курсе, что они для этого не предназначены. Нет, включить-выключить не пробовал, к нему хрен подберёшься. Пришлёте мастера?»       Хрюкнув от несуразности разыгранной в голове сценки, Гэвин ловит прямой и тяжёлый, как арматура, взгляд промеж глаз и самостоятельно, гордо ковыляет к кухонному столу, сваливаясь на стул. Копчик от жёсткого приземления пульсирует болью, лёгкие сжимаются и выдают жалкий хрип вопреки жизненному кредо Рида, звучащему как «Не подавай виду, когда плохо, а то велика вероятность, что тебя добьют». К тому, что Коннор — точно не из тех, кто предпочтёт его добить, он постепенно привыкал; то, что Гэвин разрешал таскать себя, подобно упитой вхлам выпускнице, и пускал в свою одинокую берлогу — неслыханный результат, полицейский психолог бы им гордился.       — Моцик жалко, — первым идёт на контакт Рид. Они не разговаривали весь путь из палаты, разве что матерились нещадно — на врачей, не желавших пропускать андроида в палату, ведь он «не является родственником или супругом»; друг на друга да и просто вхолостую в воздух. Вряд ли обмен колкостями можно считать диалогом.       Гэвин оборачивается. Глазёнки Коннора, прежде суетные и искрящиеся, обмирают вдруг, остекляются. Физиономия у него каменная, не девиантская совершенно, только имитация желваков под кожной голограммой движется — угрожающе.       — Возможно, после этого инцидента ты перестанешь безалаберно относиться к технике безопасности и отданным тебе чётким приказам, — назидательно произносит Коннор, расчехляясь из верхней одежды и обуви. Его белоснежные носки на пыльном ковре вызывают сочувствие. — Негативный опыт — тоже опыт.       — Жопыт, — шипит Гэвин.       Водителем он всегда был преотличным, пусть и гонял на верхних границах допустимых скоростей, но погоня за преступником — дело другое, тут уж не до соблюдения правил и скоростного режима. Плевать, что капитан скомандовал остановить преследование, когда получил координаты и выслал специальный отряд для задержания. Почти плевать, что Коннор оборвал ему, гонщику недорезанному, все возможные каналы связи, убеждая в бессмысленности его геройства. Рид хотел повязать козла-угонщика, за коим носился уже с месяц, самолично, и, если бы не внезапные дорожные работы на не менее внезапном повороте, у него бы вышло. Но по итогу: мотоцикл — всмятку, морда — в кроваво-синюшную зебру, рёбра — в фиолетовую крапинку, в трещинах, загипсованный мизинец — в довесок. Бывало, конечно, хуже, но о тех днях на трезвую лучше не вспоминать. Как и об этом.       — Плесни мне бренди, безо льда. В морозилке.       — Нет, — ровным тоном школьного директора отзывается Коннор. Гэвина тошнит, и отнюдь не от количества препаратов, которыми его накачали. — Ты под обезболивающим, несовместимым с алкоголем. В течение суток рекомендуется постельный режим и полное исключение из рациона спиртного.       — Слышь, робонянька, это была не просьба.       — Верно, поэтому твои мизерные шансы на получение выпивки сократились с четырёх до двух процентов. А номер моей серии всё ещё RK800. Не PL600 и не AX400. Запиши куда-нибудь, раз не усвоил за полгода нашего приятельского общения.       — Какой же ты иногда говнюк… — в иной ситуации Гэвин бы попытался оставить последнее слово за собой на примитивном уровне — толчком, например, — но теперь-то силы очевидно не равны, а без последующей сдачи желательно обойтись, и так еле-еле душа в теле.       Он, шустро, насколько возможно в его состоянии, огибает стол и прохрамывает к холодильнику, но в полуметре от цели Гэвина резко проворачивает на сто восемьдесят и швыряет спиной в дверцу. Магнитик в форме Эйфелевой башни шпилем укалывает под левой лопаткой. Перед глазами скачут цветные мушки, словно детектива засунули под стёклышко калейдоскопа и хорошенько встряхнули. От таких перегрузок пустой желудок сводит спазмом. Из размытой укачивающей ряби прорисовывается лицо — угловатое, пасмурное, испещрённое родинками, — на них Рид сосредотачивается, чтобы мутило не так страшно. Коннор близко-близко, заслоняет тщедушной фигуркой весь мир, крутящийся безжалостной каруселью. Он ловит лицо Гэвина деликатно, попадая аккурат на непокалеченные участки, человек бы так не приноровился; и Гэвина больше не мотает, ориентация в пространстве поймана, точка стыковки с реальностью — прохладные ладони на его щеках.       — Зачем ты делаешь буквально всё, чтобы себя угробить? — вкрадчиво интересуется Коннор у его поцарапанного носа. Раздражённую кожу полирует тёплым искусственным дыханием, как полешко наждачкой. Из забитых застывшей кровью ноздрей вырывается натужное сопение. — Тебя заводит деструкция? Странно, что это вынужден говорить я, но, знаешь, нормальные люди перенаправлют энергию в мирное русло — экстремальный спорт, онлайн шутеры, BDSM. Ты же просто лезешь на амбразуру без надобности, вразрез с распоряжениями начальства и здравым смыслом. Это безответственно, эгостич–       — Эй, не надо мне в уши ссать про ответственность и морали, — перекрывает его тираду Гэвин. — Единственный эгоист здесь ты, Железный дровосек. Усеки, что моя жизнь — только моя, и соваться в неё очень не советую.       — Устаревшее и ошибочное суждение. Твоя сохранность волнует и меня с тех пор, как мы…       Не дослушивать, когда сказанное не приходится по вкусу, в стиле Рида. Да, он слабее треклятого терминатора, присланного из Киберлайф, но эффекта неожиданности и вложенной в апперкот концентрированной злобы хватает, дабы тот отшатнулся, а дальше — импровизация. То есть возня, в ходе которой Коннор без труда уворачивается от косящих кулаков и продуманным манёвром оттесняет в гостиную, пока под задницей Гэвина не упирается подлокотник дивана. Сиделка из Коннора отвратная: по его вине у жертвы аварии дважды за четверть часа звёздочки под потолком пляшут, а дух вышибает от падения на плоские поверхности, даром что мягкие. Не дав очухаться, он седлает бёдра Гэвина и наваливается сверху, придавливая поперёк горла предплечьем и обездвиживая руки, пришпилив к обивке.       Рид, оклемавшись, оценивает своё положение и неестественно, некрасиво рвёт губы улыбкой. Пыхтит от сдерживаемого гнева, скалится от близости. Не выковыряй Коннор диод ещё зимой, тот заалел бы. Его социальную программу и обучаемый разум напускным не обманешь. Огрызается Гэвин не от хлещущей через край самоуверенности, огрызается Гэвин, как псина, угодившая в капкан и боящаяся подпускать к себе кого-либо даже для оказания помощи, и важно не дать ей оттяпать перебитую конечность зубами, непоправимо навредив себе.       Сосуществовать в этих противоречивых отношениях обоюдосложно: Коннору — не идти на попятную и раз за разом совершать шаги навстречу интересующему его полицейскому, а тому — заталкивать агрессию к машинной части девианта куда поглубже и не вести себя как конченный мудак. Просветил бы кто, что Коннор в нём нашёл, а то ведь недоумевают оба участника сих свистоплясок, а в придачу и все наблюдатели из отдела. Гэвин априори ненавидит нуждаться в ком-то; Гэвина до бешенства доводит тот факт, что он нуждается в груде пластика, изображающей из себя живое. Гэвин ведётся, но внушает себе обратное. Внушает, что не потеет, как девственник на свиданке, когда Коннор добровольно вызывается к нему в напарники по делу; внушает, что шкерятся по всем тёмным углам участка они исключительно за неимением более сносных вариантов; что задирать Коннора он продолжает из вредности, а не под приступами дефицита внимания; что нет, он не отдаёт Коннору ведущую роль, тот сам забирает.       Подметив ослабшую бдительность андроида, Рид соскребает по внутренним сусекам остатки упрямства и вскидывает таз над сиденьем, отчего Коннор по инерции заваливается и отхватывает удар лбом в переносицу — бонус по накопительной карте «мутки с Гэвином», постоянным клиентам скидки. Следов тириума не видать, значит, оболочка не пострадала, но скин на мгновение открывает белую прореху, а его физиономия приобретает огорчённый вид. Недышащий, неустающий Коннор вздыхает утомлённо — сплошная постанова, — и опять прикладывается ко лбу Гэвина своим, мстительно давя на новоприобретённую шишку и заштопанную бровь. Губами не шевелит, шёпот раздаётся откуда-то из горла:       — Гэвин, пожалуйста.       Что конкретно «пожалуйста» не уточняет, но Риду словно пощёчину влепили, сгоняя всю спесь и бросая утопать в маячившей на заднем плане усталости. Кто-то, определённо не Гэвин, жалко, капитулирующе шелестит прямо в слуховой модуль:       — Ладно. Отпусти, — «я так больше не буду», — норовит сорваться с языка вдогонку, но мужчина ощутимо его прикусывает.       И Коннор доверяется. Отстраняется плавно, усаживается, поёрзав. Помимо взлохмаченной причёски и смятой рубашки, без единого изъяна. Весь — глянцевая обложка журнала о роботах-партнёрах, Гэвину кажется, что он съехал с катушек и запамятовал, как купил себе его, — иначе на кой ляд создавать линейку андроидов-детективов такими? Никто в трезвом уме не стал бы. Вывод: он всё-таки съехал.       А теперь незаслуженно брызжет ядом на собственную покупку. Его выводит заводской лоск, выводят правильные черты, и участливый тембр — тоже выводит, Гэвину до смешного совестно портить, пачкать всю эту ослепительную красотищу собой. Нереально представить хоть что-то, с принятием чего у Гэвина нет проблем.       Но Коннор наклоняется, и когда он совсем рядом, становится явной асимметрия его лица, выбивающиеся из чёлки завитушки и некукольный блеск зенок. Прощупывает большим пальцем ободранную об асфальт скулу, впадинку под ней, насильно разглаживает морщины вокруг век. От подобного Рид безвозвратно плавится. Плавится и не поймёт: ему тошно или приятно? его режут тупым ножом или склеивают? Сомнение жрёт изнутри, натура, не привыкшая к безвозмездной ласке, параноит; Гэвин на всём своём веку не был настолько хорошим мальчиком, чтобы так бережно с ним обращаться. Не заслужил. Никогда не чувствовал себя одновременно и столь охуенно, и столь паршиво с человеком. С человеком — и не почувствует, наверное.       — Подожди, не вставай, — просит Коннор, освобождая разомлевшего Рида от своего немалого, но успокаивающего веса. Поспешно семенит в ванную, возвращается с тюбиком заживляющей мази. Запас её в доме, как в военном лазарете: переводится вмиг.       Он занимает насиженное местечко. До «третьей базы» они ещё не добирались, лишь основательно поутоптали землю на второй, поэтому, стоит Коннору задрать толстовку Гэвина до подмышек, тот напрягается непроизвольно. Ведь открывать противнику незащищённый живот — опрометчиво; Рид чертыхается, мысленно исправляя «противник» на «напарник», а затем на «партнёр». Вдолбить бы себе, остолопу, что они заодно, что вредить ему не намерены. Поверхностно просканировав эмоционально нестабильное бревно под собой, Коннор запоздало расстёгивает пуговицы своей сорочки, обнажая полосу гладкого, безволосого торса, — из солидарности, вестимо, — «Смотри, мне нечего скрывать, оружие прятать негде, под одеждой я тоже голый. Расслабься».       Гэвин пробует, даже подключает дыхательную гимнастику — длинный вдох, медленный выдох, — но бракует идею из-за боли в груди и опухшего шнобеля. Сухие Конноровы губы спускаются под небритую челюсть, основательно выцеловывая её по периметру, щекочут рваными мазками кадык и невесомо дуют на адамово яблоко там, где трогать категорически нельзя, на уродливую кляксу гематомы. Под растянутый ворот юркает чёртов скользкий, раскалённый язык, сплавляя край пластыря с кожей, облепившей ключицу на манер барабана. Бок тотчас опаляет искрами боли, аж ругательства наружу просятся, — Коннор без предупреждения срывает липучку с изгвазданной в сукровице марлей и оглаживает рёбра ладонью, мокрой от мази. Возбудиться при всём желании не получается, до того Гэвин морально и физически измотан, но хрипеть и извиваться тянет нестерпимо, — левая, доселе не задействованная рука Коннора, отправляется в путешествие по животу, отвлекая от дискомфорта; как карту местности составляет, каждую шероховатость фиксирует, запоминает, отсыпает ей немножечко обожания и исследует дальше. Смотреть необязательно, сенсоры улавливают малейшие изменения покрова, и визуализировать их в своём процессоре нетрудно.       Неэстетичные драные шрамы завораживают Коннора, на котором после ремонта ни сколов, ни вмятин, хоть угоди он под производственный комбайн, хоть изрешети его пулемётной очередью. Бесконечные рубцы разнящихся форм и размеров — неотъемлемый атрибут Гэвина, как пристрастие к кофеину или атрофированный инстинкт самосохранения, посему полюбить и свыкнуться с ними дело нехитрое, однако увеличение их популяции откликается бессильным воем в микросхемах Коннора. Довольно уже, новые не нужны. Коллекция без того впечатляющая.       У самой кромки джинс, где пресс перетекает в лобок под прикрытием редкой растительности, Коннор нашаривает нечто странное — витиеватый шрам. Узор шрамов. «Татуировка», — распознаёт он, нащупывая выпуклые края контура, скрывающиеся под ремнём. На неё тоже смотреть необязательно, но хочется, и он потакает себе. Привстаёт на локте, неторопливо разглядывая сантиметр за сантиметром, будто его не прервут в любую секунду. Оскаленная морда олдскульной пантеры перекрывает старые, очень старые кругляши от затушенных бычков. «Не расспрашивать», — вопит система, заточенная под коммуникации, и Коннор молча возобновляет осмотр. От зеленеющего синяка, схлопотанного на позавчерашней тренировке, к рассечённой косой мышце, украшенной ножевым; от паутинки на обваренном предплечье до ссадин на костяшках. Увечья, достойные какого-нибудь невезучего супергероя или охотника на чудовищ. Кто же ты, Гэвин Рид? Дэдпул, Винчестер или Геральт из Ривии?       Гэвином любуются, извращённо, как экспонатом в Кунсткамере. Гэвином наслаждаются. Его подмывает стыдливо прикрыться, а ещё — притянуть Коннора и целоваться до обморока, пока не отрубит от перенапряжения. Тот было порывается подняться, но Рид сгребает в кулаках его воротник с задушенным:       — Ляг на меня.       — Совокупный вес моей модели превыш–       — Ляг живо, или я сам тебя уроню, а в процессе у меня разойдутся швы.       То, что перспектива покалечить Гэвина возымела эффект действеннее, чем приевшиеся угрозы расправы над самим Коннором, — нихуя не забавно, но Рид хмыкает, а тот вытягивается на нём в длину, сгибая ноги и выбрасывая их за пределы дивана — по-другому не умещаются. Головёшка пристраивается в районе ключиц Гэвина и колет выступающим рельефом корпуса. Полы рубашки набираются невпитавшейся мазью и мерзко липнут. Коннор и правда неподъёмный, но лежать, придавленным им, на порядок кайфовее, нежели под покорёженным мотоциклом.       — Мне жаль твою куртку, — жалуется он искренне скорбно. — Она была… приятной, — «Приятно пахла твоим потом, приятно скрипела кожей, приятно тёрлась о мои пиджаки, когда мы зажимались в толчках». Но говорит совсем не то: — Будь осмотрительнее. Тебя, в отличие от некоторых, не восстановят в случае чего по кусочкам.       — Болванчик пластмассовый, не дорос пока меня жизни учить, — почему-то Гэвин улыбается, Коннор обшивкой ощущает, как заросшие щёки подбираются складочками. — Скорее бы власти одумались и всю вашу высокотехнологичную хуебратию на сырьё переработали, чтоб не лезли в наседки к потасканным копам.       Рид может нести любую якобы оскорбительную чушь, Коннор разбирает его интонации и переводит шифр с кретинского диалекта: «Я ценю, что ты не даёшь мне преждевременно выпилиться, но нотации всё же попридержи». Отказано. Нотации — его излюбленное оружие.       RK выпрямляется, вновь демонстрируя идеальную осанку и упрощая доступ кислорода в мозг Гэвина.       — Ты не ел с утра. Организму требуется энергия, чтобы успешнее идти на поправку, а учитывая наш непредвиденный расход калорий... — он ухмыляется ехидно, с подтекстом. Чересчур натурально для пластиковой болванки. — Будешь суп, если я приготовлю?       — Хрен ты чё приготовишь, в холодильнике чёрная дыра расползается.       — Тогда закажу доставку в ближайшем круглосуточном ресторане, — невозмутимо докладывает Коннор и часто моргает. — Заказал.       — Ты не спросил, что я предпочитаю.       — О, я давно в курсе. Анализировал твои заказы в кафе и пятна на кофте. Ешь ты неаккуратно, — Коннор не предотвращает шлепок, прилетевший пониже поясницы, напротив, нагло подставляется, едва не мурлыча: — А потасканному копу не сгодится в напарники подержанный андроид?       Гэвин нешуточно озадачивается. Коннора-влажную-мечту-роботоёба он, опять же, не заслужил; ради Коннора, проедающего плешь заботой, он, похоже, бессознательно грешил тридцать шесть лет кряду, чтобы впоследствии ему воздалось по заслугам. С ответом Рид находится, испытывая облегчение от развязывающегося под сердцем узла, — а возможно, это просто противовоспалительная мазь снимает отёк с грудины, — но всё ж:       — Только если на постоянной основе, гадёныш.