Желанная

      Адриан не слишком хорошо помнит детство. Он едва ли может вспомнить вещи, которые говорил сам и которые слышал от других, какие книжки тогда мать ему читала, свои первые наказания. Адриан зато понимает, что с девочками ему всегда водиться было легче, чем с мальчишками его возраста.       Девочки всегда приходили в восторг от его светлых волос, которые тогда еще и отросшие были порядком. Они закалывали легкие прядки заколками-ромашками, звали его наряжать кукол и пить с ними чай. Адриан едва ли видел в том что-то плохое. Волосы часто мешались, а ножниц он в детстве попросту боялся – вдруг совсем потом без волос останется, – поэтому мама их ему иногда закалывала. Его отец же наряжал таких же кукол, только больших, у себя на работе, он сам видел. И сидеть за столом его тоже учили по всем правилам этикета.       Девочкам это нравилось, они всегда его слушали с удовольствием, и в их окружении Адриан чувствовал себя уверенным. К тому же, те могли поиграть с ним в машинки или супергероев, иногда бегали очень быстро, оставляя его водой, и читали комиксы, которые он из дома приносил. С мальчиками он тоже иногда играл, но в компании девочек Адриан был заводилой, несмотря на то, какие те бывают вредными в их возрасте.       В школе его начали задирать, но Адриан никогда ничего на это не говорил. Вообще-то, его школьные подруги в начальных классах всегда за него заступались, а он, в свою очередь, без тени страха делал то же для них. Адриан тогда впервые начал думать о том, что хотел бы, чтобы в их семье была еще и девочка, которую он бы защищал и с которой бы играл. Дома ему бывало очень одиноко. Родители задерживались на работе допоздна. Иногда он в это время уже спал, но просыпался, снова слыша их разговоры на повышенных тонах, и вжимался всем телом в матрац. Его пугало это.       Когда он был маленьким совсем, родители не ругались. И на старых фотографиях отец держал его на руках, игрался с ним, хоть и мало совсем было таких. Адриан думал, что, появись в их доме кто-то младше него, все снова было бы, как раньше. Он бы сам о ней заботился, кормил, одевал, учил читать. Адриан ведь сам все это умел уже, был взрослым мальчиком, мама сама ведь это говорила. Та, однако, услышав это, улыбнулась как-то странно, потрепала его по головке и сказала, что не так все просто, что у них с папой все очень сложно, сейчас не до этого. На вопрос, а когда будет время, мама так и не ответила.       И вот, долгие годы спустя, Адриан вспоминает об этом детском желании, когда его шею обвивает одна пара детских рук, обладательница которых озвучивает громко на ухо шквал вопросов, а другая пытается расстегнуть пуговицы на его рубашке.       Маринетт смотрит на него неловко.       — Ты уж прости, что так внезапно, думала, с ней родители посидеть смогут, а у них завал полный.       Адриан улыбается ей извиняюще, мягко отстраняя руки от своих плеч, и просит дочь вести себя тише. Селин куксится обиженно, но послушно садится рядом, болтая ногами.       — Ничего, главное, чтобы с папой все хорошо было.       Маринетт улыбается ему благодарно и закатывает со вздохом глаза.       — Говорила ведь: «Не таскай тяжести», так нет же! Еще и к врачу ехать не хочет! Ничего, никуда он у меня не денется, силач. И почему вы, мужчины, никогда себя не бережете?       — О вас, женщинах, заботимся, конечно же.       Маринетт приподнимает скептично бровь в точности, как его отец, и спустя шесть лет это уже не удивляет. Как и почти полностью идентичный почерк, одержимость кофе и своей работой, общий ребенок…       Кто же знал, что его желание исполнится спустя двадцать лет?       Трехлетняя Дезире Агрест кряхтит недовольно, так и не сумев расправиться даже с одной пуговицей, и Адриан сажает ее лицом к матери. Маринетт треплет ее жидкие волосы и встает.       — Знаешь, я тут на днях просматривала ваш старый семейный фотоальбом, — говорит она вдруг, — и должна сказать, что вы с ней очень похожи. На вашего отца.       Адриан берет пухлощекую мордашку в свои руки и слегка разворачивает лицом к себе. Серо-голубые глаза таращатся на него с удивлением, еще сильнее подчеркнутым взлетевшими темными бровками. Ее тонкие губы поджимаются, и она хлопает длинными густыми ресницами быстро, хватается за его ладонь, впиваясь в кожу зубами. И смотрит пристально и сердито. Маринетт быстро начинает хлопотать, упрашивая дочь, чтобы та его отпустила.       А Адриан смеется. Ему почти не больно, руки огрубели с годами, и его смех злит Дезире еще больше, она кусает сильнее. Его дочь не прекращает задавать вопросы, маяча перед глазами, дергая за подолы рубахи то его, то Маринетт.       — Ты уверена, что мы похожи? — все еще посмеивается он, все же усаживая младшую сестру на коленях так, чтобы не кусалась. Девочка брыкается еще некоторое время, а после сдается и начинает капризно хныкать и ныть. Дезире почему-то не любила сидеть на его коленях (как и на чьих-то других, собственно, просто на его – особенно).       — Одно лицо, говорю тебе, — кивает его мачеха (как же странно это звучит, даже минуя года). — Будет возможность – пришлю фотографии. И твои, и отцовские.       — Только жене моей не показывай особо стыдные, пожалуйста, я только обрадовался, что как-то этого избежал, — в игривой манере упрашивает он.       Маринетт ухмыляется, и ничего хорошего ему это не предвещает. А еще она его «сынком» на прощание называет, и Адриан таки от этого вздрагивает. Дезире, глядящая на закрывшуюся прямо перед ней дверь, выглядит так, словно вместо обещанного торта ей наложили каши, переводит взгляд с него на дверь, а потом обратно, говорит неразборчивыми обрывками несформированных фраз.       — Ничего не попишешь, милая, придется тебе недолго посидеть с братиком, — улыбается он, заглядывая ей в лицо.       Младшая сестра куксится так, будто ей плохо. Почему она его так не любит, Адриан так и не понял.       Селин тем временем устроилась на ковре, откинув голову на диван, разложила перед собой раскраски, много фломастеров и карандашей, один из них зажимая межу носом и верхней губой. У нее пальцы и ладони в разноцветных червяках и на щеке тусклая синяя полоска. Адриан усмехается, присев рядом, трет след от фломастера, заставляя дочь зажмуриться, и едва не пытается стереть веснушки. Когда она открывает глаза, то смотрит прямо на него, солнечно улыбаясь. Он видит вкрапления зелени в карем цвете, и гладит по темным волосам, убранным в маленький милый хвостик, из которого то и дело вылезают прядки по волосинкам. Она сильно похожа на мать, унаследовала от нее много черт, но свою собственную улыбку и смех в глазах Адриан узнает, как и непоседливый характер.       У его жены снова соревнования. Ее медалями завешана полка в гостиной, и с ними очень любит играться их дочь. Кагами не запрещает, напротив, подает ей те, до которых не достать, спускает тяжелые награды, которые Селин тотчас включает в игру или украшает безделушками.       Адриан много работает на дому, поэтому все людские бытовые хлопоты обычно висят на нем, и он не видит в этом ничего плохого. В их квартире почти всегда чисто, не считая вечно разбросанных игрушек дочери, о которые часто спотыкаешься и на которые наступаешь пяткой, подпрыгивая вверх, потому что кое-кто не любит их за собой убирать. Готовка тоже на Адриане висит, но он все равно лучше жены своей готовит, а ее родители даже делятся с ним своими рецептами. И воспитание Селин лежит на его плечах, как контрольный, он после такого насыщенного дня иногда падает без сил, а ведь ему еще нужно тексты корректировать перед отправкой. Но кофе он все равно не пьет, предпочитая травяные чаи, которые должны успокаивать, а вместо этого почему-то бодрят, и не понимает пристрастия отца и его супруги.       Честно говоря, Адриан иногда не понимает, как они справляются. Он один выбивается из сил иной раз, следя за домом, ребенком и притом работая без особой нагрузки, а эти двое умудряются вести домашний бизнес и ездить отдыхать. Агресты-старшие шьют одежду на заказ, продают через интернет, пользуются старыми связями, и при всем этом Маринетт подает документы на магистратуру. Ему кажется, что они никогда не отдыхают, будучи трудоголиками, но фотографии, которые то и дело публикуются в социальных сетях, говорят об обратном.       Адриан уверен, что отца подменили лет шесть назад, но предпочитает об этом помалкивать от греха подальше. Тот Габриэль Агрест, которого он знал всю свою жизнь, и тот, которого сегодня повезла к врачу его бывшая одноклассница, – два совершенно разных человека. Отец будто расцвел, и такого лица Адриан у него не видел с тех пор, как ему было одиннадцать.       А как родилась дочь, тот и вовсе перестал притворяться Габриэлем Агрестом. Он робко пытался быть отцом, и Адриан, который всю жизнь думал, что его родитель этого не умеет, удивился. Умеет ведь! А Адриан-то, наивный, думал, что люди в его возрасте меняться не могут! Честно говоря, даже обида и зависть порой брала от того, как папа возился с его младшей сестрой. Одно время он по-детски злился на него, искал и придумывал множество причин, почему было так, и Адриан много всего успел надумать, в том числе и касаемо себя, прежде чем они поговорили, как следует (не без помощи Маринетт, разумеется, она часто была связующим звеном в их разногласиях). Отец говорил с ним, как со взрослым, говорил о браке с матерью, о том, что было с ним тогда, почему в их отношениях все было так сложно, и Адриан понял и принял. Не сразу, конечно, очень долго ходил и думал обо всем этом, вновь погружаясь в события дней минувших, волнуя жену, но после всего нашел в себе силы и жил со всем этим дальше.       К слову, на младшую сестру он никогда не злился. Вот только та почему-то все равно его не любила и сначала шугалась, а когда поняла, что никакой опасности нет и в помине, стала распускать руки и пускать в ход кулаки. Адриан не то, чтобы сильно был против, но это стало доставлять некоторые неудобства, особенно когда первые зубы появились. Кажется, после того укуса в щеку, когда ее даже Маринетт успокоить не могла, ему уже ничего не страшно. А Селин так вообще всегда веселилась в подобные моменты. Адриан чувствовал себя шутом.       Сейчас же Дезире спряталась за диваном с кипой принтерных листов и горстью фломастеров. Адриан замечает ее не сразу, а потом улыбается и, развалившись на диване, нависает над ней. Девочка, замечая тень, задирает голову и прячет рисунок, прижав к груди. В ее глазах стоит какой-то испуг, и Адриан улыбается ей ободряюще.       — Прости, не хотел напугать. — Дезире хмурится на такой ответ. — Что рисуешь? Покажешь?       — Нет! — громко обрывает она на корню его попытки, хлопнув по протянутой руке.       Вот так и бывает. Мечтаешь о младшей сестре, а она по какой-то одной только ей понятной причине тебя терпеть не может. Он улыбается ей грустно, усталый, извиняется и ложится на диван, глядя в потолок меланхолично.       — Ты папу обидела, — недовольно шелестит Селин, подсев к своей очень уж маленькой тете (Судьба, в их семье вообще хоть что-то может быть нормально?), а после утаскивает зачем-то на кухню.       Адриан не замечает, как накатывает усталость, и он проваливается куда-то в никуда, на грань реальности и сна, придумывая себе видения. Девочки возятся где-то по близости, и он готов вскочить в любой момент, если вдруг будет что-то нужно. Но им, кажется, не нужно ничего, кроме новой точилки, потому что эта попортилась совсем и ломает карандаши.       У Селин задорный смех, отражающийся звоном в стенах кухни, от которого в груди все теплеет.       Кагами звонит каждый вечер и говорит, что скоро вернется. Их дочь каждый раз говорит: «Ты всех победишь, мамочка!», и для его жены, кажется, нет мотивации и поддержки лучше этой. Кагами как-то призналась, что, если честно, думала, что на нее, как на мать и хозяйку, будут давить. Говорила, что ей очень повезло. Адриан пожимал плечами и ничего странного в подобном не видел. Просто каждый делает то, что у него лучше всего получается. Ему, например, легче тренировать детей время от времени, держать дом в порядке, а семью накормленной, и ему это нравилось. Кагами же жизнь свою помыслить не могла без фехтования и большого спорта, а возвращение отняло у нее слишком много времени, чтобы о чем-то сожалеть.       Честно говоря, Адриан не понимал, как при своем объеме работы его отец с молодой женой находят время на маленькую дочь. Дезире не выглядела заброшенной, наоборот, очень обласканной, домашней, возможно, избалованной; родители в ней души не чаяли. Сил противостоять ее очарованию хватало только Маринетт, его отец же был совершенно бессилен перед собственной дочерью. Они занимались ею, обучали, когда Адриан заходил к ним в гости, просто мимо проходя, почти всегда их можно было найти всех вместе. Иногда они менялись: один работал, другой возился с ребенком, и действовали, как слаженный механизм.       По ним даже сказать было сложно, что они как-то уставали, но Маринетт призналась однажды, что к концу дня могла просто присесть на диван, а потом открыть глаза уже в кровати и утром, явно не сама туда добравшись. А отца стали мучить боли в голове и в спине, что, впрочем, не мешало ему нагружать и то и другое. В этот раз, видимо, ему не очень повезло: Маринетт таскала его по врачам при первой же возможности. И его отец, странно, но потакал этой ее прихоти. Потом сказал как-то, что хотелось бы пожить подольше, он еще в полном рассвете сил. И Адриан, глядя на его девчонок, прекрасно понимал, о чем он, и искренне за него радовался, памятуя годы, прожитые одной только работой.       Его дергают за рукав рубашки, а Адриану слишком лениво и сонно, чтобы убрать руку с глаз.       — Сиси, милая, дай папочке буквально пять минут, и я встану, — отвечает он, невольно и громко зевая.       Полминуты висит тишина, а потом его снова дергают за рукав настойчиво, с удвоенной силой, будто намереваясь сорвать рубашку совсем. Голос дочери на кухне громко спрашивает, хочет ли он чая.       Адриан поднимает руку, и ему приходится выгнуть шею, чтобы посмотреть ребенку в лицо.       Дезире стоит рядом с диваном, смотрит на него пристально и серьезно, мнется на месте. К груди у нее прижат лист бумаги, чуть сминаясь.       Адриан трет глаза и моргает, разглядывая младшую сестру и пытаясь понять, чем же они похожи на отца. Он совершенно точно видит в ней Маринетт, только ее черты, никак не самого себя и не их родителя. Она маленькая, хрупкая и мягкая, теплая, совсем нежная, в миленьком платье, пошитом папочкой. С тонкими волосами, пушистыми ресницами, угольными бровками. Девочка-припевочка. А еще Дезире бойкая и может стукнуть кулаком, несмотря на строгие выговоры матери, которая радуется, что дочь хотя бы других детей не бьет.       Она поджимает губы и, кажется, мнется. Адриан, который множество раз видел ее сердитой, понимает, что сейчас она, скорее, нервничает.       — Милая, что-то случилось? — спрашивает он осторожно.       Дезире вжимает голову в плечи, куксясь еще больше и на него не смотря, в ладони все еще сжимает краешек его рукава.       Адриан приподнимается на локте, пытаясь встать, и сестра разжимает руку, прижав так же к груди.       — Эй, — он аккуратно касается ее плеча, пытаясь заглянуть в лицо, потому что теперь они с ней на одном уровне, а голова девочки опущена. Адриан улыбается ей ободряюще. — Все хорошо?       Дезире осторожно ослабляет хватку на груди и протягивает чуть помятый листок обеими руками:       — Возьми. Тебе.       Адриан медленно садится, спуская ноги на пол, принимает подарок и невольно усмехается.       Он видит множество похожих друг на друга людей из простых фигур, отличающихся лишь по размеру и цветам. Он узнает Маринетт с длинными синими волосами, торчащими в разные стороны, узнает отца с его большими очками и вытянутой фигурой, узнает себя с растрепанными ярко-желтыми волосами и глупой широкой улыбкой до самых ушей (вернее до тех мест, где они должны были быть), свою жену и дочь, узнает саму Дезире, самую маленькую, но в короне. И тут много звездочек, ярких пятен, они все стоят на лужайке в ровной шеренге.       А еще все люди подписаны. Адриан легко узнает руку Селин, ее ошибки, кривые печатные буквы, некоторые из которых написаны в обратную сторону, видит помарки, и думает о том, что с ней нужно больше заниматься. Он читает надписи про себя, посмеиваясь.       «Папа», «Мама», «Я», «Брат», «Кагами», «Сиси»       «Брат»       За это слово с ошибками и исправлениями взгляд цепляется не сразу, но когда Адриан замечает, то не может оторваться.       Он столько раз пытался заставить ее сказать это. Все крутился вокруг нее со своим: «Ну давай, Дезире, скажи «братик Адриан». Давай, милая, «бра-тик». «Брат». Ну давай, сестренка, ну скажи!». Она упрямо обращалась к нему не иначе как по имени или же просто как «ты». Ну или просто дергала за одежду молча, привлекая внимание. Адриан привык.       Это мелочь, на самом деле, но он даже дышать забывает, когда понимает, что она вполне могла попросить его дочь написать имя, как жене или самой Селин. Но тут явно написано «брат».       Наверное, он выглядит слишком растерянным, потому что Дезире спрашивает, насупившись:       — Не нравится?       Адриан, на самом деле, счастлив.       Адриан, не думая, подается вперед, прижимает детское тельце к своей груди, крепко обняв, широко улыбаясь, наверняка так же, как на рисунке младшей сестры, а может и шире. Дезире, опешив, даже отпихиваться начинает не сразу.       — Спасибо, Дезире, — говорит он куда-то в темные волосики, мягкие, почти невесомые, пахнущие детским шампунем, утыкается в узкое совсем хрупкое плечико. — Мне очень-очень нравится.       И она, дернувшись на пробу еще пару раз, все же успокаивается, потому что Адриан не собирается отпускать. А потом он чувствует детские ладошки на своих коленях, и посмеивается невольно. Дезире шумно дышит, пытаясь стоять, почти обнимает в ответ.       Он уверен, что они стоят так недолго, но слышит, как шушукает в коридоре мачеха, а значит, не услышал, как они пришли. Маринетт судорожно ищет телефон в сумочке, пока отец стоит у двери, удерживая руку на пояснице.       Дезире удается как-то вывернуться, и она, заметив родителей, все же вылезает из его объятий, кидаясь к ним. Маринетт, так и не успевшая запечатлеть момент, цокает языком, но со звонким чмоком целует дочь в пухлые щеки. Семья Агрестов перебирается в гостиную и рассаживается на диван с подушками да уютные кресла.       — Привет, па, — здоровается Адриан. Отец возвращает ему лишь подобие улыбки, кивая. — Как спина?       Ответом ему служит только усталый вздох, лучше слов говорящий, что лучше об этом не спрашивать, и стон боли, когда Селин, в мгновении ока появившаяся из кухни, виснет на его шее, как обычно, на ухо звонко радуясь и оглушая: «Деда!».       Адриан эмпативно морщится, но не может сдержать смеха. Маринетт снова хлопочет, пытаясь разрешить все мирным путем и обойтись малой кровью.       Дезире сидит рядом с ним, и Адриан все так же чувствует ее ладошку на своей ноге.       Адриан когда-то хотел младшую сестру.       Адриана, кажется, Судьба любила, раз дала ему много больше.