Пианино

Уже давно стемнело. Хотя ещё не ночь, но едва ли можно разглядеть хоть что-то за этой серой промозглой стеной. В это время осенняя мгла и сырость начинают поглощать день намного раньше, чем всего пару недель назад. А вот его светлые дни затянулись мраком уже давно. Задолго до того, как наступила очередная осень. Темноту вечера лишь подчёркивают угрюмые тучи, которые расползлись по серому небу. Дождь начал лить не сразу, будто бы ожидая разрешения. А когда редкие первые капли утонули в шуме остальных, он посмотрел в окно и понял. Пора начинать. Он уже давно сидит за роялем, будто бы дожидаясь этого дня. И, словно дождь, ждёт разрешения, чтобы сыграть в последний раз. В последний раз услышать ту музыку, которую может слышать и понимать лишь он. Хотя нет, не услышать. Слышать могут другие. Он же живёт, когда играет её. Последние остатки чувств воплощаются в чистых звуках чуткого отзывчивого рояля. Только в этом инструменте остались осколки души. А внутри него уже нет ничего… Согнутые в локтях руки застывают над клавишами. Что-то не так. Пальцы слишком холодные. Такими нельзя играть. Звук будет не тем, что надо. Грубым, резким и неповоротливым. Нужно согреть свои ладони, чтобы звучание рояля было идеальным, чтобы можно было не обращать внимания даже на мельчайшие помехи. Тяжелый взгляд отстраняется от черно-белых клавиш. Он хотел сделать это после, но, видимо, придётся во время. Потому что больше нет более быстрого способа согреться. Собственное тело уже давно не греет. Оно наполнено лишь холодом осеннего дождя. Резкий, уверенный росчерк ножа: сначала по запястью левой руки, затем по правой. Левая рука всегда была слабой и немного неуклюжей. Может быть, это первенство придаст ей немного сил? В последний раз. Горячая кровь тут же стекает по предплечью, обагряя закатанные рукава рубашки. Пальцы согреваются. Будто кровь не уходит из них, а наоборот, заполняет до самых кончиков. Да и вообще согревается всё тело. Подушечки становятся мягче. Теперь точно можно приступать. Отбросив лезвие, он смотрит наверх, делая глубокий вдох. Руки покоятся на коленях. Перед выступлением нужно собраться с мыслями. Всегда. Иначе не получится выразить через музыку то, что хочется. За эти секунды перед началом нужно услышать себя. Прогнать и оставить то, что вокруг. Чтобы добраться до настоящих, реальных чувств… Как хорошо, что вокруг никого нет. Больше не надо лгать и притворяться. Ей это не нужно. Музыка всегда честна перед нами, а мы перед ней. И нет ничего лучшего, чем она… Руки медленно поднимаются, локти машинально разводятся в стороны, создавая правильную постановку. Обжигающий огонь охватывает предплечья, полностью окрашивая тыльную сторону алым цветом. Ладони на мгновение замирают. Запястья расслабляются, и… пальцы мягко и нежно касаются нужных клавиш. Гармоничное созвучие наполняет пустую комнату. И подстраивается под шум дождя. Да… В тот день тоже шёл дождь. А может, каждый день его жизни был наполнен дождём. Он уже не помнит. Кажется, тогда было больно. Как никогда в жизни. Наверное, после того дня он и перестал чувствовать боль и вообще что-либо. Они забрали у него всё, оставив в жизни лишь пустоту, которую изредка могла заполнить только музыка. Звуки рояля на несколько секунд становятся громче и ярче, будто наполняясь острой болью из прошлого. Но их звучание так же быстро угасает, вновь возвращая мелодии спокойствие и холодную отчуждённость. Дождь за окном лил всё сильнее, полностью покрыв окна стекающей водой. До конца осталось совсем немного. Нужно убавить звук, сыграть на рояле, чтобы достойно завершить композицию. Усилий для этого не требуется: вновь охладевшие пальцы едва касаются клавиш. Ладони больше не согреются. Никогда. На мгновение звук замирает вместе с его телом. Это последний вздох перед самым концом, перед последними аккордами, которые поставят точку. Белое и чёрное сливается перед глазами в серую массу. Серый дождь, серая комната. И клавиши стали серыми. Тогда в окне он тоже видел лишь серость. Ах… кажется, взял неверную ноту. Как фальшиво она прозвучала, испортив всё под конец. Но исправить он уже её не может — время ушло. Да и сил больше нет. Даже на последний аккорд. Руки, не слушаясь, безвольно сползают с клавиатуры. Опускаются на колени, а потом падают и с них. Тело, наполненное слабостью, тоже опускается на холодный пол. Глаза перестают различать предметы. Только сейчас перед ним был рояль, а теперь — ничего. И снова пусто без музыки. Даже последние мгновения он вынужден провести в пустоте, не завершив свою пьесу, свой рассказ о жизни. Похоже, он всё-таки рано закончил…