Клубника со льдом

Я прихожу к ней по вечерам, одним и тем же заученным маршрутом, с букетом орхидей и бутылкой коньяка. Поднимаюсь на этаж под недоброжелательными колкими взглядами соседей и настойчиво жму кнопку звонка. Дверь распахивается и с порога она бросается мне на шею, щекоча лицо белыми крашеными волосами, обдавая тяжелым запахом духов, густым и душным, как сама суть этой нашей истории. Вхожу, и сразу бьет по глазам обилие розового. Розовые игрушечные медведи, розовым обита софа, даже обои отдают розовым. У нее на полках — "Лолита" и Шодерло де Лакло. У нее на столе — кассетный магнитофон (винтаж!) и портрет Элвиса над кроватью. Она говорит, я похож на Элвиса — о, пару лет назад для меня лучшего комплимента и не было! Сейчас я комично вскидываю голову и отвечаю, что это Элвис похож на меня. Хохочет, падает на софу, не забывая грациозно взбрыкнуть ножкой в плюшевом розовом тапке. Краса моя пероксидная. Мы познакомилась с ней на дискотеке. Я вошел как обычно, равнодушно миновал быкообразных охранников, ухватил за талию синеволосую барменшу, удостоившись крепкого выражения в свой адрес, и направился было на танцпол... но тут я увидел ее. Она сидела за дальним столиком и потягивала легкий коктейль; почувствовав мой интерес, она одарила меня взглядом, полным мрачного усталого презрения. Я минут пятнадцать подергался для приличия под музыку, ловя восхищенные перешептывания в толпе, после чего подсел за столик к ядовито-розовой незнакомке и предложил угостить ее коктейлем. ...Она ушла, как положено, не дожидаясь утра, помятая и аристократичная. Я дал ей денег на такси, подмигнул и предложил созвониться, оставив несуществующий телефонный номер, который называю всем одноразовым подругам. Через три дня я позвонил ей сам и назначил встречу. А потом она смеялась, и пела, и болтала без умолку, и декламировала Бодлера, и бредила Монмартром, и плакала, и танцевала в луче желтого света на пустой ночной площади, и выдувала пузыри из жвачки, и растолковывала мои сны с позиций психоанализа — это было потом, а я уже вляпался, весь, по уши, попался на удочку к розовой кукольной девочке с нарисованными глазами. И черт знает, сколько мы ссорились и мирились. И черт знает, сколько у нее в телефонной книге мужчин — но никак не больше, чем у меня женщин. Чтобы я ее ревновал? К кому — к сопливому благовоспитанному шкету, который увивается за нею хвостиком,который дарит валентинки и которого деспотичная мамаша прочит ей в мужья? Чушь какая, ей богу. Это все не всерьез. Это все не взаправду. Просто дружба между мужчиной и женщиной, просто временное увлечение. Но — как там говорится? — нет ничего постояннее временного... И я уходил. И дверью хлопал. И красноречиво пояснял ситуацию, "мы разошлись, как в море корабли", и все такое, и по новой начинал, гулял с друзьями, на дискотеку ходил, плясал, хватал за ягодицы синеволосую барменшу, был вышвырнут охраной, просил у родителей денег, получил вместо денег суровую отповедь и телефон какого-то отцовского знакомого, который обещал устроить на работу (где-то записал, не помню где), опять гулял с друзьями, занял денег, снова ходил на дискотеку, снова плясал... и снова возвращался обратно, как ни в чем не бывало, и приносил орхидеи. А она сидит напротив, молчит и пьет коньяк, и вот мне уже кажется, что во всем мире только и есть эта ее комната, хитроумная ювелирная крепость с розовыми стенами, крохотный пузырек жизни посреди гудящего энергией первородного вакуума, этот новый мирок, который мы творим, точно Адам и Ева — я, Адам с прической как у Элвиса и моя кислотная розовая Ева, она же искусительница — сосредоточенно мы уминаем запретные плоды втайне от ненавистной мамаши, пока та не вернулась с работы. И вся моя жизнь — только сны, одни сны, бередящие голову Адама, прилегшего отдохнуть под деревом посреди щедрого райского сада. Ева смотрит на меня и загадочно улыбается. Но вы же понимаете, что на этом все никогда не заканчивается? Ведь только в сказках бывает хороший конец, когда сказочник произносит дежурное "долго и счастливо" и умело закрывает ставни, закрывает вовремя, чтобы никто ненароком не увидел растолстевшую принцессу и опустившегося принца. В жизни конец обыкновенно бывает плохим. И мне все равно, как мы умрем — сопьемся, сторчимся, разобьемся ли на машине, нарвемся ли на шпану в подворотне, сгорим ли ночью от незакрученного газового вентиля — все равно. Главное, что мы умрем в один день. Но когда из темноты и сигаретного дыма призрачная Ева протягивает мне пластинку яблочной жевательной резинки — я знаю, что мы бессмертны.