Белый Клык

      Когда они встречаются в первый раз, разговор у них не клеится. Где-то на горизонте у Мукуро чадит небо возможных свершений, и ему оказывается совсем не до сомнительного союза с не менее сомнительным человеком. Какое-то неоднозначное впечатление Агато Корсо, конечно, производит… Но лишь на фоне упоминания своего отца, полузабытого мужчины из прошлого, которого Мукуро с радостью убил бы собственными руками за опустошающее чувство в груди, не имевшее названия ни тогда, ни сейчас. Безымянная игла, коловшая то сердце, то горло, то кончики пальцев, коснувшиеся чужого огня и о то не обжегшиеся…       …Лучше бы обжёгся, как думает Мукуро иногда — часто, почти постоянно. Лучше бы обжёгся, и оглядка назад была бы проще, если вообще была бы. И этот ниоткуда взявшийся Агато, с глазами того человека, но без его Пламени, канул бы в небытие тоже сразу же, как покинул территорию Кокуё.       — Просто у тебя очень красивые глаза, — говорит Агато серьёзно, и эта серьёзность неприятно гармонирует с почему-то не покидающей губы улыбкой. Мукуро немало знает о парадоксах и сочетаемости на первый взгляд невозможного, но именно этого понять не может. — Особенно левый, — добавляет Агато, ни на миг не споткнувшись ни об опасную тему, ни о предостерегающий взгляд. — Синий, почти ультрамарин. У моего отца были такие же глаза.       Мукуро понимает, о ком речь, даже раньше, чем Агато намекает на то словами, просто не хочет о том думать и на том заострять внимание. Память — а может, собственное Пламя — милосердно размывает нечёткую картинку в мыслях ещё сильнее, не позволяет сосредоточиться на ней и на ней замкнуться… Но все труды оказываются напрасны.       Агато говорит «были», и Мукуро вспоминает во всех подробностях.       Мужчина, сидящий перед ним на корточках, три больших, ещё незаживших царапины на его правой щеке, тёмно-коричневый плащ, несмотря на жаркое итальянское лето… Тогда, в Прочиде, лет десять назад, если не больше, Мукуро видел его в первый и последний раз.       «Синие, почти ультрамарин. — Мазетто Корсо улыбался тогда как-то странно и одним своим присутствием что-то менял, незаметно, но несомненно. — У моего сына такие же глаза, как у тебя».       Только сейчас Мукуро явственно понимает, что Мазетто Корсо ни на мгновение не имел в виду цвет. Также как понимает, что и Агато Корсо говорит совсем не о нём.              Когда они встречаются во второй раз, Агато, несмотря на чадящий прямо у его ног костёр событий, почему-то всё-таки есть дело до вроде бы отвергнувшего предложение союза Рокудо Мукуро. Агато находит время, находит место, находит слова… Мукуро решил бы, что это всё было заранее запланировано, если бы не знал — это не так, совершенно точно не так.       Ещё сутки назад Мукуро не имел ни малейшего понятия, куда его последователям идти и где им сокрыться: его Наги заблудилась средь тупиков Адрано, случайно отпустив руку тянувшего её за собой Кена, и перед ней из ниоткуда — из глубин какого-то ада, не иначе — появилась сумасбродная девица, поигрывающая ключами с брелоком-колокольчиком. Мукуро помнил, как она стояла за спиной Агато Корсо тогда, в первый раз…       Агато находит на них время, находит для них место. Агато говорит неприятно ровно и до смешного честно, с той уверенностью, с которой Мукуро даже не может сказать, что он — это действительно он, а не подменившая пятилетнего мальчишку тварь с одного из кругов реинкарнации… Агато предлагает им убежище и с выжиданием смотрит на принимающего решение Мукуро всё теми же синими глазами, о которых говорил его отец больше десяти лет назад. И Мукуро впервые думает, что Агато Корсо он люто ненавидит — это чувство рождается в одно мгновение и крепко поселяется внутри. В тех самых призрачных местах уколов от безымянных игл, что оставил после себя Мазетто.       — Я мог бы помочь и большим, — перед уходом замечает Агато. Он говорит это без какого-либо намёка, просто констатирует факт.       — Не люблю людей, пытающихся оставить меня у себя в долгу. — Мукуро рассмеялся бы, да не может, потому что не к месту будет и только его, Мукуро, выставит дураком.       Делать кого-то своим должником — последнее, что Агато нужно и хочется.       Хотя Мукуро не уверен, что к Агато вообще применимо слово «хотеть». Агато говорит и делает то, что считает… не столько нужным, сколько просто правильным в своих глазах. Зато к Агато несомненно применимо слово «желать», пусть для понимания этого ещё далеко, пара лет, как минимум.       Занимая тело Наги для разговора и протягивая руку в исключительно провокационном жесте доверия, Мукуро, к счастью своему, не чувствует при рукопожатии ничего. Наги говорит, что у Агато холодные пальцы и очень холодное Пламя.       Холодное, это ещё мягко сказано, как понимает Мукуро, когда вновь оказывается перед Агато уже лично, а не через Наги. Это уже неизвестно какая по счёту встреча, но именно личная, воплоти — всего лишь вторая… Которой лучше бы никогда не было. Как и самой первой. Пусть бы Агато оставался тем самым лишённым имени сыном Мазетто Корсо, почти умершим в памяти вместе с ним.       Пламя Агато — словно сомкнувшиеся на шее пальцы. Неестественный холодный Дождь, «капающий с потолка пещеры», как говорит о нём сам Агато.       — Я слышал, что остались только туманные кольца… — Мукуро беспрепятственно берёт Агато за запястье и поднимает его руку почти на уровень своего лица. Бледно-голубой камень в кольце, осколок чего-то тёмного и полузабытого миром, тускло поблескивает на свету. Один край сколот, почти по центру трещина.       — Остались и другие, — зачем-то отвечает Агато, — просто о них не говорят столько, сколько о туманных.       Кольца Ада — проклятие, которому люди готовы себя добровольно подвергнуть ради собственных пороков…       …Мукуро сколько ни смотрит, не может увидеть в Агато стремления ни к силе, ни к власти, ни к чему-либо ещё. У Агато есть оставленная отцом цель, но она точно не стоит души — если та, конечно, у Агато не отмерла ещё раньше, до контракта с дождевым кольцом.       Пальцы Агато холодные, как и адское Пламя, но Мукуро почему-то об этот холод не ожигается, прямо как не обжёгся о чёртово Небо, которого коснулся больше десяти лет назад в Прочиде. Хотя, наверное, то Небо всё-таки было куда большим проклятием, чем этот Дождь, оно жестоко и немилосердно осело на пальцах и в мыслях, заставив запомнить один единственный день и одного единственного человека на всю жизнь.       Сумасбродная девица с яркой краской на волосах утаскивает за собой Наги, Кен и Чикуса осторожно и настороженно присматриваются к остальным людям… Мукуро же медленно приходит в себя после почти двух лет в резервуаре с водой, опасливо поглядывая на следящую за его «выздоровлением» женщину — белая стекляшка в левом глазу, жёлтый адский камень на пальце левой руки. Женщина разбита и собрана по кусочкам, на местах раскола всё ещё видна засохшая кровь и ядовитая желчь: если отмщение за какое-то глубокое личное горе её не иссушит досуха, её можно будет назвать эталоном стойкости. Вот только, Мукуро не сомневается, отмщение её именно иссушит, свалит с ног, как только причина твёрдо стоять на них отпадёт, и эта женщина станет никем, потому что не для кого.       Здесь, в Профачи, на стороне Агато и за его спиной, много таких, разбитых и собранных. Но ещё больше — молчаливых псов, которых стоит бояться. На фоне некоторых из них Мукуро — та самая брехливая собака, которой можно не опасаться в помине. Был, по крайней мере, сейчас уже точно стал умнее. Или станет.       — Не заставляй укладывать тебя обратно силой. — Агато словно чувствует, когда Мукуро надоедает собственное бессилие, и приходит. Это уже далеко не в первый раз, но Агато никогда не говорит «опять».       В такие моменты Мукуро согласен на компанию кого угодно, даже той женщины со способным выжечь всё живое адским Солнцем, но именно она, только завидев Агато, уходит обычно одной из первых. С кем именно она предпочитает не спорить, с самим Агато или призраком его отца в синих глазах, Мукуро не хочет даже гадать.       — Ты же в курсе, что я тебя ненавижу, да? — Мукуро, несмотря на самое простое и честное обещание помешать излишним нагрузкам, всё-таки свешивает ноги с кровати и садится. Тело слушается уже куда лучше, чем в прошлые дни, но этого недостаточно, чтобы суметь уйти достаточно далеко.       — Ты так часто это говоришь, что я, возможно, скоро поверю. Хоть и не хочется.       В руках Агато — книга, не та, что в прошлый раз, новая, как если бы он стремился успеть за жизнь прочитать их все. Джек Лондон, безынтересно подмечает Мукуро, очередной незнакомый ему автор, хоть и когда-то бывший на слуху. Мукуро вообще не может похвастаться какой бы то ни было начитанностью, особенно в плане иностранной литературы, да и не нужно оно ему. К тому же, Агато никогда ничего ему не советует, хотя уже мог попробовать что-нибудь навязать на прочтение просто ради убийства скуки.       Если он оставит книгу, когда соберётся уходить, Мукуро всё-таки возьмёт её и хотя бы пролистает. «Белый Клык»… Это, кажется, что-то про волка.       Чаще всего Агато приходит, чтобы посидеть в тишине и почитать, как если бы там, снаружи выделенной Мукуро комнаты, такого шанса ему не предоставляется. Но иногда Агато всё-таки именно говорит: абсолютно не следя за темами и иногда, кажется, даже не обращая внимания, слушают ли его. Мукуро и не сразу понимает, что говорит Агато обычно именно в те дни, когда он почти решается на нечто вроде побега — если не из Адрано в целом, то просто из этого дома… Агато говорит, адский атрибут оседает на плечи, делая их тяжёлыми, и голову, подавляя пытающий бунтовать Туман.       «Тогда бог заговорил, и при первых же звуках его голоса шерсть на загривке у Белого Клыка поднялась дыбом, в горле снова заклокотало. Но бог продолжал говорить всё так же спокойно, не делая никаких резких движений. Белый Клык рычал в унисон с его голосом, и между словами и рычанием установился согласный ритм».       Мукуро нехотя запоминает. Разбитая женщина, поставившая его на ноги, — Амбра, сумасбродная девица, взявшаяся чуть ли не опекать его Наги, — Нильда. Первая знает Агато большую часть жизни, вторая — словно бы всю жизнь, хоть и находится рядом с ним всего-ничего; ни одна из них словно бы не замечает холодного адского Дождя. Мукуро же не может думать ни о чём другом.       Он стоит посреди пещеры, и холодная вода капает на него со свода. Одежда мокрая насквозь, пальцы дрожат от холода, зубы стучат друг о друга…       И когда наконец-то появляется возможность уйти, Мукуро застревает между порогом у самых ног и Агато Корсо за спиной. Скажи Агато сейчас хоть слово — попробуй удержать или, наоборот, дать понять, что Мукуро здесь ничто не держит — и порог останется позади. Но Агато молчит и, кажется, смотрит даже не в спину, а на улицу через плечо Мукуро. Как если бы желая увидеть, в какую сторону от выхода тот повернёт, чтобы можно было спокойно пойти в прямо противоположную.       — Ты, кажется, говорил, что способен помочь и большим. — Мукуро не оборачивается и хочет верить, что в его голосе не слышна та кривая улыбка, что на губах.       Потому что он не сумел сбежать из Вендикаре сам, невозможно разбить резервуар с водой, будучи погружённым в искусственную кому. И он не мог вечно обманываться временной свободой через Наги — это свело бы с ума куда быстрее, чем он бы то заметил…       — Говорил и могу повторить, — соглашается Агато и продолжает, просто и уверенно. — Вряд ли, конечно, тебе будут рады, но твои друзья точно будут в безопасности, это я обещаю.       Агато говорит «друзья» так легко и невозмутимо, что Мукуро проглатывает смешок и переводит взгляд на своих последователей.       Нильда, яркая, как и всегда, смотрит на Мукуро, прищурившись, и настойчиво задвигает Наги себе за спину. Не защищает, как могла бы объяснить то её суть Грозы, а пытается присвоить — Мукуро принял бы это за вызов, если бы не знал, что Нильда в принципе считает его… никем. Агато, быть может, кем-то его и назовёт, но не Нильда, Нильда лучше назовёт обретённой младшей сестрой Наги, чем как-то охарактеризует абсолютно чужого и неинтересного ей Мукуро. Кен ругается с Ураганом, имя которого всё ускользает; Мукуро знает, что тот из России и смотрит на Агато то с опаской, то с чем-то неприятно тёплым и понимающим, разве что никак не удаётся уловить, когда и почему отношение меняется. Чикуса молча стоит рядом с Облаком, годящимся большинству из них в отцы и способным почти по-отцовски как похвалить, так и отчитать.       Профачи — множество покорёженных душ, собранных в одной пещере и настолько привыкших к холоду капающей на них воды, что…       …Нет, тот самый огонь на пальцах, что не обжёг в прошлом, был не голубым, он был оранжевым.       — Ты ведь совсем не Дождь, верно? — Мукуро смотрит на адское кольцо, на тусклый перелив голубоватого камня. Понимание приходит не рано и не поздно, оно приходит как раз вовремя, чтобы помочь что-нибудь решить. Или на что-нибудь решиться.       — Нет, не Дождь, — спокойно и ровно отвечает Агато. Словно так и надо, раскрывать явно не последней важности тайну тому, кто может, выйдя за порог, поведать её любому, если пожелает.       Мукуро, самому себе на удивление, медлит. Возможно, он вообще зря спрашивает, возможно, оно ему абсолютно не нужно. Это даже не любопытство, Мукуро ничего не хочет знать об Агато, хоть и узнал за минувшее время достаточно…       — Но мне привычнее быть именно Дождём. Он мне ближе, и Дождём меня никто не признает. К тому же, так я никому серьёзно не наврежу… А вот самим собой — могу, причём сам того не желая. Это уже случалось, не хочу, чтобы повторилось с кем-нибудь ещё, особенно с тобой сейчас.       «Речь человека лилась без конца. Он говорил так, как ещё никто никогда не говорил с Белым Клыком».       Агато говорит, но Мукуро, вопреки ожиданиям, этого не чувствует, как бывало раньше. Агато не использует атрибут, адский Дождь тихо спит. И под ним спит то, что может доказать связь Агато с отцом куда проще и вернее, чем синие глаза… смотрящие совершенно иначе. Они такие же, как у того мальчика в Прочиде, а не как у Мазетто Корсо.       Мукуро всё-таки отступает от символичного порога и вновь подходит к Агато. Вновь берёт его за запястье, чтобы поднять руку, и беспрепятственно снимает с его пальца адское кольцо. Агато позволяет ему и это, и широкий шаг назад, показавшийся самому Мукуро слишком поспешным, а после с немного заторможенным интересом рассматривает собственную руку — ладонь и её тыл, поворачивая туда-сюда — как если бы без кольца она вдруг стала другой, чужой и вот-вот откажется слушаться… Но вместо неё слушаться словно бы перестаёт усыпляемое намеренной заменой истинное Пламя.       Мукуро, продрогший в холодной пещере, едва не тянет к появившемуся теплу руки. Агато Корсо — не адский Дождь, Агато Корсо — высокое Небо, под которым здесь, в Адрано, пытаются отогреться потерянные и разбитые. И которое старается их не касаться без надобности, чтобы не утянуть в себя. Плохо старается, как про себя подмечает Мукуро, вспоминая произнесённое «Уже случалось» и глядя на то, как морщится резко забывший о споре с Кеном Ураган и слабо покачивает головой явно не одобряющее происходящее Облако.       Наги вздрагивает и в порыве прячется за спиной Нильды сама. Обожглась, понимает Мукуро, даже не коснувшись — обожглась. Он вроде бы намеревается кинуть адское кольцо, чтобы его вернули на палец и вновь усыпили даже слишком знакомое Пламя — человек перед Мукуро другой, но Небо словно бы всё то же, не тронутое десятью с лишним годами, как если бы и не исчезало никогда… Однако вместо того, чтобы кольцо кинуть, Мукуро просто кладёт его на ладонь и протягивает хозяину.       Во взгляде Урагана читается «самоубийца». Во взгляде Агато тоже неожиданно просматривается нечто, отдалённо похожее на сомнение. Так он умеет быть живым, мысленно усмехается Мукуро, всего-то и нужно, что лишить адской безделушки.       — Оставайся, — на этот раз напрямую произносит Агато. Не предлагает сомнительный союз, как в первый раз, не предоставляет убежище, как совсем недавно.       — Ты сам сказал, мне здесь не будут рады, — как можно невозмутимее пожимает плечами Мукуро.       — Оставайся. — Мукуро чувствует, как рука его начинает мелко трястись от чужого прикосновения, но не успевает её отдёрнуть: Агато заключает его ладонь в свои, накрывая её сверху и снизу. — Тебе буду рад я.       «В конце концов, бог бросил мясо на снег, к ногам Белого Клыка. Тот тщательно обнюхал подачку, не глядя на неё, — глаза его были устремлены на бога. Ничего плохого не произошло. Тогда он взял кусок в зубы…»       Холодное кольцо посередине нагревается, но не обжигает. А собственный Туман оседает на плечи, почти видимый, почти осязаемый. Такой не поднимешь по первому желанию, такой так просто против человека не направишь — особенно против того, что стоит напротив и ответом чужого Пламени кажется… чуть ли не испуганным. И это по-настоящему злит.       Мукуро ненавидит дающих слабину людей, ненавидит настолько, что собственное отражение порой противно.       — Не пожалей о своих словах. — Мукуро немного рваным движением высвобождает собственную ладонь из чужих, оставляя в них злосчастное адское кольцо.       «Мясо было вкусное, а Белый Клык проголодался. Мало-помалу, с бесконечной осторожностью, он подошёл ближе и наконец решился взять кусок из человеческих рук. Белый Клык съел кусок, и ничего с ним не случилось».       Агато вновь надевает кольцо на палец и слабо улыбается. Оранжевый огонь перебегает с ладони Мукуро на пальцы и истлевает, прямо как было годы назад, в не захотевшем забыться полностью прошлом — с другим человеком, но тем же самым Небом, с подарком, который нельзя взять в руки… И с повисающей в воздухе недосказанностью.       Недосказанности, способные привести в будущем к большой беде или большому разочарованию, Мукуро ненавидит тоже.       Худшее случается, когда Мукуро решает, что может уйти. Или же, нет, — когда он именно уходит. Профачи не окрикивают и, как выясняется, не ищут, оно и к лучшему…       …Однако Мукуро сам вновь находит их, в полуспящем Термоли. Не сказать чтобы город совсем случаен и встреча эта оказывается именно неожиданной, но Мукуро всё-таки удивляется. Потому что именно здесь, в Термоли, он наконец-то по-настоящему оценивает, насколько же Агато его старше. И дело даже не в обычных девяти годах, возраст ничто в их мире и их собственных глазах; Агато вместо того, чтобы злиться или поспешно отступить, молча садится в кресло и, зарывшись пальцами в волосы, забывается в своих мыслях. О таких иногда говорят, мол, постарел ещё ребёнком.       Андрей — Мукуро давно выучил имя русского Урагана, но не называл того почти никогда — раздражённо трёт пальцы, вымеряет шагами комнату, трижды подогревает остывший кофе, к которому так и не притронулся… Мукуро знает, Андрей суетлив и скор на слова и дела, но именно нервозность и частые оглядки на совершённые ошибки — это не про него. Это чужое, невольно перенимаемое от словно бы окаменевшего Агато, как если бы там, под усыпляющим Дождём, страшно бесновалось Небо… Не гармонии, ярости. О такое немудрено не просто обжечься, о такое можно спалить себе всё, от крыльев до воли, даром что ни Мукуро, ни Андрей, ни Дамиан — молчаливо оберегающее их всех Облако — не обжигаются. Они касаются незримо беснующегося Неба спокойно, разве что после этого чувствуют себя паршиво, словно бы заболев и будучи не в силах от этого недуга избавиться самостоятельно.       «Эмоционально заразен», по-умному называет это Амбра. Хотя эмоции у Агато — это как снег летом. Мукуро иногда кажется, что Агато Корсо не просто владеет адским Дождём, а является идеальным его воплощением: тихий и глубокий омут, на дне которого лежит, до поры до времени, страшное зло, какого и не заподозришь.       Мукуро по-настоящему ненавидит Агато за это. Ненавидеть кого-то вроде Агато вообще очень просто. Мазетто Корсо — выцветшую и размытую памятью картинку из прошлого — не получается даже при желании, а вот его…       Мукуро ненавидит Агато так сильно, что его смерть не принесёт ни облегчения, ни покоя. Быть может, будь Агато мешающим движению якорем, и Мукуро не задумался бы ни на мгновение; сам не знает, как, но точно пересилил бы его, всеми неправдами и обманами, на которые только способен… Вот только Агато — не якорь. Агато — чёртов маяк. Сейчас, днём, выключенный за ненадобностью, но Мукуро отлично знает, что где-то впереди ночь, а в ней без маяка слишком просто сгинуть, потеряв направление и разбившись о скалы.       «Противоположные чувства и ощущения боролись в Белом Клыке. Казалось, он упадёт замертво, раздираемый на части враждебными силами, ни одна из которых не получала перевеса в этой борьбе только потому, что он прилагал неимоверные усилия, чтобы обуздать их».       Мукуро не покривит душой ни на миг, если скажет — лучше бы он никогда не встречал Агато Корсо. И в этом с ним в Профачи найдётся достаточно солидарных людей. Также как он сам найдёт таковых во многом другом. Например…       — Андрей. — Мукуро не зовёт, не окрикивает, он вообще ни на секунду не повышает голос, но его всё равно слышат. И понимают, Ураган вообще на удивление проницателен для того, кто любит руководствоваться эмоциями и доверяет только своему Пламени.       — Ого, даже по имени? — Андрей не останавливается и не оборачивается, но говоряще вскидывает руку: прикладывает средний и указательный пальцы к виску, а после резким движением отстраняет их от головы. Кажется, чего-то подобного, помимо Агато Корсо, от него обычно может ожидать только Нильда.       Но Нильды здесь сейчас нет, Агато не взял её с собой в Термоли, не пожелал подвергать её, вроде бы обязанную защищать его Грозу, опасности. Мукуро почти уверен, Агато не желал брать с собой и Ураган с Облаком… Но первый не отвяжется потому, что сам имел глупость однажды просить ответы, а второй просто пойдёт с ним до самого конца, скорее всего именно собственного, потому что совсем не планирует Агато пережить.       На улице ждёт раскрывшая двери машина; не сказать чтобы это совсем неожиданно, но всё же Мукуро в какой-то момент почти поверил, что Андрей просто из нежелания болеть действует на собственное усмотрение, это выглядело бы правильнее и было бы менее оскорбительно… Хотя, когда доходит дело до оскорбления самого себя, Мукуро, наверное, может и стерпеть.       — Я за рулём, — приглашающе кивает на машину Дамиан.       И Мукуро, наплевав на то, что о нём подумают и что ему скажут — главное, чтобы сразу не ударили, с их-то силой и Пламенем — начинает смеяться.       Амбра ошибается или просто намеренно отвергает простую и очевидную истину. Агато Корсо не эмоционально заразен — он, несмотря на более привычный и доверенный адский Дождь, всего лишь обычное Небо… И горе тому, кто по глупости заставит некоторых людей лишний раз об этом вспомнить. А одного из них — окончательно принять.       Агато встречает их по возращении с дрожащими пальцами и взглядом, полным вины. Мукуро видит у него подобный взгляд впервые… И лучше бы не видел никогда.       Дамиан проходит мимо, на пару секунд касаясь ладонью плеча Агато — рука у него тяжёлая, даже в поддержке или желании успокоить. Андрей же, на всё ту же пару секунд прикрыв глаза и кивнув самому себе, с размаху бьёт — бьёт всерьёз, заставив покачнуться и потерять равновесие. Агато смотрит на него снизу вверх с неприятным пониманием и без какого-либо ответного негодования, Мукуро даже кажется, что Андрей сейчас ударит во второй раз, уже за это, а не за отныне прошлое, но обходится, и Андрей, скрипнув зубами, минует продолжающего сидеть на полу Агато без каких-либо дополнений.       Ни единого слова, а словно бы высказали сразу пару десятков. Мукуро так не умеет, к тому же, он уже немного привык, что говорит обычно именно Агато. Мукуро смотрит на него сверху вниз и непроизвольно морщится от вида того, как Агато, не дрогнув, касается разбитой губы, нажимает сильнее нужного и тем лишь множит кровь: иногда адский Дождь лишает его возможности по-человечески выражать эмоции, а иногда — примитивного чувства боли.       Мукуро, привыкшему, что боль всегда сильнее, чем есть на самом деле — глупая условность Тумана — от этого всегда не по себе.       «Прошлая жизнь обработала Белого Клыка слишком усердно; она ожесточила его, превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого не любил и не пользовался ничьей любовью. Переродиться — значило для него пройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки».       — Ненавижу, когда ты так делаешь. — Мукуро присаживается рядом на корточки и отнимает чужую руку от лица. Пальцы, касавшиеся губы, в крови, и на эту самую кровь Агато смотрит со смесью удивления и ещё чего-то, похожего на облегчение. Просто потому что эта кровь — его, а не чья-то ещё.       Мукуро чувствует себя как-то до ужаса глупо. Ему бы сейчас тёмно-коричневый плащ да три царапины на правую щёку, и можно будет несмешно пошутить про синие глаза у ребёнка напротив. Ребёнка, что старше Мукуро на почти десять лет, но только-только учится по-настоящему воспринимать мир, потому что близкие люди выдирают из его груди шипы, на которых написано «сын» и «цель», и не устают спрашивать, чего он желает сам.       «Желать» — слишком сложное слово. Мукуро и сам освоил его пока не до конца, ему легче жить порывами и остатками старых выверенных планов. Агато… не легче, у него просто ничего другого до недавних пор не было.       Агато впервые заговаривает об этом где-то через месяц-полтора после возвращения из Термоли. Мукуро скучает, листая случайную книгу из тех, что уже давно были прочитаны Агато, и потому оказывается даже в каком-то смысле рад, что появляется повод закинуть книгу куда подальше.       Мукуро честно не помнит, когда в его комнате в дополнение к кровати и стулу, почти никогда не выдвигаемому из-за письменного стола в углу, прибавляется кресло. Агато просто однажды приходит и садится в него, в пяти шагах от кровати, и Мукуро принимает это как должное.       — Не к тому ты приходишь о таком говорить. — Мукуро впервые действительно интересно, и он не сомневается, что Агато это отлично понимает, будь проклята небесная интуиция, которую не усыпит ни один адский Дождь, но слова всё равно выходят прямо противоположные.       — Ты меня слышишь чаще других, — просто отвечает Агато.       — Любой в Профачи тебя выслушает, — почти бездумно пожимает плечами Мукуро.       И лишь после этого понимает, что формулировка у предшествующей реплики Агато какая-то неправильная. Агато в ответ на это понимание сдержанно улыбается.       Агато всё так же ровен и честен, смотрит всё так же прямо, и ему всё так же достаточно того же в ответ… А вот Мукуро — недостаточно. Потому что на всё, что он говорит или делает, Мукуро привык получать достойную реакцию, а не понимающий кивок или слабую улыбку. Эту самую улыбку — все её оттенки — Мукуро ненавидит до глубины души и с радостью бы с лица Агато стёр.       Дамиану хватает для подобного всего лишь ладони на плече, Андрею — одного-единственного удара, необязательно серьёзного, даже какого-то условно-дружеского тычка под рёбра. Мукуро всё это чуждо, не подходит ему ни поддержка, ни вызов. Ему бы найти что-то своё, такое, чтобы никому другому тоже не подошло, чтобы было только его… Но ничего такого Мукуро найти не может. Скорее всего, потому что не очень-то и ищет, а лишь говорит о желании сделать это.       «Желать» — слишком противоречивое чувство.       Агато замолкает и отстранённо поглаживает камень адского кольца, ещё одна его привычка — а может, чисто механическое движение — которую бы из него вытравить. Самый простой способ, что может придумать Мукуро, это просто забрать кольцо и не возвращать. Хотя сам он никогда такого не предложит и не исполнит.       — А ты?.. — Мукуро поднимается на ноги и преодолевает пятишаговое расстояние между ними в три. Смотрит на сидящего в кресле Агато сверху вниз, почти как тогда, в Термоли. — Ты слышишь меня в ответ?       — Всегда, — серьёзно кивает Агато. — С самой первой встречи тогда, в Японии. Несказанные слова, неосуществлённые порывы.       — Лжец.       — Не совсем. Просто немного преувеличиваю. Ты часто поступаешь так же, но разве я хоть раз поставил тебе это в упрёк? Туман он и есть Туман, не больше и не меньше.       — Говорить о других ты горазд, — усмехается Мукуро. — О себе лучше с такой уверенностью скажи.       — Небо как Небо, — нехотя пожимает плечами Агато. — Даже если я этого не хочу, даже если окружающим без этого было бы легче. Именно поэтому мне проще притворяться Дождём, Дождь больше похож на равного, каким я хотел бы для вас быть… Но Небо, оно всё портит, ты вот за него меня ненавидишь.       — А вот теперь ты преумаляешь.       — Ладно, скажем тогда… За Небо — особенно сильно. В Термоли я убедился в этом окончательно. Как и ты сам.       «Бог продолжал говорить. В голосе его слышалась ласка — то, о чём Белый Клык не имел до сих пор никакого понятия. И ласка эта будила в нём неведомые до сих пор ощущения. Он почувствовал странное спокойствие, словно удовлетворялась какая-то его потребность, заполнялась какая-то пустота в его существе».       Бледно-голубой камень в адском кольце тускло поблескивает на свету, и Мукуро почти бездумно тянет к нему руку.       И ему навстречу подаётся гармония Неба. Не засыпающая ни на мгновение, ни капли не подавленная адским Дождём. Мукуро обманул себя сам за отсутствием чёткой формулировки, в которой говорилось бы, что адский Дождь полностью подавляет Небо, а Агато просто не стал его разуверивать. До сегодняшнего дня и этой самой минуты.       Если бы Мукуро искал лишний повод ненавидеть Агато, то вот он — невесомо ложится на плечи и непрошено греет замёрзшую из-за холодного Дождя душу. И Агато несомненно прав, за это Мукуро ненавидит особенно сильно… Но всё-таки не Агато, а самого себя, уже заметно привыкшего и однажды бездумно поддавшегося.       Мукуро поднимает так и не дотянувшуюся до кольца руку выше и указывает пальцами на шею, касается её указательным и средним. Агато смотрит в ответ всё так же ровно и спокойно. Шепчет ему о безопасности небесная интуиция или он просто готов поверить в Мукуро как своего нового обретённого друга, но Агато не шевелится и ничего не говорит, только ждёт развязки. Агато так же прост в своих действиях, как в этой простоте опасен. В конце концов, Мукуро собственными глазами видел, как это обманчиво тёплое Небо за пару секунд сжигает дотла.       Туман стыло собирается у ног и поднимается вверх… И Агато вдруг, как-то странно, словно бы испуганно выдохнув, отзывает своё Пламя — вновь прячет его за холодным Дождём и подносит руку к шее, осторожно отодвигая от неё чужие пальцы.       Когда Мукуро действительно намерен использовать свой Туман, когда зовёт его и отдаёт приказ, Агато всегда только Дождь и никогда Небо. «Не хочу, чтобы повторилось с кем-нибудь ещё, особенно с тобой сейчас», читает Мукуро в его глазах ни на миг не забывшиеся слова. И это понимание, однозначное и слишком простое, ужасно злит.       Не касаться и случайно не привязать, как получилось с Андреем, через раз проклинающим своё любопытство, не навредить случайно, как вышло с Амброй, отвергнувшей его Небо, потому что любила предыдущее — любила всей сутью насильно пробуждённого адского Солнца… Хотя у адских атрибутов, говорят, нет и не может быть гармонии, и Мазетто Корсо точно не мог перешагнуть этой истины. Зато он умел менять людей и западать им в души — даже собственного сына в этой своей невольной жестокости не обошёл стороной.       «Эмоционально заразен», говорит Амбра. «Наследственное», понимает Мукуро. Нильда чертовски везучая и счастливая, что её Гроза не видит в Агато своего Неба, хотя и несомненно безумна, если готова следовать за ним так же преданно просто как за человеком.       — Каждое встреченное мною Небо от чего-то да бежит. — Мукуро знает, что говорит, он действительно видел далеко не одно Небо, чтобы сравнить. — Савада Цунаёши бежит от возможного будущего, Занзас пытается вырвать из памяти прошлое… Ты стараешься отдалиться от собственных Хранителей.       — Не используй это слово, — холодно произносит Агато. — Хранили и хранят кольца, не людей. В Профачи нет колец, которые должно хранить, есть только люди, которым есть что защищать.       — Или за что мстить, — не позволяет ему отделаться столь мягкой формулировкой Мукуро.       — Или за что мстить, — невозмутимо повторяет за ним Агато. — Жаль только, что ты до сих пор примеряешь эти слова и на себя, они сильно ограничивают тебя. Хотел бы я однажды тебя от них освободить.       «Вот рука коснулась вставшей дыбом шерсти. Белый Клык припал к земле. Рука последовала за ним, прижимаясь плотнее и плотнее. Съёжившись, чуть ли не дрожа, он все ещё сдерживал себя. Он испытывал муку от прикосновения этой руки, насиловавшей его инстинкты. Он не мог забыть в один день всё то зло, которое причинили ему человеческие руки».       Мукуро только успевает подумать, что подобные слова нужно говорить, не глядя снизу вверх на стоящего перед тобой, а, наоборот, возвышаясь. Агато всё ломает и… несомненно портит этим глупым несоответствием, смазывает краски нечёткой картинки на водной глади.       Хотя, с другой стороны, Мукуро понимает, что за этим кроется. Агато не стремится быть для кого-то Небом, он, несмотря на слова, даже не стремится быть равным. Он просто хочет… нет, желает — именно желает — стоять рядом как обычный человек.       Вот только лично Мукуро обычным человеком Агато будет не нужен, что бы это, самостоятельно не до конца понятое, ни значило.       Худшее повторяется, когда Мукуро впервые не слышит, а чувствует: будучи далеко в Анконе, на материке, он вдруг замирает посреди улицы и недоумённо смотрит перед собой, словно бы в один миг забыв, зачем он здесь. Зато точно знает, куда пойдёт — в аэропорт.       Адрано встречает его слишком большим числом знакомых лиц из прошлого. Ни одному из них Мукуро не друг, но и никому из них вроде бы не враг… Неопределённость кажется настолько же смешной, насколько и тошной. А ещё никто из них, словно бы нарочно добавляя путаницы, уже к этому самому прошлому никак не относится, отстранились и нашли себе новое место.       Но эти лица — потом, успеется. А если не успеется, оно и к лучшему. Они не нужны Мукуро даже сильнее, чем он — им. «Если хочешь, сходи к ним», говорит он Наги, и Наги, благодарно улыбнувшись, идёт, а у него совсем другое направление.       В Профачи его встречают по большей мере удивлёнными взглядами. А те, что не удивлённые, ещё хуже. Андрей, например, сочувственно покачивает головой, а Дамиан… Дамиан — смеётся, впервые на памяти Мукуро так громко. И так зло. Дамиан не любит Мукуро, не доверяет ему и никогда не назовёт даже просто товарищем, но… Но, впрочем, Мукуро может ему это спустить с рук, потому что знает, заслужил.       «…Белый Клык понемногу находил самого себя. Несмотря на свои зрелые годы, несмотря на жёсткость формы, в которую он был отлит жизнью, в характере его возникали всё новые и новые черты…»       Туман не слушается, Туман сухой пылью оседает на пол, Туман предательски тянется к чужим рукам… Агато извиняется, повторяет сказанное по кругу и начинает по новому. Говорил же, не хотел вредить. Говорил же, лучше Дождь, капающий с потолка пещеры, чем высокое Небо.       Когда-то — прежде, чем в комнате Мукуро из ниоткуда появилось кресло — Агато мог сесть на край кровати. Мукуро, впервые за всё это время оказавшись в комнате Агато и не желая повторять за ним даже столь несущественную мелочь, садится на пол и опирается на кровать спиной.       — Не ходи за ними следом, — просит Агато, подразумевая несомненно не знакомые лица в Адрано, а других, уже убежавших. Его голос всё так же ровен и спокоен, как всегда, и Мукуро даже немного этому рад, самую малость, он может себе в этом признаться. — Это того не стоит.       — По твоему виду не скажешь, — нехотя замечает Мукуро.       — Это никак не связано с Профачи, но я пожелал вмешаться. Сам. Ты не обязан этому моему желанию следовать.       Агато как-то раз говорил, что вряд ли доживёт до конца своей войны, и эти слова как-то страшно символичны сейчас. Особенно на фоне утверждения, что сегодняшнее никак с этой самой войной не связано вообще. Мукуро бы с радостью засунул Агато в сердце хотя бы один из тех жестоких шипов с надписью «сын» или «цель», хотя бы чтобы вот такое не повторялось, да только поздно уже.       — А мне казалось, это моё имя должно быть созвучно судьбе, — неожиданно вспоминает и почему-то улыбается Мукуро. — Но, похоже, пути к свету будут поопаснее всех других дорог.       Это, наверное, самое глупое, что он делает за всё время, проведённое условно рядом. Не начинает разговор, который ему не нужен, а проводит параллели — так же было с глазами. Ничем хорошим для него это точно не кончится.       Но находиться рядом с Агато в тишине — непривычно и немного неприятно, а уходить пока нет желания. Или нет причин.       — Твоё… имя, — спотыкается Агато на том, что никогда не считал правдой и не любил называть в разговоре, — скорее уж следствие, чем созвучие.       — Я не про шестёрку путей. Я про именно имя, твой отец когда-то мне его подарил.       …То, что нельзя взять в руки. Драгоценная вещь, зажатая в кулаке напротив сердца, которую не отнимут.       Но которую так легко оказалось спрятать за простым символизмом. Прямо как Небо за холодным Дождём.       Агато молчит долгие шесть секунд, осмысливает и оценивает, насколько велик шанс, что Мукуро лжёт. А после, видимо, решает, что именно в отношении Мазетто Корсо неуместна ни ложь, ни даже глупая шутка. Мукуро дожидается этого понимания и встаёт, но не поворачивается, даже чувствуя почти требовательный взгляд на спине — если что-то и способно действительно оживить Агато, вплоть до настоящей ярости, то это упоминание отца.       И Мукуро понимает: вот она, причина уйти, которой ему не хватало. С некоторых пор таковые приходится придумывать самостоятельно, а не выискивать в чужих словах или действиях. Это по-настоящему раздражает.       — И не надейся, я его тебе не назову, — отрезает Мукуро. — Могу разве что обменять на что-нибудь равноценное.       — Ты слишком многого хочешь, — отлично догадываясь о сути этого самого равноценного, произносит Агато.       — Я желаю сущую мелочь.       Мукуро разворачивается резко, сжимает в руке собравшееся из Тумана острие трезубца, и, занеся над головой, бьёт… Пустым кулаком в грудь. Агато вздрагивает и закашливается, а у Мукуро бесконтрольно трясутся руки.       Кого ему, чёрт подери, ненавидеть — за все собственные слова и дела, за все собственные мысли и порывы — если Агато не станет? Других людей рядом — не заслужили, мир в целом — бессмысленно и бесполезно…       Мукуро сжимает кулаки, наконец-то встречается с Агато взглядом и, прочтя в том такое неуместное удивление, усмехается. Если Агато действительно слышит его всегда, это не значит, что он всегда его чувствует… Но это самое «чувствует», наверное, так же как эмоции или боль, через раз отбирает у Агато адский Дождь. И чуть ли не впервые ему за это спасибо.       — Я попытаюсь выжить, по крайней мере это я точно могу пообещать, — догоняет Мукуро уже у двери; голос Агато звучит как-то по-особому глухо. — А ты… не ходи за теми людьми, оно действительно того не стоит.       И Мукуро не идёт. Хотя очень сильно сомневается, что Агато в ответ на это выполнит свою часть нечестной сделки. Но Агато действительно попытается, в этом он точно не врёт.       «…Такова была воля бога, и он делал всё возможное, чтобы заставить себя подчиниться ей».       На следующее утро Нильда дарит Мукуро небольшой пласт септарии, размером и толщиной с небольшую монету. Нильда — едва ли не единственная, наравне с Ураганом и Облаком, кому сейчас, спустя время, не всё равно, что Мукуро остаётся если не в составе Профачи, то просто рядом с Агато, абсолютно чужим ей Небом, но таким дорогим человеком. Нильда проста и открыта, наверное, именно поэтому Наги так дорожит её иногда излишне навязчивой опекой, но Мукуро до сих пор никогда не попадал под её пристальный взгляд и уж тем более никогда не получал от неё подарков.       Сочувствие и смех в лице Андрея и Дамиана меняются местами, но Мукуро так и не понимает, что бы это значило.       Агато, судя по его взгляду, понимает, но лишь слабо улыбается и милосердно молчит. И у Мукуро впереди достаточно времени, чтобы это молчание возненавидеть и потребовать объяснений.       «В сущности говоря, всё зависело от Уидона Скотта».       Вот только Уидон Скотт уже мёртв, а его так и не прирученные за недостатком времени волки удобства ради перекинулись в людей… И, сами того не понимая, через раз пытаются играть друг для друга в богов.       Кто-то из них точно об этом однажды по-настоящему пожалеет, но пока что их обоих всё устраивает.